* * *
Немцы возвращались из поиска. И было их пятеро. Четверо вышли из домика, посвечивая себе фонариком - глаза со свету не могли привыкнуть к темноте, - и Тасманов разглядел их во всех подробностях. На немцах были такие же масккомбинезоны, как и на советских разведчиках, их автоматы с откидными металлическими прикладами словно бы повторяли "шмайсеры" группы Тасманова. Встреться они ночью в лесу лицом к лицу, сразу бы и не разобрались, кто есть кто.
Фонарик погас, как только часовой, притаившийся за деревом, присоединился к группе. По сверкнувшему на мгновение серебряному позументу на петлице Тасманов выделил офицера.
Немцы пошли на запад, из чего Тасманов и заключил, что они возвращаются.
"Вот и поводырь нашелся, - думал капитан, - не знаешь, с какой стороны удача привалит".
Тасманов и за десять орденов не согласился бы сейчас брать "языка". Один шанс из тысячи, что кто-нибудь из немцев скажет правду. Скорей всего наплетут небылиц, и проверять эту ложь пошлют его же, Тасманова. В возникшей ситуации Тасманова радовало и другое - теперь не нужно было вести поиск по нескольким возможным направлениям, для чего пришлось бы разбивать группу. Немцы должны вывести его людей к сердцу обороны, к штабу. Тогда можно подумать о "языке".
Тасманов вспомнил разговор с начальником штаба дивизии полковником Дробным.
"Ты уж, милый, уточни передок противника, наметь пути подхода, выясни по возможности, где у них артиллерия и сколько ее. Слепые мы сейчас, а слепым наступать - сам знаешь, сколько славянской крови прольется".
Эту манеру говорить с разведчиками ласково Дробный усвоил с начала войны, когда сам командовал разведротой. Он опекал Тасманова и его людей, ничего для них не жалел, потому что досконально знал их военную "профессию", понимал усталость и боль разведчиков, видел в их постоянном риске высшее предназначение солдата.
Сесть на "хвост" немецкой разведке капитан поручил Рыжикову, Кудре и Струткису. Двое первых ходили бесшумно, старшина к тому же хорошо видел в темноте, Струткис знал немецкий.
Тихон обрадовался приказу, как давеча днем, когда капитан назвал его фамилию. С того самого момента, как он увидел и услышал Тасманова, Кудря проникся к нему доверием и уважением. Чем-то напоминал капитан Кудре отца, угрюмого, неразговорчивого человека, проведшего в тайге всю жизнь.
Тихон и в разведку попросился потому, что еще в учебном батальоне был наслышан о подвигах Тасманова. И теперь, ощущая тугую кобуру трофейного парабеллума на бедре и тяжесть автомата на груди, Кудря был преисполнен той значительности и гордости, которая свойственна юности, когда вам восемнадцать лет и всякое опасное дело кажется легким и привлекательным.
- Разуемся, - сказал Рыжиков, присел и, ловко сняв немецкие бутсы, передал их Петухову.
Это была предосторожность, подсказанная трехлетним опытом "прогулок" по немецким тылам. Сколько придется пройти вот так по ледяной намокшей земле, никто из троих не знал, но они хотели исключить малейший риск и не считали противника наивным, необученным простаком.
- Если немцы остановятся, крикнешь два раза филином, - сказал Тасманов старшине на прощанье, - мы с Петуховым в ста метрах за вами.
Трое бесшумно растворились в темноте. Капитан подождал несколько минут, вскинул тючок с рацией за спину, велел сержанту сложить бутсы в мешок, и они неторопливо зашагали по незнакомому лесу, словно бывали здесь не раз.
Пришла самая пора расслабиться, ибо потом, спустя час, а может быть, полтора, придет то самое, когда секунды бешено застучат в виски, сознание обострится и все будут решать мгновения.
Тасманов думал о том, как проскользнуть передний край немецкой дивизии.
В лесу чуть высветлилось. Темнота уже начинала свою извечную борьбу со светом, Ока еще отгородится от наступающего утра туманом, будет прятаться в низинах и оврагах, но часы ее сочтены - день настанет, пасмурный, промозглый. До его наступления нужно успеть пройти сквозь немецкие посты и секреты.
Ухнул филин. Раз, другой. Тасманов остановился, положил руку на автомат. Петухов встал за дерево. Ждать пришлось недолго, Струткис возник из полутьмы внезапно сбоку.
- Товарищ капитан, немцы провели радиосеанс. Доложили, что возвращаются с "уловом". Запрашивали новый пароль и место прохода…
- И что же?
- Обер-лейтенант повторил пароль… то есть я так думаю. Он сказал: "Вас понял - "Штурмфогель". Место перехода - излучина реки…
- Он что же, громко говорил, этот обер-лейтенант?
Тасманов спросил почти механически, думая о том, как воспользоваться почти невероятным случаем, когда знаешь вражеский пароль. Еще он думал об "улове" немецких разведчиков. "Улов" означал добытые сведения, данные о его, Тасманова, дивизии.
- Я слышал, потому что сидел рядом… - сказал Струткис.
- Вот как!.. - вскинулся капитан.
