- Вот вся беда-то в этом! - вздохнул другой слушатель. - Сегодня он в Каттакургане, а завтра, глядишь - в Самарканде… Вполне возможно, что кто-нибудь из его негодяев лежит сейчас под нашими сури.
- Что за противные вещи вы говорите! - испуганно замахал руками густобородый гость. - От таких слов дрожь пробирает в такую жару!
- "…Появившись в деревне Хатирчи, Намаз отобрал у одного бая шесть тысяч таньга, затем в кишлаке Мыр негодяй присвоил семь тысяч таньга золотом. Еще в одном кишлаке грабитель, неожиданно появившись на свадебном торжестве бая, приказал всем присутствующим сложить в кучу свои кошельки… На этот раз его выручка составила около десяти тысяч…"
- Хватит, мулло! - горестно вскричал, потеряв всякое терпение, раздражительный толстяк. - Что вы заладили одно и то же: "Бай да бай"! Чем сидеть нам тут да лить из пустого в порожнее, лучше бы уж пришли к какому-нибудь решению. Да кто такой этот Намаз-босяк?! Жалко, что он не попадался мне. Я бы треснул его пару раз по уху, приволок на поле да запряг бы в плуг вместо волов! Уж попахал бы он у меня землицы, дай бог!
- Это Намаза-то? - едва слышно переспросил безухий, осторожно оглянувшись.
- Вот именно, Намаза! Да кто он такой, что вы все так перетрусили? Вон и Байбува, бедняга, заболел… Вот был бы этот негодяй сейчас здесь, я бы задал ему трепку!
Толстяк был храбрым на словах - его терзал такой же страх перед Намазом, как и остальных. И он старался хотя бы бахвальством подбодрить себя.
Разговор резко повернул в другое русло: сидящие принялись вовсю ругать начальство, которое-де вовсе не заботится о мире и спокойствии сограждан. Пришли к единодушному решению написать петицию генерал-губернатору от имени всех обиженных и обеспокоенных событиями знатных людей края, до каких пор, мол, мы будем сносить притеснения какого-то ничтожного босяка…
Предложение всем пришлось по душе. Решили завтра же отправить бумагу в Ташкент.
- Дорогие друзья, а манты-то совсем остыли, - первым вспомнил о еде безухий.
Все принялись за угощение, обильно выставленное на дастарханы.
- Бай-бай, это не манты - одно объеденье! - чавкал один из гостей.
- У Байбувы вообще всегда славились повара! - поддерживал его другой.
- Берите, берите, я - после вас.
- Нет, нет, ваш черед…
У всех появился аппетит, посыпались шутки, добрые, сожалеющие слова о Байбуве, когда вдруг калитка с шумом распахнулась и во двор стремительно вошли четверо вооруженных джигитов.
- Именем Намаза-мстителя, - резко проговорил один из них. - Кошельки на середину!
ГЛАВА ВТОРАЯ. СТОЯНКА МСТИТЕЛЕЙ
На слиянии рек Акдарьи и Карадарьи образовался остров площадью около трех тысяч танабов. Местами он покрыт камышами и кугой, большей частью земля болотистая, множество мелких озер. Небольшие солончаковые площадки покрыты тамариском, верблюжьей колючкой. Это излюбленное место уток и лысух.
Остров - одна из многочисленных стоянок Намазова отряда - обладает особыми достоинствами. Прежде всего он расположен на границе Бухарского эмиратства и Каттакурганского уезда, власти которых никогда не предпринимали согласованных действий. Это обстоятельство позволяло Намазу, если появлялась опасность в уезде, уходить в эмиратство или, наоборот, перебираться из эмиратства в уезд. Кроме того, поскольку островок со всех сторон окружен водой, неожиданное нападение на него исключалось. Единственный брод, ведущий к нему, известен только маркентскому лодочнику Худайберды-бобо, верному Намазу старику. Мстители собирались здесь примерно раз в месяц отдохнуть, обсудить планы предстоящих действий.
Вечерело. Немилосердное солнце стало нехотя клониться за отроги Алтынсайских гор. Над островком парил влажный, нагретый за день воздух. В камышовых зарослях квакали лягушки, словно соревнуясь между собой, птицы хлопали крыльями, укладываясь спать, таинственно шуршали камыши. То и дело задувающий с Карадарьи легкий ветерок доносил запахи болота.
Возле большого, просторного шалаша варилась шурпа, распространяя головокружительный запах. Кто-то возился у казана, кто-то подкладывал в огонь дрова. Чуть подальше паслись в высокой траве кони, привязанные к вбитым в землю колышкам. Они яростно отбивались хвостами от налетающего отовсюду комарья. На камышах, застланных сверху войлочным ковром, сидел Намаз. Насиба перевязывала рану на плече мужа.
- Больно? - с участием спрашивала Насиба.
- Перевязывай, потерплю, - процедил сквозь зубы Намаз.
