Кроме Маяковского, Поль читал Блока и Есенина, Лермонтова и Пушкина. Он заново открывал перед Михаилом поэзию. Он выбирал такие стихи, в которых и намека не было на спокойную гладкую красивость, памятную Михаилу по гимназической хрестоматии. Слова в этих стихах были увесисты, громадны, высвечивали яркими красками и озорно хохотали. Даже хорошо знакомый Пушкин в передаче Поля становился буен, как подгулявший запорожец:
Эй, казак! Не рвися к бою:
Делибаш на всем скаку
Срежет саблею кривою
С плеч удалую башку.
Домой Михаил возвращался переполненный ритмами. Длинные пустынные улицы то ухали единым тысячным шагом "Левого марша", то взрывались короткой очередью красногвардейского "Максима".
Трах-тах-тах! - И только эхо
Откликается в домах...
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах.
И, уже засыпая в постели, видел грандиозные, мирового масштаба сражения на фоне пламенеющих, как театральный задник, далей, и в голове гудело:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови...
Следующий день был первым днем праздника новруз-байрама - мусульманского Нового года. С утра правоверные резали баранов (если они были) и одаривали друг друга сладостями.
Выйдя из дома, Михаил увидел около лавки Мешади Аббаса шумную компанию. Это были люди кочи Джафара. Все как один в каракулевых папахах, в новых костюмах и шикарных лакированных штиблетах. На каждом белоснежная сорочка и яркий галстук. Среди них, явно главенствуя, выделялся Рза-Кули с неизменным бараном на стальном поводке. Тут же Михаил заметил Кёр-Наджафа и Гасанку. Рза-Кули что-то говорил, жестикулируя свободной рукой, и каждая его фраза сопровождалась дружным смехом всей компании. Судя по оживленным, раскрасневшимся лицам, люди кочи с утра успели хлебнуть вина.
Михаил знал: Рза-Кули не забывает обид. Благоразумно было бы избежать встречи с ним - без ущерба для собственного достоинства перейти на другую сторону улицы. Месяц назад Михаил, наверное, так бы и поступил.
Но сейчас мысль о возможности отступления показалась ему кощунственной. Не мог он, чекист, уступить улицу бандиту, как уступал ее недавно ученик высшего начального училища.
Ровным деловым шагом он приближался к магазину Мешади Аббаса. "Эй, казак! Не рвися к бою: делибаш на всем скаку..." - предостерегающе звучало в голове. Но шел и шел вперед, зная за собою счастливое свойство: когда опасность вплотную заглянет в глаза, наступит расчетливое спокойствие и ясность.
Рза-Кули заметил его и умолк. Оборвался смех. Все взгляды устремились на Михаила. Гасанка что-то коротко сказал Рза-Кули, тот усмехнулся в бороду и вдруг наклонился, как бы для того, чтобы спустить барана с поводка. У Михаила оборвалось сердце и тело каждой своею клеточкой будто завопило "Беги-и!". Вспыхнувший было смех умолк: Михаил - ни единой кровинки в лице - шел прямо на барана. Шел, ни на мгновение не переставая ощущать режущий взгляд Рза-Кули.
- Смотрите, раненный насмерть бросается на льва! - выпучив глаза, воскликнул Кёр-Наджаф, и опять послышался смех.
Михаил ногою отстранил голову барана. Проще было бы обойти, но это значило уступить. Перед ним вырос Рза-Кули.
- Ай, сагол, ай, сагол! Такой маладой и такой харабрэц, - сказал он с сильным акцентом, сопроводив фразу характерным жестом. - Но не забывай: даже пальван валится с ног, ступив на дынную корку.
На Михаила густо пахнуло вином. Сказал, выдерживая напористый взгляд:
- Пропусти.
- Абайдошь - улыца балшая, - лениво, с угрозой отозвался Рза-Кули.
Его приятели плотной шеренгой перегородили панель - это Михаил видел боковым зрением. Подчиниться Рза-Кули значило подвергнуть себя насмешкам и оскорблениям. Не-ет, только не это... Пусть лучше убьют...
Внезапно, - пожалуй, не только для окружающих, но и для себя, - отступил на шаг, коротким, снизу, пинком наддал барану в брюхо. Баран шарахнулся, сбил с ног Гасанку; Рза-Кули, пытаясь удержать сильное животное, невольно смял шеренгу.
Михаил прошел в образовавшуюся брешь. Ему стоило огромных усилий не побежать и не оглянуться. Шел по-прежнему ровно, машинально считал шаги: раз... два... три... четыре. Ждал - вот-вот за спиною раздастся дробный стук бараньих копытцев, либо тяжелый топот настигающего Рза-Кули. Но услышал лишь повелительный окрик:
- Гасан!!
Понял: Гасанка бросился было следом, но Рза-Кули почему-то вернул его. И еще услышал:
- Будым жить с Чека в мирэ...
