Не меньший успех выпал и на долю Калиостро. Его записка, написанная им самим по-итальянски, которой молодой адвокат Тилорье придал живую и пикантную форму, потешила весь город. "О, как бы это сочинение было прекрасно, если бы только в нем все соответствовало истине", - писала газета "Корреспонданс литерэр". Верный себе, Калиостро рассказывает самые невероятные истории о своем рождении, о той волшебной науке, которую он постиг, о чудодейственных исцелениях, которые творит, распространяется о странствиях, якобы совершенных по Европе и Африке. Защищаясь, он напоминает, что мадам де ла Мотт называла его эмпириком, низким алхимиком, мечтателем, колдующим над философским камнем, лжепророком, и отвечает ей:
"Эмпирик! Мне часто приходилось слышать это словечко, но, по правде говоря, я так никогда и не смог выяснить, что же оно означает; может, это человек, который, не будучи врачом, обладает познаниями в медицине, посещает больных и не берет плату за свои визиты, лечит бедных без вознаграждения, - в таком случае я действительно эмпирик. Низкий алхимик! Алхимик или нет, но определение "низкий" здесь не подходит, так как относится только к тем, кто выпрашивает милости у меценатов и низкопоклонничает, а всем хорошо известно, что граф Калиостро никогда не искал ничьего расположения.
Мечтатель, колдующий над философским камнем! Никогда публике не причиняли никакого беспокойства, а тем более ущерба мои мечтания.
Ложный пророк! Я им никогда не был. Если бы кардинал мне верил, то он бы поостерегся мадам де ла Мотт, и мы бы не находились сегодня здесь".
В конце он восклицал: "Выслушайте и полюбите того, кто пришел, чтобы творить добро, кто терпеливо позволяет нападать на себя и смиренно защищается".
Пользовалось успехом и умилительное сочинение, написанное молодым юристом-стажером Блонделем. Его очаровательная подзащитная Николь д’Олива, поразив сердце этого служителя правосудия, предстала перед публикой симпатичной и трогательной. И двадцать тысяч экземпляров его маленького шедевра были распроданы в один миг.
Но еще больший ажиотаж, чем записки адвокатов, вызывали многочисленные памфлеты, которые выплеснуло наружу это нашумевшее дело: "Письмо аббата графине", "Письмо по случаю ареста кардинала", "Неподдельные мемуары Калиостро", "Последний кусок ожерелья" (из серии "Ожерелье") и множество других. Среди авторов этих сочинений были парикмахеры, лавочники, библиотекари. Обнаружилась даже тайная типография на улице Фоссе-Сен-Бернар, которая занималась выпуском всех этих брошюрок по "делу об ожерелье". Руководили ею помощник парикмахера и торговец подержанными книгами. Оба компаньона в конце концов угодили в Бастилию. Но усилия полиции перед потоком таких публикаций были бессильны и лишь разжигали страсти и нездоровое любопытство. Что уж говорить о фантазии литераторов. Пришпоривая свое воображение, они рисовали самые фантастические картины; художники создавали уморительные карикатуры; поэты сочиняли едкие стишки и песенки, распевавшиеся всем Парижем. Особым спросом пользовалась серия из двадцати двух портретов всех персонажей, вовлеченных в этот дьявольский фарс.
Приговор
За день до суда парламент собрался, чтобы в последний раз заслушать обвиняемых. Начали с Рето де Вильета. Он появился в наряде из черного шелка и откровенно признался, что принимал участие в интригах мадам ла Мотт. Да, это он подделал подпись Марии-Антуанетты, но объяснил все своей доверчивостью.
После него наступила очередь Жанны. На ней была черная шляпа, украшенная золотисто-желтыми блестками и лентами, завязанными в узелок, платье из голубовато-серого атласа, отороченное черным бархатом, такой же пояс с раскрашенным рисунком под жемчуг, на плечах - короткая накидка из расшитого кружевами муслина. Она бросила высокомерный взгляд на судей и слегка усмехнулась. С отменной грацией опустилась на позорную скамью и спокойно начала расправлять складки своего наряда. Могло показаться, что она не на скамье подсудимых, а самым удобным образом расположилась на мягкой софе в каком-нибудь салоне.
