ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЖЕСТОКОСЕРДЫЙ ХАКИМ
Дня три-четыре уже, как небо над Дахбедом затянуто темными тучами - ни дождем не прольются, ни ветром не рассеются.
Вконец расстроенный событиями последних дней, такой же хмурый, как дахбедское небо, Мирза Хамид решил отрешиться от дел, предать душу и тело отдохновению в покойных стенах родного дома.
Достигший в жизни всего благодаря старанию и изворотливости, не без благосклонной помощи Хамдамбая, Мирза Хамид сильно отличался от своего благодетеля одним качеством - сластолюбив был сверх меры. Бай не больно жаловал легкомысленных людей, транжир, но на проделки Мирзы Хамида, про которого шутя говорили, что, пойди он даже на похороны, непременно окажется в кругу женщин, смотрел сквозь пальцы. Несмотря на свой молодой возраст - ему только исполнилось тридцать лет, - Мирза Хамид успел завести трех жен. Но, будто и этого мало, частенько устраивал с друзьями в домике старого рыбака на берегу Акдарьи настоящие оргии. Люди с опаской говорили про Мирзу: "Гляди за дочкой в оба, коли хаким прошел по твоей улице!" Мирза сам по себе довольно пригож: гладкое лицо, смуглая бархатистая кожа, глаза, брови, ресницы черны, как вороново крыло, такие же усы - краса и гордость хакима. Особый шик обретает он, когда, облачившись в форму волостного, важно восседает в коляске, - царевич да и только! Однако при всей его красоте женщины, глядя на него сквозь сетку чачвана, частенько бросают ему вслед: "Чтоб глаза твои выпученные вороны выклевали!"
Волостного встретила у ворот младшая жена - пятнадцатилетняя Афтоббиби. Аккуратный банорасовый халат, под которым безрукавка туго обтягивала ее высокую грудь, украшенную рядами жемчужных бус, позолоченная металлическая подвеска на лбу делали ее похожей на куклу.
- Обед готов? - спросил хаким, проходя в дом.
- Специально для вас плов приготовила. Сама, - добавила Афтоббиби горделиво.
- Чтоб больше к очагу не подходила, - важно приказал Мирза Хамид. - Заставляй работать служанок, понятно?
- Хорошо, мой хозяин.
- Скажи, чтоб принесли вина.
- Сейчас скажу, мой господин.
Мирза Хамид вошел в дом с широкими окнами, снял форму. Присел к пышущему жаром сандалу, подставил грудь теплу. Вошла Афтоббиби, неся в руке разрисованный веселыми узорами кувшин.
- Решила сама принести, мой господин.
- И хорошо сделала, иди садись ко мне. Сегодня ты очень красивая… - Взяв жену за руку, привлек ее к себе. - Работы, забот много… устал я…
- Вай, как может устать такой богатырь, как вы? Не верю! - Выгнула узкие черные брови Афтоббиби, глядя на мужа томными глазами.
- Богатырю тоже надобен отдых, дорогая!
В этот самый миг к воротам дома Мирзы подъехали верхом три городовых. Один из них остался на улице, держа под уздцы коней. Двое других быстро вошли во двор, спросили, в каком из домов находится хаким, и прямо направились к указанному. Мирза Хамид видел в окно стремительно приближавшихся гостей.
- Ты иди пока к себе, - отстранил он от себя Афтоббиби, - я тебя позову. Ко мне царские гонцы прибыли.
Выпроводив жену, хаким поспешно надел шитый золотом халат, белую шелковую чалму, украшенную крупной жемчужиной, и пошел навстречу городовым, один из которых остановился у двери. Второй шагнул в комнату и вдруг приказал:
- Руки вверх, собачий сын!
- Намазбек?! - вскричал хаким, ощущая, как противно дрожат руки. - Добро пожаловать… милости просим…
- Лицом к стене, руки на стену. Вот теперь давай померяемся силами, кто кого исхлестает плетью, а?
Еще минутой назад чувствовавший себя сказочной силы Алпамышем, Мирза Хамид не мог выговорить ни слова, а ноги так и подкашивались, проклятые. А когда Намаз вынул из-за пояса револьвер, по затылку его поползли холодные струйки пота.
- А теперь ответь-ка мне, - начал Намаз полным ненависти голосом.
- Намазбек, будьте моим дорогим гостем, - только и смог вымолвить Мирза Хамид.
- Скажи-ка мне, любопытно знать, за что ты тогда отстегал меня плетью? Ты видишь на моем лице раны? Зачем объявил меня конокрадом? Ты же знаешь, что вор - Хамдамбай, ведь ты сам вор не меньший, чем твой хозяин. Разве это не ты украл дочку мясника и опозорил в домике на берегу Акдарьи? Отвечай, подлец! Объясни, за что меня бил? Если уж ты такой силач, давай встанем сейчас и по-честному померимся силами. Ну-ка, ударь меня, ударь, говорю! Ах, боишься? Но ведь ты же чувствуешь себя богатырем, когда садишься в свою вонючую позолоченную коляску! Чего теперь-то дрожишь, как щенок, упавший в воду? Бей, тебе говорят!..