- Они сбились в круг, товарищ капитан, сели - видимо, устали все-таки. Я и подсел поближе с разрешения старшины.
- Лихой ты парень, Айвар, - качнул головой капитан. - Может, ты и перекусил с ними заодно? Ведь коли уж они сели, значит, и сало достали…
- Так точно, товарищ капитан, достали, - ответил смущенный тоном Тасманова разведчик.
- Торопятся фрицы и устали, конечно. А то схлопотал бы ты, Айвар, крупповскую железку в поддых…
Да, что ни говори, поиск складывался на редкость удачно. Этого-то и боялся капитан Тасманов, это-то его и смущало. Он вообще подозрительно относился к счастливым стечениям обстоятельств.
Логика, мысль, тщательное изучение возможностей своих и противника - так или почти всегда так свершалась его работа в дивизии.
Обладая аналитическим складом мышления, Тасманов любил предугадывать ход противника, искал нестандартного, внезапного для врага решения.
Сейчас же им просто везло. Вот и пароль, и место перехода, и потеря немцами бдительности, хотя последнее можно и оправдать - свои рядом, а нейтральная полоса валика, и шанс встретить противника ничтожно мал.
Пройти вместо немецкой разведки в тыл возводящихся редутов вражеской дивизии - большой соблазн. Риск? Конечно, риск. При самом переходе немцев могут ведь встречать знакомые. Тогда рукопашная по-тихому. И снова возможность прорваться в тыл. А тыл - это как лицо без маскировки: все обнажено, высвечено. Да и нет у них там сплошной линии траншей. Успели, наверное, кое-где приткнуть взводные опорные пункты. И патрули, конечно.
Своей разведки, прошедшей передний край, немцы хватятся не раньше чем через час. И еще час на ее поиск. Итого… Как быть с немецкими разведчиками, Тасманов решил, как только услышал от Струткиса, что те возвращаются с "уловом".
…Немцы еще отдыхали, когда шестеро похожих на призраки людей бесшумно выдвинулись из темноты. Только офицер успел вскинуть автомат - Тасманов в прыжке ударил ногой, и через минуту все было кончено.
На войне убивают, и Тасманов к этому привык. Но всякий раз, сталкиваясь с врагом лицом к лицу и виртуозно применяя холодное оружие, капитан с удивлением обнаруживал, как щемящее чувство, похожее на жалость, заползает в сердце и начинает леденить его. Случалось, быть может, это еще и потому, что, убивая, Тасманов видел чужие глаза, полные то страха, то испуга, то предсмертной тоски.
Сейчас же он держал Тихона за плечи, а тот содрогался от тошноты и, стыдясь, что не может сдержать ее, тихонько всхлипывал.
- На рот глотни… - говорил капитан, втискивая в руку Тихона фляжку с водкой, - а раскисать у нас нет времени…
Разведчики забросали убитых лапником и ждали, пока командир, посвечивая фонариком, изучал немецкую карту.
Тасманов увидел место перехода - оно было отмечено легкой полоской, сделанной карандашом, но никаких других пометок не обнаружил.
Через час они вышли к речной излучине, и Тасманов долго смотрел на противоположный крутой берег, пытаясь увидеть или угадать какой-нибудь условный сигнал или знак ждущего свою разведку противника. Но все было тихо. Ни огонька, ни вспышки. Совсем рядом плескалась тяжелая ледяная вода, и по тому, как на ней стали появляться легкие просверки, Тасманов понял, что ночь сдала еще одну позицию идущему с востока рассвету.
Капитан приказал раздеть до гимнастерки Петухова и связать его. С кляпом во рту, с заломленными за спину скрученными руками сержант являл собой зрелище грустное и непривычное.
Роль "языка" Тасманов придумал раньше, когда выслушал доклад Струткиса, и мозг обожгла дерзкая мысль подменить немцев. Но вражеских разведчиков было пятеро. Шестым стал "язык".
Ночь, весенняя, нерешительная, уползала на запад, отмахиваясь от солнца белесыми космами тумана, который вскоре закрыл противоположный берег плотной серой завесой.
- Пошли, - шепотом скомандовал капитан и первым ступил в ледяную воду. Он догадывался, почему немцы сменили место прохода - вчерашний ливневый дождь поднял воду в реке, и они стали искать брод. Нашли здесь, в излучине.
Петухова нес Рыжиков. Еще на берегу, взваливая на себя товарища, старшина недовольно пробормотал:
- Лучше бы уж пару Гансов тащить, чем тебя, сосна строевая.
Петухов задергался, и Рыжиков понял, что сержант смеется. Брод немцы нашли широкий, река здесь разливалась и была неглубокой - вода доходила разведчикам до груди. Автоматы пришлось подтянуть к шее.
Они выбрались на берег, шумно дыша, стряхивая воду с комбинезонов, всем своим видом показывая, что вернулись к своим, так сказать, снова прибились к земле обетованной. Им некуда было спешить - они ждали оклика, тяжелых шагов солдат боевого охранения, но все было тихо.
"Что за чертовщина, - думал Тасманов, - неужели не встречают? Должны же они охранять брод".