Эстетика изначально включает все логические предикаты, которые приписываются предметам исходя из события антропологического сретения с ними. Само эстетическое можно представить как Грааль сознания, в котором собрана вся палитра символических переживаний и созерцаний, из него причащаются прежде всего те, кто встает на путь выявления истины искусства. Но это весьма тернистый путь, что ясно осознается в современной философии. "Нас должна волновать проблема невозможности сказать о произведении искусства, что оно одновременно является истиной и событием, провоцирующим появление этой истины. Очень часто можно услышать, что произведение необходимо рассматривать скорее как событийную сингулярность, нежели как структуру, но любой сплав события и истины отсылает к христианскому пониманию истины, потому что тогда истина есть не что иное, как событийное проявление самой себя". Эстетика в силу своей рефлексивной установки не только проводит репетицию истины на местности искусства, не только несет в мир смысловое откровение гармонии, в котором само произведение предстает тем, что А. Бадью называет истиной в постсобытийном измерении, в котором дается видение как панорама искусства и экстатический опыт художественной реальности, архитектура "сада расходящихся тропок" (X. Л. Борхес), но и обнаруживает их априорные предпосылки, выводя за их пределы; она всматривается в инвариантное в творчестве художников, объединенных в общность, которую Гуссерль называл общностью личностей, которые конституируют эйдетически необходимый круг "художественно-душевного" в мире, дает метафизическое измерение матрицы искусства, привнося в структуру философского мира идеалы недостижимого совершенства, законы творца трансцендентального опыта, выполняет проспективное для своей области исследование значений, которые Кант приписывал идее образного синтеза чувственности как трансцендентального синтеза воображения и монограммы способности к нему, осмысливая мир "открытий художников мысли (Мечников, Эйнштейн), вдруг переносящих человечество к новым берегам", выстраивая метафизику гениальности; она строится с опорой на изначальную интуицию создания целостного образа в искусстве, эстетика тем самым передает совершенство художественного мышления эпохи, изменяет ткань культуры вкуса, выявляет сущностную типику интенционального состава протекания восприятия изящного искусства, создавая "возможные миры" и образы творчества, предлагая новое понимание художественного события. Но относится ли эстетическое к тому нечто, что определяет выполнение акта познающего сознания, направленного на рациональное и внерациональное постижение мира? Этот вопрос по существу сводится к проблеме установления значения эстетической регуляции когнитивного действия, умного делания, понимания его специфики. Выносить суждение о таком значении можно лишь при условии понимания того, что эстетическое регулирует театр познания как бы из-за кулис. Будучи по природе интенциональным, оно прямо или косвенно выражает свое отношение к образам познания, к тому, что В. Гейзенберг называл изменением структуры мышления, оперируя этими образами и изменяющимися структурами в горизонте всего необычного, неповторимого, парадоксального, завораживающего, вызывающего потрясение, состояние неиссякаемого энтузиазма, открывая перспективу для новой визуальности. Ориентируя на реконструкцию переживаний красоты, соотношения интеллектуальности и креативности, возвышенности идеи, социальной искусственности чувственности, игровых практик, эстетическое передает личностный строй познания, стремится ухватить то, что ускользает от разума и существует в "научном инстинкте ученого" (А. Эйнштейн), измененных состояниях сознания, в бессознательном, пытается найти тонкую структуру вразумления души. Именно таким образом эстетическое и интегрируется в творческий процесс познания, и описывает его.
Следовательно, интеллектуальный ландшафт не перестает быть глубоко эстетичным только оттого, что это пока в основном чисто гносеологически описываемая реальность. Ведь гносеология начинается с эстетики (понятно то, что эстетика одного корня с чувственностью, но не все чувственное является эстетическим), а эстетика заканчивается метафизической гносеологией, эпистемологической реконструкцией определения неопределимого. Фундаментальная проблема эстетики – как философски разъяснить не только этот переживаемый нами, данный нам в чувственных образах, воспринимаемый и ощущаемый нами мир, но и направленный на него взгляд сознания и мышления. "Согласно своему внутреннему смыслу и своей внутренней структуре ощущаемый мир является "более древним", чем универсум мышления, поскольку он является видимым и относительно континуальным, в то время как универсум мышления – невидимым и пронизанным пробелами и только на первый взгляд образующим целое, как и обладающий истиной только при условии опоры на канонические структуры ощущаемого мира". Но эстетика – это не призвук теоретико-познавательного, не описание "чопорного стиля научной высокопарности" (Гегель), не то, что Ницше называл басней о познании, напротив, это метафизическая скульптура сознания, нечто постигающее всё то, что доходит до самозабвения философа, мыслителя, которое возникает, когда, как говорил М. Хайдеггер, устанавливается отношение к абсолюту: "Самозабвение – т. е. позволение править лучу. Будучи озаренным лучом, быть лучом – но этот луч есть самообнаруживающееся просветление". Эстетика обобщает драматический опыт познания, трагедию "свободного ума", на статус которой не может, как считал Ницше, притязать даже гётевский "Фауст", который в будущем предстанет не более чем картиной вырождения человека познающего. В этом смысле эстетику можно рассматривать как абстрактную живопись познания. Задача эстетики не в том, чтобы придать познанию гармонию, а в том, чтобы соотнести его с вызывающими ее силами, услышать музыку языка, на котором говорит разум, уловить исторические изменения тональности этого языка. Если в той или иной гносеологической теории эстетические структуры познания не очевидны, то тогда их можно идентифицировать по-другому: философски, метафизически. Это хорошо видно на примере феноменологии: философия Гуссерля – это чистая эстетика, прежде всего чистая эстетика трансцендентального света с ее интуициями просветления, светового рисунка того, что открывается только самому сознанию, она дает схематический набросок эстетически неизвестного как горизонта известного: здесь вполне обозначены идея совершенства, которое можно считать смысловым основанием эстетического опыта, представления о неотмыслимых пока условиях создания канона ясности и отчетливости, совершенной сущностной данности, представления о сфумато сознания, упражнениях фантазии в достижении совершенного прояснения и так далее.