Я распаковал украденный мешок. Надо же, совесть совершенно не мучает. Я подумал, что превращаюсь в преступника — украсть для меня уже ничего не стоит... убивать скоро тоже начну. Морально я уже готов убить кого-нибудь. Сил только мало. Да, стоит начать — и скоро окончательно опустишься.
Но мешок я прихватил не зря. В нем обнаружился НЗ — сухари, две банки консервов, плитка шоколада. И даже пачка с оставшимися четырьмя сигаретками — сенсар! Кроме этого, в мешке обнаружилась какая-то ведомость и талоны. Абсолютно бесполезные, ведь талоны действительны только в своем округе, да и номер нужно предъявлять.
— Ты гений, Ланди, — сказал Арни, — надо же было догадаться спереть этот мешок! Теперь мы живем.
Он все еще дышал нормально. Сидел, опираясь рукой на кучу щебня, совершенно черный от каменной пыли, а волосы серые. Зубы и белки глаз сверкали на его лице, как у шахтера, поднявшегося из угольного забоя. Впрочем, я, наверное, выглядел не лучше.
— Здорово, что ты треснул его, — сказал я. На самом деле, пока мы сидели там, на опоре, у меня, оказывается, сложился вполне четкий план действий, и схватить мешок — было одним из элементов этого плана. Если бы я не боялся за Арни...
— Я и сам хотел... но не знал, как ты. Может, тебе опять плохо будет, — признался я. Арни дернул плечом.
— Ну да. Тебя же не били вчера. Я как вспоминаю... знаешь, лучше уж задыхаться или от голода сдохнуть, но на свободе.
Я кивнул понимающе. Оказывается, Арни рассуждал совсем иначе. Ну да, мне ведь не довелось пережить того, что ему вчера. Для меня тюрьма была только отдыхом...
Странно мы устроены, думал я, лежа на куче щебня и созерцая проносящиеся мимо полуоблетевшие рощи. Ведь еще совсем недавно мы думали, что человеком движет, как правило, нечто высокое, идея какая-нибудь. Особенно, в трудных условиях, на войне, скажем. И ведь мы были не хуже других, никто не назвал бы нас шкурниками. И вот теперь... позавчера нас еще гнала вперед мысль о Таро — вроде, мы обязаны ему, вроде, мы должны дойти, чтобы он не зря погиб. А сегодня... мысль о Таро так слаба... ну больно, конечно, невыносимо больно, когда подумаешь о нем. И пустота эта ощущается, и сиротливость. Ну что мы вдвоем? Но пропало это ощущение — чтобы Таро погиб не зря. Пропало, и все наши действия — следствия каких-то самых простых чувств. Мне бежать не хочется, потому что хочется быть сытым и защищенным, и чтобы Арни не мучился. Но, как только я получил сенсар, так сразу жажда деятельности возникла. Арни бежал тоже вовсе не из любви к свободе — потому что живо воспоминание о боли и страх новой. Так что же, вот это все, что нами на самом деле движет, такие простые вещи — голод, холод, боль, страх... Но ведь Арни не выдал меня, несмотря на страх и боль. Значит, есть еще что-то настолько же важное, настолько же связанное с самой нашей природой. Любовь. Бог есть любовь, вспомнил я Таро. Он погиб, чтобы мы, его друзья, могли жить. Арни терпел боль ради меня. Чем я смогу ответить моим ребятам? Моим братьям?
Поезд пересекал большой мост. Река — огромная, полноводная серебрилась далеко внизу. На противоположном берегу виднелись здания какой-то общины.
— Ланс... а ведь это Сурана!
— Почему ты думаешь? — усомнился я.
— Я не думаю, я знаю, — сказал Арни нетерпеливо. И принялся объяснять — к востоку от нашей общины на неделю пути вообще нет крупных рек (не Рагоша же это?). А Сурана как раз и находится примерно там, где по расчетам Арни должна находиться...
— А это значит, — закончил Арни...
— Что мы едем в сторону Баллареги!
Бог, Цхарн или, скорее уж, кто-то другой, занимавшийся нашей судьбой, теперь, похоже, решил хоть немного нам посочувствовать. Это, конечно, ничего не значило — у нас нет шансов попасть в Балларегу.