27
- Что с тобой? - спросила Люся.
Мы по-прежнему стояли с ней в последней кабине несущейся в ночи сцепки.
- Ничего.
- Ты вдруг дернулся…
- Нет, ничего.
Не могу же я рассказать ей, что привиделось мне сейчас.
- Сережа, они нас теперь не догонят?
Она все еще всматривалась в темный горизонт, на что-то надеясь.
- Наверное… нет.
Сейчас уже нельзя врать. Надо говорить только правду.
- Значит… будем прыгать?
- Придется. Да не бойся!
- Я не боюсь.
- Все будет в порядке…
Если все будет в порядке, мы окажемся на насыпи и начнем ощупывать синяки. А тепловозы уйдут вперед - к повороту, и… Мне не хотелось думать, что будет дальше.
Послышалось всхлипывание.
- Не реви! - сказал я.
- С чего это ты взял! - сердито ответила Люся и затихла.
28
А я думал. Мне никогда в жизни не приходилось так думать. До сих пор самый сложный вопрос, который я решал, был: "Идти сегодня в школу или не идти?" А сейчас я должен был думать не только о себе. Я не мог не думать о Люсе. И потом, как я ни старался, но не мог не думать о тех людях, что сейчас спали в Узловой, в домах, стоящих под насыпью.
"Брось! - говорил я себе. - Ведь тебе ясно сказали: "Прыгай! Прыгай во что бы то ни стало!" Ну, значит, и надо прыгать. И нечего раздумывать. Прыгай - и все! За тебя решили!"
Ведь я не обязан был знать о повороте. Откуда мне знать? Может быть, я никогда в жизни не был в Узловой… И радио не слышал. Неизвестно, когда сломалось радио. А если бы оно сломалось на секунду раньше? Вполне могло. И я бы не услышал про поворот. И ничего бы не знал. Кто может знать, что я слышал радио? Никто! Ведь я был там один. Один! И никто не узнает про это. Никто не упрекнет. Хорошо, что я ничего не сказал Люсе про поворот. Как чувствовал. И хватит об этом думать!..
Но я не мог не думать. Я никогда их не видел, но они все были передо мной, те, что спали сейчас в своих постелях. Большие и маленькие. Ребята вроде меня. Мамы, похожие на мою маму. Девчонки, такие красивые, как Люся. Совсем мелюзга, первоклашки, и те, что ходят еще в детский сад или даже совсем не ходят, а спят в колясках. Они все были рядом со мной, и я не мог отделаться от них. Но что я могу сделать, чтобы помочь им? Ничего. Я же не могу добраться до передних тепловозов. Они не сообщаются. Никаких дверей, перил, площадок. Не могу же я перескочить из одной закрытой кабины в другую.
Только если с крыши на крышу… Тогда уж лучше прямо под колеса. С крыши на крышу при такой скорости, в темноте!
Хватит, довольно травить себя! Все равно ничего ты сделать не можешь. Сейчас начнется подъем, и мы с Люсей спрыгнем на землю. И нечего думать о всякой ерунде. Ты не герой, не Матросов и не Брумель. Да еще посмотрел бы я, как Брумель прыгнул. Это не на стадионе в яму с песком. И никто тебя никогда не упрекнет. Вернешься домой, все сочувствовать будут, крыть Петьку.
Ведь никто ничего не узнает. Никогда в жизни. Только я буду знать. Тоже всю жизнь. Всю жизнь буду носить это в себе. И буду помнить. Утром за чаем, днем на работе, вечером, ложась спать. Ночью мне будут сниться летящие вниз тепловозы и дома под ними, белые, как на картине "В лунную ночь". Разве я смогу жить, если всегда буду помнить об этом?!
Через люк в машинном отделении можно выбраться на крышу. Впереди семь секций. Нет, я никогда не смогу этого сделать!
Я вернусь домой. Мама будет счастлива, что я уцелел. Потом приедет отец. Он посмотрит мне в глаза и все поймет. И придется рассказать… Нет, не только потому, что отцу трудно, невозможно врать. Не только…
Я знал, почему мне придется рассказать. Потому что сам он не мог бы спрыгнуть с поезда, если бы беда грозила другим людям. Он бы точно влез на крышу, чтобы добраться до первых тепловозов. И не вспомнил даже, что у него раненая нога до сих пор болит в колене. Его ранили в конце войны, весной сорок пятого. Он пошел добровольцем, он тогда был чуть старше меня. Папа был стрелок-танкист. Его ранили, когда он вернулся к своей подбитой машине. Там остался командир. Командир приказал всем уходить. Сказал, что пойдет последним. Они не знали, что он тяжело ранен и не может уже выбраться. Но командир не хотел, чтобы из-за него погибли отец и водитель. Они вылезли из танка и побежали. А потом отец обернулся и увидел, что командира нет. Он крикнул водителю, но тот не остановился и бежал все дальше. А папа вернулся. И тут его ранило. Но он все-таки вытащил командира. Он долго тащил его по полю, и командир умер у него на руках. Он все-таки дотащил его до своих. А потом он встретил в медсанбате водителя. И ударил его. Водитель был старшина, а папа только младший сержант. Его судили трибуналом и разжаловали в рядовые. Но отец говорил, что если бы он еще раз встретил того водителя, то все равно бы ударил…
29
Три! Только три раза надо прыгнуть с одной крыши на другую. Ведь каждые две секции сообщаются между собой.
