На склонах вершины Хабершэм,
На склонах к долине Холл
Рассказывал лес мне так много чудес
И теней голубых хороводы вел,
И каждый дуб, и орех, и каштан
Молил, наклоняя свой гибкий стан:
"Останься здесь, где так много чудес
У темной вершины Хабершэм,
В укромной долине Холл!"Не раз у вершины Хабершэм,
Не раз средь долины Холл
Из кварца кристалл блистал и сверкал
В сиянии радужном, как ореол,
Драгоценный камень из бурых скал,
Иль дымчато-мглист, иль хрустально-чист,
Рубин, и гранат, и аметист,
Меня прельщая, блистал и сверкал
В теснинах вершины Хабершэм,
В низинах долины Холл.О нет, и вершина Хабершэм,
О нет, и долина Холл
Не удержат меня, я спешу на поля,
Призыв отдаленный ко мне дошел.
Изнывая без влаги, там сохнет земля,
И спешу я туда для полива, труда,
Оживит мириады цветов там вода,
Властно море меня зовет чрез поля
Вдаль от вершины Хабершэм,
Вдаль от долины Холл.
БОЛОТА ГЛИННА
© Перевод А. Шарапова
Лес виргинских дубов, чьи огромные тени
Гнутся под тенями лоз, что в змеином сплетенье
Жаждут вцепиться в развилки ветвей.
О изумрудные блики
Как девственно-робкие лики,
Листьев картина - пусть ветер рокочет о ней
В час, когда пары влюбленных идут меж зеленых колонн
Сладко-туманного леса,
Родного мне леса
К опушке ясной, как небосклон.
Там, на самом краю песчаной рдяной равнины,
Соленые топи Глинна.
Дивный сумрак, блики огней далеких -
Тайный приют всех ждущих, всех одиноких.
Гобелены листвы отделяют от кельи келью.
Печальным братьям молитесь в часы веселья,
Грустным святым, что когда-то сквозь дебри шли
Взвесить готовые зло и добро земли.Большие тени дубов и тени от лоз как нити.
Покуда солнце в полдень стоит в зените,
Я помню вас и вы меня в сердце храните.
Но в час, как мятежное солнце усмирено
И стражем застыло у западных врат оно
И желтый луч в галерею дерев стремится,
Словно тропинка в рай из царства мечты струится,
В час, когда пью аромат виргинского дуба,
И ни люди, ни бой часов не вторгнутся в душу грубо,
И минуют меня коса времен и млат ремесла,
И силу долга вера переросла,
И душа в длину, в ширину, в глубину растет,
Заполнив собой пространство Глиннских болот, -
Они не доставят страха, как в те времена,
Когда истомляла длина и ранила ширина,
Когда безымянная боль, и мрак, и истома
Тысячью миль отделяли меня от дома.
Отныне одна у меня для пространства мера -
Имя ей Вера.
И я очарован светлой лесной поляной,
И берег вьется, как пояс зари багряной
Туда, к рубежу, границе, пределу,
Где лесная мгла загустела.
Ты,
Виргиноский дуб, нагнувшийся с высоты!
Я, с почтеньем и робостью отстранясь
(Боготворящей тебя рукой, о Природы князь)
От красоты твоей вольно-гордой,
Стою на песке, утоптанном твердо,
Свободный
Миром болот, гранью земной и водной.То к югу, то к северу делая поворот,
Втекает в складки земли бахрома болот.
На север, на юг, вширь и вдаль расставляя свои пределы,
Все в серебряной тине, вы формой как девичье тело.
Отклоняясь, сгибаясь - то есть он, а то его нет,
Брег, скользя, отплывает в туманно-сиреневый свет.
И что, если там, у меня за спиной,
Только роща дубовая встала сплошной стеной?
Там, на западе, только одни леса,
А на востоке весь мир - так огромны болото, море и небеса.
И многие лье пышнолистых болотных растений,
Никчемных в своей высоте, в нежных пятнах света и тени,
С ленивой тянущихся тоской
К предельной голубизне морской.…И все-таки чем-то болото и море похожи:
Оба душе внушают одно и то же,
Как будто судьбу свою я опустил в трясину,
В длину, ширину и глубь соленых лиманов Глинна.
О топи, не зная отказа, без чувства своей вины
Вы небу открыты, вы к морю обращены.
Терпимые к мукам от солнца, дождя и моря,
Вы словно католик, осиливший скорбью горе,
Знанием - Бога, страданием - доброту,
Мглою - рассвет и позором своим - чистоту.Как гнезду куропатки трясина служит подножьем,
Я свить гнездо хочу на Величье Божьем;
Я в Величии Божьем хотел бы парить на просторе,
Как куропатка болот на пути от лиманов к морю;
И, как в трясине держатся корпи трав,
Я хочу быть в Величии Божьем прав,
В Величии Божием, чьи глубины,
И ширина, и длина таковы, как у топей Глинна…
Море себя продлевает за счет болот,
И одни болота знают приливам счет,
И море своим величием небывалым
Обязано также и этим притокам малым,
Чьи воды
Питают его свободу.Незаметно, исподволь эта вода течет
По миллионам вен в пучине Глиннских болот.
