Вообще сама эстетика представляет собой бесконечную программу непрограммируемости, программу гениальности, проявляющейся в любой сфере творческой деятельности, обобщенную интегральную программу мысли, написанную для постижения духовного развития через искусство, созданную философским мышлением в текстовом виде. Такое понимание эстетики приобретает особую значимость в современной ситуации, когда само бытие становится столь же программируемо непрограммируемым, направленным на становление "искусства" жизни. Собственной формой эстетики является код, предназначенный для исполнения совершенства (и тут нельзя не согласиться с трактовкой эстетической природы самой формы у С. Губайдуллиной: "Через искусство дух обретает форму"), хотя сам онтологический статус эстетических кодов сегодня подвергается значительному пересмотру, а новые научные установки и технологии изменяют сам способ данности совершенства: "Активистский подход современной науки основан на принципе искусственного совершенства, согласно которому совершенное не дано изначально как природа, а должно быть создано. Реализация этой мировоззренческой установки приводит к превращению образа Человека-Деятеля в образ Человека-Творца, идентификация с которым девальвирует всю систему отношений человека и человека, человека и общества, человека и культуры, человека и природы. Фактически в эпоху нанотехнологий человек вступает в синергетическую коэволюцию с самим собой, когда "числа управляют атомами"". Не следует только думать, что теория математического единства Вселенной уже доказана. Стремление изменить модель совершенства, задать гипертворческие способности человека (что может обернуться его "творческим исчезновением" (М. Н. Эпштейн)) отражается и на современной онтологии искусства, и на современном понимании эстетического знания, которое всегда передавало перспективу художественных исканий мудрости, изображало искусство как, используем термин даосов, деяние "совершенномудрого" творца, выполняло последовательность теоретических операций, открывающих трансценденталии произведения (а они кодируют изменение художественного языка), устанавливающих пределы, в которых варьируются формы искусства. Выступая в качестве целостного образования, которое каким-то парадоксальным образом непрограммируемо программирует и перепрограммирует создание матрицы образа и является интерпретируемой программой (эстетическим скриптом), эстетика генерирует понимание и переживание организации художественного пространства, а в своих изысканиях ориентирована на выявление философских сценариев для постижения природы искусства, для объяснения исходных форм художественной реальности, образованных в соответствии с прегнантным принципом организации, согласно которому воспринимаемые формы имеют тенденцию к более связной, точной и симметричной структуре, хотя далеко не всеми разделяется точка зрения, что такая структура является критерием красоты; принцип прегнантности, значение которого возводится одновременно и к praegnans future (беременность будущим), и к меткости, выразительности, привлекательности, четкости, смысловой полноте и богатству содержания, дает соединительную черточку между эстетическим и тем, что М. Мерло-Понти называет плодовитостью формы. Это – форма духовного вынашивания, и потому эстетика является вечной Богоматерью искусства. В сущности, Мерло-Понти пытается ввести в рамки феноменологии гегелевскую идею жизни, посредством которой метафизика обретала черты логики, связанной со всей системой интеллектуальной деятельности, а формализмы логического знания подводили к дедукции понятия абсолютного самосознания и присущей ему формы, осуществляли движение к истине этой формы; эта идея должна обнаружиться в формообразованиях сознания, в опыте примирения сознания с самосознанием, посредством которого проявляется жизнь духа в целом в форме в-себе-бытия (религиозный дух как форма самости, противостоящая движению самосознания) и в форме для-себя-бытия (сознание как таковое, формой особенного образования которого является понятие), соединения и распада сторон указанного примирения.
