Майор вошел в хату. В сенях стояла бочка, на веревке висело какое-то тряпье, пахло затхлым жильем, борщом, прошлогодней капустой или огурцами. Бобренок хотел постучать в грубо сколоченную, тяжелую дверь, но она раскрылась сама, и на пороге показалась пышногрудая красивая молодая женщина с заплетенными и аккуратно уложенными на голове косами.
- Заходите, - пригласила гостеприимно и даже как-то поспешно, - прошу пана офицера заходить...
В комнате стоял стол, несколько табуреток и лавка вдоль стены. Но за хлопчатобумажной пестрой занавеской Бобренок заметил роскошную для бедного полесского села никелированную кровать с большими блестящими шарами на спинках и платяной зеркальный шкаф, который украсил бы любую квартиру. Это несколько удивило майора. Сел на лавку, снял фуражку и спросил у хозяйки, что стояла в ожидании, прислонившись к печке:
- Ваша хата крайняя в селе, рядом дорога. Не видели ли вы сегодня утром военных? Нескольких или одного? Разминулись мы, а договорились встретиться именно в Жашковичах.
- Нет, не видела... А вы сами откуда? - бесцеремонно поинтересовалась женщина.
- Ну, знаете, военные...
- Тайна, значит, - улыбнулась насмешливо.
- И никто из чужих не проходил?
- Может, и проходили. За всеми не усмотришь.
- Сегодня сено возили, - не сдавался майор. - Откуда?
- А с Григорьевских лугов.
- Видели, как везли?
- Ну видела.
- И никого не подвозили?
- А бес его знает...
Майору показалось: женщине что-то известно, но она почему-то отмалчивается.
- Вы когда сегодня встали?
- Как всегда, на рассвете.
- Коровы же нет, для чего так рано?
- Привычка, - усмехнулась и как-то вызывающе распрямила плечи, выпятив высокие груди. - Крестьянская привычка, вместе с солнцем, ведь и ложимся рано. Керосина нет. В пять уже в огороде копалась.
- И машины военной не видели?
Женщина замялась лишь на мгновение.
- Нет, - ответила она, и майор уловил, что женщина сказала неправду, потому что этой же дорогой мимо хаты проехал через Жашковичи их "виллис" - шофер высадил его и Толкунова километров за пять от села и возвратился через Жашковичи в штаб армии.
- А в селе чужих людей нет? - спросил.
- Может, и есть...
Бобренок понял, что ничего от нее не добьется, встал и вышел на крыльцо.
Молодица последовала за майором. Бобренок попрощался с ней и спросил, как найти сельсовет.
- Не пройдете мимо, - только и сказала.
Стояла на крыльце, смотрела вслед. Неожиданно майор оглянулся и увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли испуг, замедлил шаг и оглянулся еще раз, но женщина даже улыбнулась, и майор подумал, что он, наверное, ошибся.
Сельсовет размещался в одном доме с магазином и был закрыт. Бобренок потрогал большой замок, а Толкунов заглянул в магазин. Он спросил у продавщицы, где можно найти председателя сельсовета.
- А в селе, - ответила та не задумываясь.
- Село большое...
- Большое, - согласилась продавщица, - но дядька Федор на похоронах. Бабка Стефания умерла, так сегодня будут хоронить.
Усадьбу бабки Стефании долго искать не пришлось. Возле хаты толпились люди. Бобренок и Толкунов направились туда. Толпа расступилась, давая дорогу, но майор остановился и спросил, где председатель сельсовета.
Старый, морщинистый человек в черной шляпе смерил его с головы до ног подозрительным взглядом и поинтересовался:
- А вам, извините, зачем?
- Нужен. По делу.
- Ну если по делу... - учтиво кивнул старик. - Председатель пошел за лошадьми для похорон, сейчас придет.
Пришлось ждать. Бобренок с Толкуновым устроились в тенечке под грушей, росшей во дворе, ощущая на себе многочисленные любопытные взгляды.
Бобренок захотел покурить, но не знал, можно ли это делать во время похорон, однако желание пересилило сомнение, и он извлек из кармана пачку папирос. Очевидно, старик в черной шляпе не спускал с майора глаз, так как сразу же вырос перед ним и бесцеремонно протянул руку к пачке.
- Разрешите, пан офицер, - попросил льстиво, - таких папирос мы здесь и не видели.
Майор щелкнул пальцем по пачке, выхватил папиросу, зажег спичку, дал прикурить старику, тот затянулся с наслаждением и сел на кончик скамейки рядом с Бобренком. Наверное, ему хотелось поговорить - да еще с таким большим начальником, - почтительно дотронулся мозолистыми и скрюченными от тяжелой работы пальцами До шляпы и сказал:
- Эта Стефка, что умерла, конечно, стервою была, но, если бы паны офицера знали, какой у нее бимбер...
Бобренок не знал, что такое бимбер, но само слово понравилось ему.
А старик продолжал:
- Такого бимбера, извините, не найдешь во всех Жашковичах. Жаль, что умерла старая выдра, некому больше варить...
