А где старый Скрипач Джонс,
Тот, кто жил шутя и играя
Все свои девяносто лет,
Тот, кто ходил с распахнутой грудью в ненастье,
Пил, гулял, не помнил о жене и родных,
Плевал на золото, на любовь,
На небо и ад?
А, он что-то бормочет о рыбалках былых времен,
О том, какие бывали некогда скачки в Клэрис-Гров,
О том, что́ сказал Эб Линкольн
Однажды в Спрингфилде.
РОБЕРТ ФУЛЬТОН ТАННЕР
О, впиться бы зубами в эту огромную руку,
Схватившую вас, чтобы уничтожить, -
Как меня укусила однажды крыса,
Запертая в мышеловке, которую я
Показывал в моей скобяной лавке.
Но человек не в силах отомстить
Свирепому людоеду - жизни.
Вы входите в комнату: это - рожденье.
И вот - вы должны жить, жить, истощая душу!
Лакомая приманка возникла перед вами:
Богатство, на котором можно жениться,
Известность, высокий пост, власть над людьми.
Вы боретесь, вы прорываетесь сквозь преграды
Крепкой проволокой огорожена приманка -
И вот наконец вы у цели, и вдруг
Раздаются шаги людоеда-жизни:
Он ждал за дверью и, услышав стук
Мышеловки, вошел посмотреть, как вы
Вгрызаетесь в вожделенный кусочек сыра.
Устремив на вас свой горящий взгляд,
Он будет наслаждаться вашим смятеньем
И вашей бессмысленной беготней по клетке,
Смеяться, поносить вас и издеваться над вами,
Пока ему не станет гадко смотреть
На ваши мученья.
КИНСЕЙ КИН
Ваше внимание, Томас Родс, председатель банка,
Кулбоу Уэдон, редактор "Аргуса",
Преподобный Питт, священник ведущей церкви,
И вы, член Клуба общественной чистоты
В полном составе!
Вашему вниманию
Я предлагаю предсмертные слова
Камбронна, отбивавшегося на холме Сен-Жан
С горстью уцелевших храбрецов гвардейцев
От натиска полчищ союзных армий
В вечер сражения при Ватерлоо.
Когда англичанин Мэйтланд крикнул ему:
"Сдавайтесь, храбрые французы!" -
Что он ответил, видя перед собой
Безнадежно проигранное сраженье,
День, клонящийся к закату, и толпы
Людей, непохожие больше на гордое войско
Великого Наполеона,
Толпы людей, что стремились прочь от поля битвы,
Словно лохмотья изодранных туч,
Рассеянных бурей?То, что Камбронн ответил Мэйтланду,
Прежде чем под шквальным огнем англичан
Высокий гребень холма Сен-Жан,
Ощеренный лесом французских штыков,
Стал гладким на фоне угасавшего дня, -
Я бросаю в лицо вам,
Всем вам, и тебе, мир!
И требую, чтобы эти слова
Написали на моей могиле.
МИНЕРВА ДЖОНС
Я - Минерва, деревенская поэтесса.
Уличные йеху свистели мне вслед
И осыпали меня градом насмешек
Из-за моего тяжелого тела,
Косых глаз и неверной походки.
А потом пришла беда: "Обрубок" Уэлди
Овладел мной после гнусной охоты.
Он оставил меня доктору Майерсу
И моей судьбе.
И я постепенно погрузилась в смерть,
Которая поднималась по моему телу,
Немевшему от ног к голове так, как будто
Я погружалась все глубже в ледяной поток.
Соберет ли кто-нибудь мои стихи,
Напечатанные в Спунриверской газете?
Я так тосковала о любви!
Я так жаждала жизни!
ФРЭНК ДРАММЕР
Из темной кельи в эту сырую тюрьму -
Умереть на двадцать пятой весне!
Язык мой был не в силах выразить все, что
бурлило во мне,
И в городке считали меня сумасшедшим.
И все же некогда, в самом начале,
Какая-то высокая, непреложная цель
Блеснула ярким виденьем моей душе.
Потрясенный неясным воспоминаньем,
Я пытался выучить наизусть
"Британскую энциклопедию".
ДЖУЛИЯ МИЛЛЕР
Мы поссорились с ним в то утро,
Потому что ему было шестьдесят пять,
А мне - только тридцать и я была нервна:
Ведь я носила под сердцем ребенка,
Рождения которого так страшилась.
Я думала о прощальном письме,
О последней, жестокой вести
От этой некогда близкой юной души,
Измену которой я хотела скрыть,
Выйдя замуж за старика.
Потом я приняла морфий и села читать.
Сквозь черную ночь, что застлала мои глаза,
Я вижу и сейчас мерцающий свет спокойных слов:
"И сказал Иисус: Истинно
Говорю тебе, еще сегодня
Будешь ты со мною в раю".
"ТУЗ" ШОУ
Мне всегда казалось, что торговля недвижимостью,
Судейство и адвокатура, кредит и банки,
Да и любое другое занятие -
Все равно что азартная карточная игра:
Ведь всюду властвует случай!