Намаз сильно толкнул в грудь хакима, казалось, совсем обеспамятевшего, тот отлетел, нелепо размахивая руками, и головой ударился о стену. Намаз слегка напрягся, ожидая, что, возможно, заговорит в человеке мужская гордость, ответит ударом на удар, но хаким даже не шелохнулся, стоял, бессильно опершись спиной о стену. "Низкая тварь без капельки чести!" - выругался Намаз про себя, вслух спросил:
- Где прячешь расписки, полученные от бедняков?
- Сейчас сам достану, хорошо?
- Только быстро!
- И тетрадь должников тоже?
- Все доставай!
- Оббо, Намазбай… Аллах свидетель, я мечтал подружиться с вами, вот даже доказательство: специально для вас собирал мешочек золота, возьмите, пожалуйста. Ей-богу, если бы вы не пришли, сам бы раздал бедным и нуждающимся.
Намаз бросил мешочек золота, стопку расписок и долговую тетрадь джигиту, стоявшему у двери.
- Хаким, ты помни про раны на моем лице, понятно?
- Все это Хамдамбай подстроил… Я, дурень, послушался его, и вот…
И Мирза Хамид принялся всячески поносить Хамдамбая. "Какой же ты все-таки подлец", - пронеслось в голове Намаза. И он не смог сдержать себя: хаким мог еще долго говорить, если б не удар невероятной силы, опустившийся на его голову. Долгонько валялся хаким на полу, медленно приходя в себя. А рядом с ним рыдала насмерть перепуганная прекрасная Афтоббиби.
Тем временем Намаз входил в двери казиханы. Подошел к людям, толпившимся в приемной, выхватил, револьверы:
- Живо! Лицом вниз!
Все попадали на пол. Намаз распахнул дверь в комнату, куда несколько дней назад он пришел в сопровождении жаждавших справедливости людей и где понял, что их всех околпачили как последних дураков. Верховный казий восседал, как обычно, на своем месте, Мирзо Кабул чуть позади его, - они оба, вытянув шеи, прислушивались к неясному шуму, доносившемуся из приемной. Завидя Намаза, крючкотворцы так и застыли с вытянутыми лицами.
- Ну как, шельма, продолжаешь грабить просителей? - приставил Намаз дуло револьвера к виску Мирзо Кабула.
- Я… у меня…
- Сколько содрал с людей сегодня?
- Вот всего-навсего… совсем мало… - Мирзо Кабул вытащил, порывшись в карманах, потрепанный кошелек.
Верховный казий, смекнувший, что Намаз явился сюда не за жизнью их драгоценной, а за кошельками, стал запихивать свой кошелек под тюфяк, на котором сидел, приговаривая при этом:
- А я, верблюжонок мой, ни гроша не заработал сегодня…
Глядя на его суетливые движения, Намаз усмехнулся, убрал один из револьверов в кобуру.
- Я к вам, господин мой, и сегодня с просьбой пришел.
- Я весь слух и внимание, верблюжонок мой, - приложил обе руки к груди верховный казий.
- Недавно вы мне прочитали один стих из Корана…
- Да, да, я слушаю…
- Начинался он словами: "Круша злодея род…"
- Да, верблюжонок мой, читал я такой стих. Но он не из Корана. Это творение нашего несравненного Навои. Он сказал: "Круша злодея род во имя чести, я души умащал бальзамом мести…" Вы об этом стихе спрашиваете? Зачем он вам понадобился?
- Я его дам выучить моим джигитам.
- Похвально, похвально, верблюжонок мой… Вы похожи на легендарного Гуроглы… Но разве пристало за подобным делом являться с оружием в руках, верблюжонок мой, и лишать людей дара речи?
- Да разве по-доброму у вас что-нибудь выцарапаешь, мой господин?
- Все ж… однако… - только и развел руками верховный казий, не находя что ответить.
С уходом Намаза Шадыхан-тура и Мирзо Кабул с удивлением обнаружили, что кошельки остались на месте. Радости их не было конца.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. БЕСПОКОЙНЫЕ НОЧИ
Намаз с пятью своими джигитами покинул пределы Дахбедской волости и появился в соседних волостях. За пятнадцать дней они отобрали у шестерых самых богатых и жестоких баев их железные сундуки с хранившимися в них золотом и серебром, раздали беднякам, рассыпали по площадям и базарам. Казалось, в эти дни с неба льются не обычные, а золотые и серебряные дожди. В чайханах, в постоялых дворах, мечетях - везде, где собирается народ, шли толки один другого диковиннее, складывались легенды. Вся Зеравшанская долина находилась в превеликом волнении.