- Что такое бимбер? - спросил Толкунов.
Дед удивленно посмотрел на них, как на ненормальных.
- А-а, - сообразил наконец, - это, извините, по-вашему - самогонка, по-нашему же - бимбер, и варить его нужно умеючи, потому что из чистого продукта можно сделать такое, что без пользы организму...
- Без пользы, говорите? - улыбнулся Бобренок, но сразу же погасил улыбку: разве может быть весело на похоронах? А тут еще на тебя смотрит женщина в застиранной кофте неопределенного цвета, в огромных, не по ноге, бахилах. Она держала за руку девочку - беловолосую и голубоглазую, тоненькие, как спички, ножки ее утонули в таких же огромных и тяжелых бахилах.
- Пан, - вдруг спросила женщина, наклонившись к Бобренку, - извините, но когда она кончится?
- Что? - не понял майор.
- Когда мужья наши вернутся? - Женщина смотрела в глаза Бобренку просительно, будто и в самом деле от его ответа зависел конец войны, а девочка подошла к нему, посмотрела бездонными голубыми глазами, вдруг застеснялась и сунула грязный палец в рот, и эти глаза, тоненький палец и нелепые бахилы так разволновали майора, что к горлу подступил комок. Он поискал в сумке и, к счастью, нашел-таки два кусочка сахару, протянул их девочке, но та по-прежнему стояла в независимой позе с пальцем во рту.
- Бери, - подтолкнула ее женщина, - это же сахар. Давно не видела его и забыла, - объяснила майору.
- Ешь, пожалуйста... - Бобренок поднес кусочки на ладони, они лежали как-то сиротливо, но что он еще мог дать ребенку? Это все его сегодняшнее богатство.
Девочка наконец взяла сахар - деликатно, кончиками пальцев, - но все же не выдержала и засунула сразу оба кусочка в рот.
Бобренок затоптал докуренную папиросу и спросил у деда:
- А это кто? - Он кивнул на хромого человека в гимнастерке, который как раз выходил из хаты.
Дед сдвинул шляпу на затылок и сказал кратко:
- Степан.
- Какой Степан?
- А Марусин.
- Ваш деревенский?
- А какой же еще?
- Что у него с ногой?
- С рождения...
- А-а... - Бобренок утратил интерес к человеку в гимнастерке. Спросил: - Что-то ваш председатель так задерживается?
- Ведь на все село осталось только три коня. - И добавил рассудительно: - Раньше гроб носили - тут и недалеко, - да мужиков нет.
За калиткой началось какое-то движение, майор решил, что наконец приехал председатель, но пришел поп. Он приплелся из соседнего села, старый и немощный, с желтоватой редкой бородкой, в обтрепанной, с бахромой, рясе, и женщины поползли за ним в хату.
- Старый! - сплюнул на траву дед. - Старый наш поп умрет, кто служить будет?
На улице послышался скрип колес - приехал председатель. Он вошел во двор, широко шагая, высокий усатый человек в вышитой сорочке, сразу заметил офицеров под грушей и круто повернул к ним. Шел, приветливо улыбаясь и протягивая левую руку, поскольку правой не было.
- Гавришкив, - представился он, - Федор Антонович. Здешний председатель сельсовета.
Бобренок с удовольствием пожал крепкую и шершавую руку, а Толкунов спросил.
- Давно демобилизовались?
- Три месяца назад.
- Сержант?
- Старшина.
- Неплохо, - похвалил Толкунов и сказал деду, с интересом прислушивающемуся к разговору: - Идите, дедуля, а то поп заждался.
Старик спрятал подаренную папиросу под ленту шляпы, встал, кряхтя, и пошел, оглядываясь: идти ему явно не хотелось. Председатель сел на его место, достал кисет. Бобренок предложил ему папиросу, но Гавришкив отказался, объяснив, что уже привык к махорке и все остальное не употребляет. Удивительно ловко свернул из заготовленной ранее газетной бумаги толстую самокрутку и задымил, пристально поглядывая из-под густых бровей на офицеров.
Бобренок показал ему удостоверение, старшина внимательно изучил его и спросил по-деловому:
- Чем могу служить?
- Вы местный? - уточнил Толкунов.
- Нет.
- Откуда?
- Из соседнего села.
Ответ разочаровал Толкунова, уголки губ у него опустились, и лицо стало пасмурным, посерело. Наверное, Гавришкив понял, что именно не понравилось капитану, поскольку добавил:
- Я на войне с июня сорок первого, товарищ капитан, имею два ранения и четыре ордена.
- Мог бы носить гимнастерку с боевыми наградами. - Толкунов кивнул на сорочку.
- Чтобы все на селе знали, какой герой?
- А что в этом плохого?
- И так знают, - пояснил председатель. - Однако тут вокруг видите какие леса! И в людей с орденами стреляют из-за деревьев.
- Испугался?
Старшина нахмурился:
- Извините, вы по какому делу?
Бобренок постарался хоть немного сгладить резкость Толкунова.
- Капитан имел в виду... - начал деликатно майор.