Так розовый сок, если брызнуть в него серебра,
Рождает тот цвет, которым цветут вечера.
Прощай, о Солнце, мой господин,
Разливаются реки, и между вязких трясин
Сотни ручьев бегут, играя травой болотной,
Да вдруг зашумит крыло - то стан перелетный
Пронесся мимо… Ручьи уползли на дно -
И есть лишь болото и море, и оба слились в одно.Чем измерить стоячей воды покой?
Только силой, с которой ревет прибой.
Воды моря ныне как никогда полны.
Ночь над морем и серебро луны.И волны небесные так же, как волны морские,
Хлынут скоро в сонные души людские.
Но кто объяснит душе, проснувшейся к знанью,
Подводные те ручьи и дна очертанья,
Какие по воле Божьей прозрела она
Под волнами сна?
И что за тени ходят по дну в час, как море зальет трясину -
Всю длину и всю ширину топких лиманов Глинна?
ЭДВИН МАРКЕМ
ЧЕЛОВЕК С МОТЫГОЙ
(По всемирно известной картине Милле)
© Перевод Г. Кружков
К земле пригнутый бременем веков,
Стоит он, на мотыгу опершись,
Опустошенность - на его лице,
А на плечах - вся тяжесть бытия.
Кто в нем убил надежду и восторг,
От радости и скорби отлучил
И превратил в тупой рабочий скот?
Кто обезволил этот вялый рот,
Скосил назад угрюмое чело,
Задул в его мозгу огонь ума?Ужель таким создал его Господь,
Чтоб властвовать над сушей и водой,
Стремиться в небо, звезды вопрошать
И в сердце ощущать тот вечный пыл?
Ужели это - замысел Творца,
Назначившего солнцам их пути?
В ущельях мрака, в адовом жерле,
Нет ничего страшней, чем этот вид,
В нем - обвиненье алчности слепой,
Зловещее пророчество душе,
Угроза для вселенной и людей.Сколь он от стати ангельской далек!
Что́ для него, молчащего раба,
Платон или мерцание Плеяд?
Что́ для его души полет стиха,
Рождение зари, румянец роз?
Года страданий сквозь него глядят;
Столетий ужас - в сгорбленной спине;
Сама идея человека в нем
Ограблена, глумленью предана,
И правосудия требует она,
И обличает, и проклятья шлет.О заправилы мира, главари!
Так вот оно, творенье ваших рук -
Чудовище с убитою душой?
Как, бога ради, распрямить его;
К забытому бессмертью приобщить;
Вернуть его глазам простор и свет;
Поднять мечту и волю из руин;
Позор закоренелый оправдать,
Предательство и вековое зло?О заправилы мира, главари!
Чем вы оплатите суровый счет?
Что сможете ответить в час, когда
Охватит землю пламя мятежа?
Что станет с вами, царства и цари,
Плодящие уродов и калек,
Когда очнется этот человек
И встанет, грозный, чтобы мир судить?
ЛИНКОЛЬН, ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА
© Перевод Г. Кружков
Лишь только Норна вещая вдали
Завидела растущий Ураган,
Она покинула Небесный Дом,
Чтобы средь смертных сотворить того,
Кто мог бы встретить близкую беду.
Взяла дорожной глины с большака,
Еще хранящей теплоту Земли;
Пророческий в нее вложила пыл;
Смягчила влагой человечьих слез;
Приправила улыбкой эту смесь.
В творение свое вдохнула Мать
Огонь, который осветил навек
Трагический и нежный этот лик,
Неуловимых полный перемен;
Отметила печатью Высших Сил,
Под смертной оболочкой их сокрыв.
Вот так был явлен миру человек,
Сравнимый с морем и громадой гор.В нем чувствовалась почва и земля,
Стихийные основы бытия:
Несокрушимость и терпенье скал
И щедрость благодатного дождя,
Приветливость лесного родника,
Веселость ветра, треплющего рожь,
Бесстрашье птиц, пускающихся в путь
Над бездною морской, и состраданье
Снегов, скрывающих рубцы и шрамы,
Таинственность неведомых ручьев,
Текущих в гулкой глубине пещер,
И справедливость солнечных лучей,
Несущих благо робкому цветку -
И загрубелой мачтовой сосне,
Холмам могильным и громадам гор.
На Западе рожденный, он впитал
Всю доблесть новоявленного мира:
Необоримость девственных чащоб,
Раскинувшихся прерий тишину.
Его слова стояли, как дубы
Средь поросли, а думы стали прочным
Подножьем для гранитной правоты.От сруба в Иллинойсе до Конгресса -
С одним огнем в груди, с одним решеньем:
Вогнать кирку под самый корень зла,
Расчистить место для стопы господней,
Рассудком проверяя каждый взмах,
Деянья меря мерой Человека.
Как свайный дом, он строил государство,
Всю мощь в удары тяжкие влагая;
Рукою дровосека он сжимал
Перо, провозгласившее свободу.