Выходит, у кармелитки было не менее трех часов - достаточно времени, чтобы объехать на велосипеде полгорода.
- Может, видели в соборе кого-то из знакомых?
- Когда я молюсь, то не смотрю по сторонам.
- И приблизительно в четыре были уже в монастыре? - просто так, для порядка, задал еще один вопрос Бобренок.
- Да, в четыре, - подтвердила кармелитка и искоса взглянула на игуменью, словно ожидая подтверждения, однако мать Тереза стояла с каменным лицом, будто и не слышала их разговора.
- Итак, вы утверждаете, что не были в доме номер восемь, что в Вишневом переулке? - иронично усмехнулся Бобренок.
- Никогда.
- Ну и ну! - воскликнул Бобренок почти весело. - Придется свести вас с дворником и жильцами этого дома. Забавная будет встреча, пани Грыжовская.
В один миг от невозмутимости кармелитки не осталось и следа. Теперь отчетливо стало видно, какого неимоверного труда стоила ей демонстрация внешнего спокойствия. Стараясь не выдать свое волнение, она недоуменно пожала плечами, - дескать, не понимает, о чем идет речь.
Майор задумался на несколько секунд и поинтересовался:
- Давно вы постриглись? - Заметил, какая-то тень легла на ее лицо, и повторил: - В монахини когда пошли?
- Еще до войны. - Монахиня подняла на Бобренка глаза и усмехнулась одними губами, грустно, даже скорбно, будто извиняя этому чужаку его бестактную назойливость.
- И все время в этом монастыре?
Сестра Надежда снова покосилась на игуменью, словно ожидая от нее поддержки, но не получила ее и ответила:
- Нет, я тут совсем недавно.
"Да, - подумал Бобренок, - в этом что-то есть, по-видимому, ответ на все наши вопросы". Но вел разговор дальше ровно, ничем не выдавая своей заинтересованности:
- С какого месяца?
- С июня.
- Этого года?
- Да.
- А в каком монастыре пребывали раньше?
- В Кракове.
"Конечно, - усмехнулся про себя Бобренок, - попробуй проверить, когда Краков еще под немцами".
- Почему же решили перебраться именно во Львов? - спросил он.
- Потому что я тут родилась, - ответила монахиня уверенно. - Неподалеку от города. Село Воля-Высоцкая, под Жовквой.
- И есть у вас родственники в этой Воле?
- К,сожалению, нет. Но односельчане должны помнить моего отца. Стефан Кундяк. Он умер еще перед войной, и мать переехала к брату в Краков.
- Именно теперь вас потянуло в родные места? Но ведь где та Воля-Высоцкая, а где Львов?
- Что же делать, в Воле-Высоцкой нет монастыря, - ответила она сухо.
- Не все ли равно, где молиться богу? В Кракове или во Львове?
- Поблизости от этого города погребен мой отец!
- Несомненно, причина уважительная, - не без иронии согласился майор. Оглянулся на игуменью. - Это правда? - спросил он.
- За сестру просил сам митрополит.
- Шептицкий?
- Да.
- Он сам велел, чтобы вы взяли сестру Надежду?
- Да, позвал меня и сказал, что это желательно.
- И ничем не объяснил своего решения?
- Не мне обсуждать его.
Вдруг у Бобренка мелькнула одна мысль. Он наморщил лоб, стараясь сосредоточиться, выключился на какой-то неуловимый миг, конечно, никто не заметил этого, а майору хватило нескольких секунд, чтоб утвердиться в своей мысли, и он спросил:
- Митрополит предупредил вас, чтобы сестру Надежду не обременяли монастырскими заботами?
- Откуда знаете?
- Но ведь это так?
- Святой отец поставил условие, чтобы сестра пользовалась полной свободой.
- И это не удивило вас?
- Все от бога, и святому отцу виднее.
- Значит, сестра Надежда могла оставлять монастырь, когда ей заблагорассудится? И возвращаться так же?
Игуменья наклонила голову в знак согласия.
- Вы не расспрашивали сестру Надежду, куда и зачем она ходит? И что делает?
- Я не из любопытных... - холодно блеснула глазами мать Тереза, но ответ ее вовсе не убедил Бобренка.
- И вы не знали, что ваша монахиня переодевается и ездит по городу на велосипеде? - продолжал он.
- Впервые слышу.
- Допустим, поверили вам.
- Но ведь это - грубое нарушение монастырского устава, - вдруг вмешался Коротюк, до этого сидевший молча и с интересом следивший за разговором.
- Конечно, - усмехнулся Бобренок. - И сестра Надежда знала, что делает.
- Не надо, - подняла руку игуменья. - Я поняла, вы в чем-то обвиняете ее. Но сестра Надежда - образец добропорядочности. Она ежедневно ухаживает за тяжелыми больными, и ее набожность известна всем.
- Думаю, вы сейчас убедитесь в противоположном... - ответил майор. - С вашего разрешения мы должны осмотреть келью сестры.
- Обыск? Зачем?
Бобренок смотрел на игуменью, но краем глаза увидел, как тревожно заерзала на скамье монахиня.
