- И не было?
- Почему же не было? Был, но вот уже год...
- Умер?
Пани Мария поставила чашку на стол и ответила просто, будто речь шла о совсем обычных вещах:
- Фашисты расстреляли.
Толкунов поперхнулся кофе.
- Вашего мужа? - переспросил он.
- Моего. Вышел и не возвратился. Фашисты часто брали заложников, вот мой Стефан и попал в облаву.
- Как так?
- А очень просто: за каждого убитого фашиста расстреливали заложников, и моего Стефана...
Толкунов поскреб подбородок и спросил:
- Ваш муж где-нибудь работал?
- На почте.
- И все равно?..
- Как видите...
- А вы ешьте печенье, - вдруг всполошился Толкунов и пододвинул к пани Марии кулек. - Вкусное, это нам с майором паек выдали.
Пани Мария взяла печенье осторожно, отставив зачем-то мизинец. Это, пожалуй, уже не раздражало капитана. Он, посмотрев на нее с восхищением, надорвал кулек и развернул его на подносе.
Бобренок тоже попробовал печенье. Кофе не очень понравился ему, да и разве может вообще быть вкусным эрзац, приготовленный черт знает из чего. Единственное утешение: горячий, сладкий, ты сидишь в хорошо обставленной комнате, на мягком стуле и пьешь эту эрзац-бурду не из алюминиевой кружки, а из чашки тонкого фарфора.
Майор поспешно допил кофе и демонстративно посмотрел на часы - до назначенного полковником времени он имел возможность часок поспать и после изнурительного дня грех было не воспользоваться этим.
Пани Мария сразу заметила его жест и отставила свою чашку.
- Паны офицеры, вероятно, устали, - сказала она, поднимаясь из-за стола. Бобренок тотчас последовал ее примеру. Но Толкунов продолжал сидеть, недовольно глядя на майора, и Бобренок прервал его демарш весьма прямолинейно:
- Пойдем, капитан, пусть уважаемая пани Мария отдохнет.
Хозяйка замахала руками, правда, не очень решительно, и Толкунову не оставалось ничего другого, как последовать за майором. Но, увидев две подушки под торшером, он сразу забыл свое неудовольствие, быстро разделся и нырнул под одеяло.
...Будильник звонил долго. Бобренок нащупал его, остановил и лишь тогда вылез из теплой постели. Толкунов уже стоял в брюках, нахмурившийся и какой-то отяжелевший от сна. Майор смерил его оценивающим взглядом, вдруг легко вскочил с кровати, присел несколько раз, выбрасывая вверх руки, этим сразу отогнал сон и побежал в ванную мыться.
Он подумал о том, что жизнь все же хорошая штука, когда спишь на свежих простынях, имеешь возможность почистить зубы, помыться с туалетным мылом и если путь тебе освещает модерновый торшер со шнурком-выключателем.
За три минуты до назначенного срока они уже входили в кабинет Карего. Полковник озабоченно разговаривал с кем-то по телефону - указал им на стулья, наконец положил трубку и не переведя дыхания сказал:
- Теперь, прошу вас, товарищи офицеры, ознакомиться с расшифрованными немецкими радиограммами. - Достал из сейфа и подал два листа бумаги.
Розыскники прочитали шифровку.
- Работают на железной дороге, - с уверенностью сказал Бобренок. Толкунов согласно кивнул.
Действительно, в расшифрованных сообщениях гитлеровского резидента шла речь о передвижении войск через Львовский железнодорожный узел.
- Они информированы почти как наш военный комендант на станции, - сказал Карий.
Толкунов оживился.
- Это до некоторой степени упрощает наше задание, - сказал он.
- Не радуйся, - остудил его пыл майор, - узел тут знаешь какой: шпион - как иголка в сене. - Говоря это, был не совсем искренен: конечно, искать шпионов среди железнодорожников станции несколько проще, чем бродить по городу. Но ведь могло случиться так, что вражеский агент или агенты собрали данные на железнодорожном узле, а сами передислоцировались в другое место.
- Начальник штаба очень обеспокоен. - Карий забрал расшифрованные радиограммы и спрятал их в сейф. - Вы понимаете, что это значит, когда такие данные собираются у нас под носом?
Вероятно, розыскникам не надо было ничего объяснить, и Бобренок пробурчал:
- Нет слов... Но за что зацепиться?..
Он был уверен, что у Карего уже есть какие-то идеи, возможно, они еще окончательно не сформировались, но по крайней мере первый ход полковник должен был определить.