Само понятие мыслится Гегелем не только теоретически выполненным, но и эстетически восполненным, то есть как "часть формообразования достоверно знающего себя самого духа, которая… была названа прекрасной душой. Именно она и есть знание духа о себе самом". Форма понятия является чистой стихией эстетической формы предметности и более высокой формы субстанции, в этой стихии постижение самостью себя осуществляется в новом формообразовании духа – в науке, являющейся формой истинного знания духа о самом себе, без которого он не может завершиться в себе как мировой дух и осуществить движение к этому знанию в виде процесса действительной истории; погружаясь в него дух предстает в форме свободного случайного события. Дух как завершенное в своей волнующей решительности произведение получает совершенное знание своей субстанции, создает ее эстетический образ. Философия дает пластику формообразований субъективности, галерею образов перетекания одних форм в другие, образов движения, в котором дух осуществляет свое формирование, выстраивает некий последовательный ряд, соединяющий разные части жизненной программы являющегося знания. Духовная феноменология гегелевского идеализма и ее метафорическая сердцевина (включающая в себя такие структуры и состояния, как ненависть к бессильной красоте со стороны рассудка, благоговейное чистое мышление как музыкальное мышление, этапы становления духа художником, состояние, при котором понятие и созданное произведение искусства знают друг друга как одно и то же, художник как творец сущности и другие) являются одним из образцов построения эстетики – этого философского текста программы как таковой, предназначенной для открытия совершенства. Вместе с тем гегелевская интерпретация феноменологии духа, особенно в ее завершающем разделе, раскрывающем способ организации абсолютного знания, а также гегелевская философия логики могут быть закреплены в структуре логоса, который воспринимает собственную деятельность в непосредственной близости от синтеза исчисления и машины, он как бы подводит философский итог длинной истории вычислительной техники – от "считающих часов" Шиккарда до "Паскалины" и двоичной системы счисления, построенной Лейбницем. Вместе с тем эти установки ориентируют на построение эстетики как раздела философии математики. Действие компьютера, конечно, не могло быть описано философом, но ко многому из того, что содержится в гегелевской феноменологии и науке логики, можно относиться как к знакам перехода к виртуальной реальности, как к метафорам и аналогиям программы искусственного интеллекта, его эстетических "свойств". В этой области для эстетики представляет интерес прежде всего компьютерная формализация, изучение искусственного интеллекта в его формальной структуре, поскольку нередко даже художественное сознание трактует философию как вопрошание о форме. Форма – элемент компьютерной программы, а сам компьютер можно описывать как то, что немецкий философ называет вещью, которая обладает формальным характером математической очевидности, когда знание переходит от равенства к равенству, и в которой каждое последующее число начинает себя сначала. Уже Кант, разрабатывая в "Критике чистого разума" аналитику основоположений, вводит в нее внутренние эстетические моменты, связанные с трансцендентальным воображением, динамика которого задает движение темпорализации, с искусством, скрытым в глубине человеческой души, с трансцедентальным схематизмом, которые открывают путь к базовым представлениям математики. "Чистый образ всех величин как таковых (quant or um) для внешнего чувства есть пространство, а чистый образ всех предметов чувств вообще есть время. Чистая же схема определенной величины (quantitatis) как понятия рассудка есть число – представление, объединяющее последовательное прибавление единицы к единице (однородной). Число, таким образом, есть не что иное, как единство синтеза многообразного, [имеющегося] в однородном созерцании вообще, единство, возникающее благодаря тому, что я произвожу само время в аппрегензии созерцания" (В 182). Гегель также признает внутреннюю связь между продуктивным воображением и временем, дополняя эту конструкцию понятием формального знака, фантазии, делающей знак. Последний, в свою очередь, мыслится как ограничение абстрактной формальности. И этот формализм остается, поскольку только в фантазии интеллигенция определена как синтез всеобщности и единичности. "За такое соединение собственного, или внутреннего, существа духа с тем, что является созерцанием, порождения фантазии признаются всегда и везде; их ближе определенное содержание относится к другим областям. Здесь эту внутреннюю мастерскую духа следует рассматривать лишь с точки зрения указанных выше абстрактных моментов. Как деятельность этого объединения, фантазия есть разум, но только формальный разум, поскольку содержание фантазии как таковое является безразличным; напротив, разум как таковой и свое содержание определяет до истины". В отличие от внутренней мастерской духа мастерской формального разума, только построенной на обочине разума как такового, как раз и является искусственный интеллект.