"Вот почему они меня не тронули - знают, что работаю в Чека", - с удовлетворением отметил про себя Михаил. Но откуда это стало известно Рза-Кули?
11
Приближался к концу первый месяц работы в Чека. Михаил не испытывал прежнего волнения, переступая порог четырехэтажного здания на Кооперативной.
Поль Велуа в течение недели познакомил его не менее чем с десятком своих товарищей из разных отделов. Человек на редкость общительный, Поль знал всех и вся. Его беззаветная преданность товариществу, соединенная с каким-то по-детски простодушным бескорыстием, открывала сердца самых сухих людей. Правда, виделся с ним Михаил нечасто. В комнате оперативных дежурных, именуемой "дежуркой", Поль появлялся либо утром, либо поздно вечером, так же, впрочем, как и новые знакомые Михаила - Лосев, Керимов, Дадашев. Они писали рапорты, относили их Холодкову и никогда не говорили о служебных делах.
Почти все они были одногодки, любили поспорить, пошутить и умели сделать так, что в их обществе Михаил чувствовал себя равноправным. Родители Поля имели солидную библиотеку поэтов, и Михаил пользовался ею вовсю. Один за другим глотал тоненькие сборники футуристов, отпечатанные на оберточной бумаге, стихи Алексея Толстого, Курочкина, Минаева, Саши Черного и Виньона.
Стоило Полю появиться в "дежурке", сюда со всех этажей стекалась молодежь. Обсуждали новости с дальневосточного фронта, вести о кронштадтском мятеже, спорили до хрипоты, буржуазно или небуржуазно надевать чистую белую сорочку с галстуком. Кто-то рассказывал новый анекдот, кто-то восхвалял достоинства своего бельгийского браунинга, а Федя Лосев, веснушчатый остроглазый парень, на пару с Муратом Дадашевым кого-нибудь разыгрывал. Нередко доставалось от них и Полю.
Составление рапортов было для Поля настоящим мучением. Он не терпел канцелярских оборотов, ему не давалась протокольная краткость. Свои рапорты Поль расцвечивал множеством совершенно необязательных деталей, к рапорты эти представляли собой нечто вроде новелл. Читал их, Холодков фыркал, злился, перечеркивал красным карандашом целые абзацы и не без сарказма замечал автору? "Не хватало еще, чтобы вы начали подавать мне рапорты в стихах".
Розыгрыш обычно начинался с того, что Федя Лосев, зевая, во всеуслышание обращался к Дадашеву:
- Скучно, Мурат... У тебя ничего почитать не найдется?
- А что, любишь литературу? Так ты возьми пару рапортов у Пашки. Если, конечно, тебе все равно, что Лев Толстой, что Велуа.
- Подумаешь, Лев Толстой, - пренебрежительно бросал Федя. - Пашка наш похлеще загибает. Как это у него было в том рапорте, от которого Коллега осатанел? "Ровно в 19.00, когда я подошел к остановке, небо затянуло тучами, подул ветер и тут показался он..."
- Кто? - замирающим от жуткого ожидания голосом вопрошал Дадашев.
- Ну, трамвай же, трамвай, - успокаивал Федя.
- А-а, - переводил дух Дадашев. - Помню, помню. Дальше так: "в его окнах отражались дома, прохожие, а также бузина, которая росла в огороде..."
- Во-во, - подхватывал Федя. - "...и под той бузиной неизвестный дядька из Киева".
Донельзя довольные, оба они принимались хохотать, а Велуа только снисходительно посмеивался, переводя взгляд с одного на другого. Михаил видел: Поль доволен тем, что товарищам весело.
Потом все расходились по своим делам.
В одну из свободных минут Федя Лосев объявил.
- Братцы-публика! Пашка сочинил новые вирши. Попросим обнародовать.
Поль не заставил себя упрашивать - он не стеснялся своих стихов.
- Я знаю девушку -
она
кисейного счастья
не ждет у окна, -
начал Поль так, словно не стихи читал, а разговаривал со слушателями.
Она не боится норда,
свистящего пулями
норда -
в буденовке
шагает гордо
по взятому с боем
городу.
В руке не нитки-иголки, -
наган в руке комсомолки.
В душе комсомолки
песни,
разящие грозные песни,
что роты вели за собой
в последний решительный бой.
Не суженые
ей снятся...
Ей сполохи алые снятся,
тачанки и кони,
в галопе
летящие по Европе.
Она презирает томное
мещанское счастье
темное,
разряженное и куцее...
Счастье ее - революция!
Ребята встретили стихи веселыми аплодисментами. Федя Лосев принялся тискать Поля.
- Молодец, Пашка! Хорошо врезал: "тачанки и кони, в галопе летящие по Европе"!
- Погоди, погоди, а что это за девушка? - хитро блеснув антрацитовыми глазами, спросил Дадашев. - Скажи: в каком отделе работает?
Поль только пожал плечами.