Карий, возвратившись к столу, достал лист бумаги с единственным написанным на нем словом и сказал:
- По-моему, есть одна зацепка. Поступило сообщение... - Он не сказал когда и от кого, впрочем, для розыскников это не имело особого значения. - Поступило сообщение о том, что в городе осел один из гитлеровских агентов, который был в бандеровской банде, его псевдоним "Сорока".
- А сейчас он, скажем, Иван Васильевич Андрусишин, с надежными документами, занимает незаметную должность, - вставил Толкунов.
- Но ведь должны же быть люди, знавшие Сороку и встречавшиеся с ним.
- Такие люди к нам сами не приходят.
- Для чего же тогда розыскники?
- Ищи и найдешь, - согласился Толкунов, но без ощутимого энтузиазма.
Бобренок следил за разговором как будто без интереса, но видно было: что-то обдумывал. Даже на мгновение закрыл глаза, и, наверно, это помогло ему, так как, пошевелившись на стуле, поднял руку - совсем как школьник, стремящийся, чтоб его вызвали к доске.
- Что-то надумали, майор? - откликнулся на его жест Карий.
- Призвал на помощь свою память. Помните того парня, который помог нам взять диверсантов? В Квасове?
- Юрий Штунь?
- Он самый.
- Кажется, он пошел в армию?
- Должен был, но надо немедленно найти его.
- Зачем?
- Этот Юрий Штунь служил под началом Сороки.
Сообщение Бобренка произвело впечатление. Толкунов энергично повернулся к нему и спросил:
- Откуда знаешь? Бобренок постучал себя по лбу.
- А я беседовал с ним. По душам...
У Толкунова просветлело лицо.
- Впервые вижу пользу от душеспасительных бесед, - сказал он.
А Карий уже потянулся к телефонной трубке. Вызвал какого-то капитана Иванченко и приказал:
- Сейчас же свяжитесь с Ковельским военкоматом. Две недели назад они призвали в армию Штуня Юрия... - Зажав трубку ладонью, спросил у Бобренка: - Как его отчество? Не помните?.. Юрия, - повторил громко, - отчество неизвестно. Пусть найдут его и сразу откомандируют к нам. Без проволочек, прошу это подчеркнуть. Очень важно...
Толкунов добавил пессимистично:
- А Юрий Штунь в составе запасного полка в настоящее время движется к фронту...
- Будем надеяться на лучшее, - возразил Бобренок.
- Ну, приедет твой Штунь во Львов. Где ему искать Сороку? Будто тот сидит в центре города возле оперного театра и ждет появления твоего пацана...
На такое бурчание Бобренок не обращал внимания: успел привыкнуть и даже приспособиться к нему. Иногда майор, выслушав возражения Толкунова, соглашался с ним, иногда же капитан бурчал просто так, для видимости: ведь неизвестно, может, у этого Штуня сохранились старые связи, может, подскажет какой-то способ подобраться к Сороке, в конце концов, это был шанс или полшанса, а в их положении ничем нельзя пренебрегать.
А вообще-то и у Бобренка не было полной уверенности, что через Сороку (если бы даже удалось зацепиться за него) они выйдут на гитлеровскую резидентуру. Однако чего на свете не бывает?..
Видно, и Карий был такого же мнения, потому что сказал:
- Со Штунем решили. Если он в запасном полку, завтра будет здесь. Но не следует возлагать на него больших надежд. Главное - железнодорожный узел. Сейчас поедем туда и попробуем посмотреть личные дела железнодорожников. Все без исключения. Чует мое сердце: есть среди них гад ползучий...
- Шипящий и ядовитый, - согласился Бобренок. - Но в личных делах почему-то сие не фиксируется...
- В смысле ядовитости? - совершенно серьезно спросил Толкунов.
- Да, - ответил Бобренок. - А было бы неплохо предложить еще один пункт: на какую разведку и с какого времени работаете? Все просто и понятно. Завкадрами читает анкету, звонит нам, мы, конечно, взвешиваем, стоит ли брать, потом вызываем его, раба божьего, желательно вместе с шифрами и оружием...
- Вот это жизнь! - мечтательно поддержал его Толкунов. - А мы с тобой, майор, в это время отдыхаем на простынях пани Марии.
- Понравилось?
- Что? - дернулся капитан.
- Не "что", а "кто". Простыни не могут не понравиться, а вот сама пани?..
- Пани как пани... - небрежно махнул рукой Толкунов, но майор уловил в этом жесте какую-то фальшивинку, правда, может, это ему только показалось, потому что Толкунов тут же резко поднялся и направился к дверям первым: работать придется, наверно, всю ночь, и каждая минута была на счету.