И все же -
Если встретишь человека, ревностного в делах,
Знай: ему будет дано
Предстать пред царями.
ДЖОРДЖ ГРЭЙ
Как часто рассматривал я
Этот высеченный в мраморе образ
Моего предназначения:
Корабль со спущенными парусами,
Ждущий выхода в море
В тихой гавани.
Поистине, он стал символом всей моей жизни.
Любовь улыбнулась мне, - я опасался разочарования.
Печаль постучалась в мою дверь, но страх был сильнее.
Честолюбие звало меня, - а я испугался риска.
А ведь я так жаждал жизни, полной значенья!
Теперь я знаю: надо смело поднимать паруса
И ловить ветер судьбы,
Куда бы он ни погнал наш корабль.
Стремясь оправдать свою жизнь, можно кончить
безумием,
Но жизнь без цели и смысла - это мученье
От вечного непокоя и смутных желаний.
Она - как корабль, влекущийся к морю,
Но скованный страхом.
СЭМ ХОУКИ
Я убежал из дома,
Уехал с заезжим цирком,
Потому что влюбился в мадемуазель Эстраделлу,
Укротительницу львов.
Однажды, дав зверям поголодать целые сутки,
Я вошел к ним в клетку
И принялся хлестать плетью
Брутуса, Лео и Джипси.
И Брутус, разъярившись,
Бросился на меня…
Когда я вступал в эти сумеречные области,
Мне встретилась тень.
Она изругала меня
И сказала, что я получил по заслугам.
Это был Робеспьер!
ВАШИНГТОН МАК-НИЛИ
Я был богат, и сограждане чтили меня.
Я был отцом многих детей,
Рожденных благородной женщиной
И выросших здесь,
В этом большом усадебном доме
На самой окраине городка, -
Вы, наверное, знаете высокий кедр,
Что растет перед ним на поляне.
Мальчиков я послал учиться в Энн Арбор, девочек
в Рокфорд,
И так я жил, ожидая от каждого нового дня
Лишь новых богатств и почестей -
Отдыхая по вечерам под высоким кедром.
Годы шли.
Я послал девочек в Европу;
Я выдал их замуж и дал им приданое.
Я дал мальчикам деньги, чтобы они вложили их в дело.
Это были здоровые дети, крепкие с виду, как яблоки,
В которых еще не подгнили битые места.
Но вот Джон покинул наши края, чтобы бежать
от бесчестья,
Дженни скончалась в родовых муках -
Я сидел под моим кедром.
Гарри застрелился наутро после кутежа,
Сюзи бросила мужа -
Я сидел под моим кедром.
Пол надорвался от чрезмерной работы,
Мэри затворилась у себя, покинутая любимым, -
Я сидел под моим кедром.
Все они ушли, раздавленные жизнью или с подбитыми
крыльями, -
Я сидел под моим кедром.
Мать их, моя подруга, тоже ушла -
Я сидел под моим кедром,
Пока мне не пробило девяносто лет.
О земля, ласковая мать, прими в свое лоно опавший лист!
ЭЛЬЗА ВЕРТМАН
Я была простой крестьянской девушкой из Германии,
Розовощекой, голубоглазой, крепкой и веселой.
Я служила у Томаса Грина - это было мое первое место.
Однажды, в летний день, когда жены его не было дома,
Он прокрался ко мне на кухню и стиснул меня
В объятьях и стал целовать мне шею и грудь,
А я отворачивала голову… А потом - ни я, ни он
Не могли сказать, как случилось то́, что случилось.
Я заливалась слезами: что же будет теперь со мной?
И плакала, плакала после - когда мое бесчестье
Стало уже невозможно скрывать.
И вот наконец миссис Грин сказала, что ей все ясно,
По что она не собирается позорить меня
И, будучи бездетной, усыновит моего ребенка
(Муж подарил ей ферму за то, что она не подняла шума).
Она перестала выходить и распустила слух,
Будто это ей предстояло вскоре рожать.
Все сошло удачно.
Ребенок родился, никто ничего не заподозрил,
И оба, муж и жена, были так ласковы со мной…
А потом Гус Вертман женился на мне, пролетели года,
И, когда на политических собраниях
Видели, как я плачу, все думали, что я растрогана
до слез
Красноречием Гамильтона Грина…
А дело было вовсе не в том -
Мне просто хотелось крикнуть:
Это мой сын! Это моя плоть и кровь!
ГАМИЛЬТОН ГРИН
Я был единственным сыном
Фрэнсис Харрис, рожденной в Виргинии,
И Томаса Грина, выходца из Кентукки.
Оба были отпрысками уважаемых, достойных родов.
Им я обязан тем, что стал судьей,
Членом конгресса, одним из лидеров в штате, -
Всем, чего я достиг.
От матери я унаследовал
Живую мысль, фантазию, яркость речи,
От отца - волю, трезвость суждения, логический ум.
И если я смог по мере сил послужить народу -
Честь им за это,
Честь им одним.