Теперь я знал, что прыгну, - я не думал, чем это кончится. Я просто не мог поступить иначе. Надо было позаботиться о Люсе. Она не должна рисковать. Она спрыгнет, как только начнется подъем.
- Люся! - сказал я. - Не дрейфь. Спрыгнем, как на парашюте.
Видно, я перебрал в бодрости тона, и Люся тут же это почувствовала.
- Это еще вопрос, кто дрейфит, - сказала она.
- Слушай: ты прыгнешь первой.
- Почему я?
- Так лучше. Да ты не бойся.
- Я сказала, что не боюсь!
- Тогда слушай меня…
- Смотря что скажешь…
- Надо спуститься на последнюю ступеньку.
- Спасибо, за "Цеу".
- Какое "Цеу"?
- "Ценные указания". А то я уж думала из окна кидаться.
Она отвечала сразу, не думая, пытаясь закрыться от страха резкими ответами. Но я не обращал внимания на ее слова. Главное, чтобы она прыгнула.
- Значит, договорились: ты прыгнешь первая…
- Это я уже слышала. А почему все-таки я?
- Я прыгну сразу за тобой. Тут же. Просто я должен быть уверен, что ты прыгнула.
- Какая забота о человеке!
- Люся! - сказал я. - Послушай… Это не так просто. Я один раз уже пробовал… И не смог!
- А теперь сможешь?
- Смогу.
- Значит, и я смогу! - отрезала она. Но тут же извиняюще коснулась моей руки. - Хорошо, Сережа! Я все сделаю, как надо…
Я выключил наружный свет и спустился на подножку. Взошла луна, стало немного светлее. Впереди отчетливо виднелись огни, раскинувшиеся по холму. Это была Узловая.
Я поднялся в кабину. Люся возилась со своей сумкой.
- Собираешь вещи? - спросил я - Брось, только помешает.
- Что ты! - ужаснулась Люся. - У меня все здесь!
Люся кончила колдовать над сумкой.
- Я готова!
Огни на холме приближались. Их стало больше… Скоро должен начаться подъем.
30
В домах зажглись огни. Недовольные люди подымались на стук с постелей. Еще не стряхнув сон, они выслушивали короткие тревожные слова. Люди невольно подымали головы и смотрели туда, где над их домами шла крутая эстакада железнодорожного пути.
Потом они возвращались домой, будили детей и выходили вновь, уже одетые, с наспех собранными вещами в руках.
Люди уходили в сторону от железной дороги. Плакали разбуженные дети, коротко перебрасывались словами взрослые.
31
- Георгий, ты сошел с ума!
- Ошибаешься. Никогда в жизни я еще не был так разумен.
- Это бред!
- Это расчет. Понимаешь, я выхожу навстречу на легком тепловозе. Жду их у начала подъема.
- Они сомнут тебя!
- Зачем сомнут? Я тоже буду подыматься вверх. Почти с их скоростью. Понимаешь? Почти! Они нагонят меня. Я приму их на свой хвост.
- И сцепка сбросит тебя вниз.
- Никогда. Я смягчу удар.
- Ну хорошо, а потом?
- Потом переберусь на первый тепловоз. Любой ценой! Хоть прыгну с крыши.
- Ты погибнешь, Георгий!
- А погибнет мальчик? Погибнут люди? Тогда что, а?
32
- Пора! - сказал я и раскрыл дверь.
Все было почти так, как я представлял себе. Внизу под насыпью стояли белые дома. В окнах горели огни, фары автомашин освещали темные улицы.
Люся шагнула вперед. Красно-синяя сумка была зажата в руке. Сцепка шла вверх по подъему. Скорость сейчас казалась не такой большой.
- Скорей! - сказал я.
Люся остановилась в дверях.
- А ты?
- Я за тобой!
Люся медлила.
- Ты сразу?
- Да, да! Быстрей!
Я нервничал. Состав подымался все выше, а мне надо было еще пройти в машинное отделение первой секции, подняться на крышу…
Люся спустилась по ступенькам.
- Давай! - подбодрил я.