Несколько дней назад без каких-либо особых торжеств состоялась их свадьба. В этом скромном обряде участвовали мулла, повенчавший молодых, сестра Намаза Улугой, мать девушки - Бибикыз-хала и человек десять близких друзей и соратников Намаза. С того дня Насиба не разлучалась с любимым. И в тот день, в первый день их совместной жизни, вблизи местечка Пайшанба, где они заночевали в урюковом саду, Насиба неожиданно растолкала мужа:
- Намаз-ака! Намаз-ака!
- В чем дело, милая?
- Кони беспокойно ржут.
Намаз, мгновенно оценив обстановку, приказал отряду уходить. Однако оказалось, что уже поздно. Урюковый сад был окружен, часовые убиты.
- Прорвемся, за мной! - крикнул Намаз, вскочив на коня.
В ту ночь они лишились трех соратников. Самого Намаза ранило в плечо. Но заметил он это, лишь когда достигли Лолавайских степей… С того дня за раной Намаза смотрит сама Насиба: обтирает рану, выжимает сукровицу, промывает теплой водой, мажет специальными мазями, изготовленными и доставленными Сергеем-Табибом, массажирует плечо. А по ночам, когда все засыпают, бесшумно молится, чтобы рана любимого зажила скорее и чтобы его никогда больше не брала никакая вражеская пуля…
- Ну-ка, попробуйте тихонечко поднять руку, - попросила Насиба.
- Вой-бо-ой, - протянул Намаз с деланным неудовольствием, - ты совсем замучила меня из-за пустяковой царапины.
Потом поднял левую руку, подержал некоторое время на весу.
- Да рука у вас совсем ожила! - обрадовалась Насиба.
- Но что-то частенько еще немеет, иногда кажется, что и рука-то не моя.
- Попробуйте собрать пальцы в кулак. Сергей-бобо говорил: как только вы покажете кулак, считать вас здоровым.
- Вот, пожалуйста.
- Чуть-чуть - и настоящий бы кулак получился. Значит, немного осталось до вашего излечения, Намаз-ака!
Насиба накинула на плечи мужа белый яктак, который постирала по дороге, на минутном привале, и высушила уже верхом на коне, повязала его голову своим цветным платком, прильнула к его груди и замерла… "Аллах, сохрани моего любимого. Поверь, всемогущий, ему очень-очень трудно сейчас. Днем и ночью верхом на коне. Ни поест по-человечески, ни отдохнет-поспит… На каждом шагу ждут его опасности. Подкупленные господами предатели поджидают его всюду, за каждым переулком, готовые выпустить в него заряд за зарядом. А жаждущим отрезать его голову, доставить властям за награду - несть числа. А он и не желает думать о грозящих ему опасностях, и времени у него на это нет. Он должен вооружить джигитов, примкнувших к нему, достать коней, накормить-напоить всех. К тому же эта рана… Она отняла у него столько сил, вон каким стал, кожа да кости…"
От природы мягкосердечный Намаз не противился, когда жена вот так, прильнув к груди, изливала свои чувства. Он ласкал ее, нежно гладя большими грубыми руками волосы, источавшие какой-то волшебный запах, и в такие минуты в его душе, уже ожесточившейся в стычках с неприятелем, перестрелках, где не обходилось без человеческой крови и жертв, просыпалось какое-то нежное чувство, и он только и делал, что тяжко вздыхал: Насибу жалел. Ведь и свадьбы-то путной у них не было. Ни комнату свою не смогла, как мечтала, разукрасить, ни побрякушек навешать на себя, как это делали все ее подружки на своих свадьбах, ни испытать в полную меру счастья медового месяца. Брачная ночь их началась со смертельной опасности, перестрелки, погони. С того дня не слезает с седла. Ночуют они то на кладбищах, то в тугаях, то в зарослях верблюжьей колючки. Засады, убитые, оголенные сабли да оскаленные пасти коней - вот все, что видела Насиба, связав свою жизнь с Намазом. Ведь как ни крути, не женское это дело - воевать. Ей бы домашний очаг создавать, детей растить… Трудно Насибе, ох как трудно…
Намаз вздохнул, покачал головой. Погладил здоровой рукой волосы жены.
- Вставай, родная, пойдем, позанимаемся немного. Ия, ты никак плачешь?
- Нет, это я просто так, - провела Насиба ладонями по щекам.
- Может, по маме соскучилась?
- Нет, сама не знаю, почему плачу. Просто как-то душа переполнилась.
- Не надо, дорогая, все будет хорошо.
- Я плачу, Намаз-ака, потому что вас жалею.
- Вот глупенькая, разве я такой уж несчастный, чтобы жалеть меня? Подо мной горячий скакун, подобный тулпару, в руке острая сабля, рядом - любимая жена! И я вольная птица. А раз так, значит, я самый счастливый человек в этой темнице, имя которой белый свет. Если уж тебе так хочется, давай поплачем о горькой доле тех тысяч и тысяч несчастных, втоптанных в грязь, стонущих и плачущих кровавыми слезами. Нет, родная, я хоть и немного, а вкусил хмель свободы и ни о чем теперь не жалею. Никогда не плачь по мне впредь, договорились?
- Хорошо, Намаз-ака.