- Повторяю, вы сами убедитесь, что мы не ошиблись, - ответил он.
- Делайте, как знаете, - устало махнула рукой мать Тереза. - А я снимаю с себя всякую ответственность. И, признаться, уже ничего не понимаю...
- Нет, - возразил Коротюк, - в случае чего - придется отвечать. Церковь у нас отделена от государства, но закон обязателен для всех. И для вас, гражданка игуменья.
Бобренок насмешливо покосился на уполномоченного - прямолинейность Коротюка немного раздражала его, хотя в принципе он был прав. Распорядился:
- Итак, пройдем в келью. Прошу вас с нами, сестра Надежда, и вас прошу... - чуть поклонился игуменье.
Монахиня поднялась. Впервые Бобренок увидел ее в полный рост. Сестра Надежда оказалась высокой и стройной, несмотря на почти сорокалетний возраст. Эту стройность не могло скрыть даже монастырское одеяние. И двигалась она порывисто, совсем как молодая девушка.
Монахиня прошла мимо майора, даже не взглянув на него. В ее порывистости, стремительности ощущалась тревога, если не отчаяние. Бобренок остановил сестру Надежду и сказал:
- Подождите, прошу не входить в келью без нашего разрешения.
Кармелитка скривила губы в презрительной усмешке, вышла в коридор и остановилась возле статуи гипсового святого, отвернувшись от всех присутствующих, словно и не было тут никого, а только он, гипсовый святой в длинной размалеванной одежде и с нимбом вокруг головы, вроде только он олицетворял жизнь на земле, достоин был ее общества и мог помочь ей.
Бобренок первым зашел в келью - не без любопытства, ведь никогда раньше не переступал он порога монашеского жилища, правда, мысленно представлял его себе почти так, как и оказалось в действительности. Узкая комната с железной кроватью и маленьким окошечком. Стол из грубых досок, два стула. Собственно, это была и вся мебель, еще, правда, старинный сундук, вместо шкафа - ниша в стене за занавеской.
Бобренок сразу направился к сундуку, увидев, что он заперт, оглянулся на монахиню.
- Ключ... - попросил он.
Сестра Надежда взглянула на него с ненавистью. Уголки рта у нее опустились, брови сдвинулись, и нос заострился. Стояла неподвижно, будто просьба майора вовсе не касалась ее.
- Ключ! - повторил Бобренок властно. - Иначе придется воспользоваться топором.
- Рубите! - едва слышно, одними губами произнесла монахиня. - Если вам не стыдно.
- Другого выхода нет, - ответил Бобренок и попросил игуменью: - Пусть принесут топор.
Мать Тереза словно пробудилась ото сна, повернулась к сестре Надежде, смерила ее уничтожающим взглядом.
- Неужели?.. - спросила она. - Неужели вы, сестра, позволили себе?.. - Подняла руку, точно хотела ударить, но вдруг вздохнула и прошептала растерянно и скорбно: - Пусть бог вам будет судьей...
- Пока что судят меня они! - Монахиня указала на Бобренка.
Игуменья перекрестилась и сказала:
- На все божья воля... Отдайте ключ, сестра, не противьтесь.
Но этих секунд было достаточно, чтобы монахиня сообразила: сопротивление бесполезно и может лишь усугубить ее положение. Достала из кармана ключ, но подала не майору, а игуменье, склонившись, как будто ожидая защиты. Однако мать Тереза отстранилась от нее и взяла ключ двумя пальцами, словно брезгуя. Коротюк схватил его, победно подбросил на ладони и сам опустился на колени перед сундуком - видно, ему надоело играть роль стороннего наблюдателя и захотелось поактивнее приобщиться к делу. Майор не возражал, они отбросили тяжелую крышку и попросили игуменью подойти ближе.
В сундуке было два отделения: справа небольшое, обитое бархатом, - в нем стояли флаконы с одеколоном и духами, лежали два золотых перстня, один с довольно большим бриллиантом, и медальон на золотой цепочке.
- Вот тебе и обитель бедности! - съязвил Коротюк. Он показал перстень с бриллиантом игуменье и спросил: - Как это понимать?
Мать Тереза ничего не ответила, только блеснула глазами на монахиню - и в этом взгляде не было смирения.
Коротюк зачем-то вытянул пробку из хрустального флакона, понюхал и констатировал:
- Запах приятный...
Бобренок достал из сундука белье, несколько шелковых платьев, шерстяной костюм и демисезонное пальто. Больше в сундуке не было ничего. Конечно, и золотые вещи, и парфюмерия, и модные платья свидетельствовали против монахини, но ведь майор искал другое - неужели ошибся?
На мгновение Бобренок растерялся, оглянулся на кармелитку и, перехватив ее взгляд, поднялся с колен. Глаза монахини светились откровенным торжеством, по-видимому, ее нисколько не волновало, что подумают и скажут о ней игуменья и все сестры-кармелитки, в конце концов, и золото, и мирская одежда говорили о том, что келья для нее только временный приют и что она ничего не потеряет, оставив его.