Говорила она ясным, немного сухим голосом, четко, казалось, рубит фразы. "Мадам де ла Мотт, - свидетельствует современник, - появилась, демонстрируя полную уверенность в себе и неустрашимость; выражение ее глаз и лица показывало, что эту злую женщину ничто не может удивить; она заставляла выслушивать себя, основываясь больше на вероятностях, чем на реальных фактах. Прежде всего указала на невозможность продемонстрировать в ходе судебного процесса письма, записки и прочие вещественные доказательства".
Затем давал показания кардинал. Всех поразил его болезненный вид. Он отвечал на вопросы с достоинством и достаточно убедительно и произвел весьма благоприятное впечатление.
Следующей должна была предстать перед судом Николь д’Олива. Но охранник появился в одиночестве, сообщив, что обвиняемая занята: она кормит грудью своего младенца. (В Бастилии она разрешилась мальчиком.) Охранник передал, что подсудимая смиренно умоляет подождать несколько минут. "Закон умолкает перед природой", - было отмечено в протоколе заседания. И судьи поспешили заверить молодую мать, что готовы ждать сколько потребуется.
Наконец она появилась. Вид у нее, как и наряд, был растрепанный, а взгляд выражал отчаяние и мольбу. Суровые законники прониклись состраданием, и это решило ее судьбу.
Последним допрашивался Калиостро. С его приходом сцена меняется. У него гордый вид триумфатора, облаченного в замысловатый наряд из зеленой тафты, расшитой золотом.
- Кто вы такой и откуда прибыли? - следует первый вопрос.
Слегка улыбаясь, он отвечает громким голосом:
- Благородный путешественник. - В ответ раздался взрыв хохота.
Это его не смущает, и он продолжает рассказывать невероятную историю своей жизни, разукрашивая ее самыми немыслимыми фантазиями. Изъясняется он на каком-то жаргоне, в котором смешались латинский, итальянский, греческий, арабский и бог весть еще какие языки. Его жесты, как, впрочем, и все поведение, под стать самому настоящему шарлатану. Все в зале в душе остались довольны разыгранным графом спектаклем, отметили его юмор, присутствие духа, остроумие и находчивость.
И вот наступает 31 мая 1786 года - день вынесения приговора.
С утра перед Дворцом правосудия собралась огромная толпа, и конной полиции с трудом удавалось поддерживать порядок. С нетерпением все ждали решения 64 судей. Они заседали 16 часов, и все это время взоры тысяч людей в ожидании оглашения вердикта были обращены на двери Дворца. Наконец суд выносит решение. Толпа встречает это известие ликованием. Над площадью звучат возгласы в честь парламента.
Какое же решение вынес суд?
Перед правосудием была нелегкая задача. В особенности это касалось кардинала Рогана. После бурных дебатов - когда одни настаивали на обвинении прелата, а другие, противники королевы, считали его самого жертвой обмана - в притихшем зале прозвучало слово: "Невиновен". Похоже, что парламент в пику королевской чете и аристократам отомстил за многие годы пренебрежения и безразличия к его роли главного судебного ведомства страны.
Оправдание кардинала означало моральное осуждение королевы. Она и сама это отлично понимала.
Однако решение суда не далось так просто. Была и борьба двух сторон - королевской и антикоролевской, - и давление на судей, и их обработка, даже подкуп. Но и после вынесения позорного для королевы приговора она не желала сдаваться. Окончательное решение в руках короля. Под давлением супруги он решается вмешаться и "подправить" волю парламента: кардинала считать "вне суда" и выслать в его собственное имение.
Нужно иметь в виду, что в те времена существовал определенный оттенок при оправдании. Если, скажем, "отмена обвинения" провозглашала полную невиновность обвиняемого, то освобождение с указанием "вне суда" говорило лишь о том, что нет достаточных оснований для обвинения. Такое решение означало, что честь того, кто находился под судом, уже более небезупречна. Такая, увы, полумера отнюдь не реабилитировала честь королевы.
Полностью и безоговорочно были оправданы Калиостро, его жена и модистка Николь Лаге. Рето де Вильет подлежал высылке из страны, а беглого графа заочно приговорили к галерам. Д’Этьенвиль был осужден на порицание и уплату трех ливров штрафа, а барон Фаж к раздаче милостыни на три ливра среди заключенных. В отношении Жанны де ла Мотт судьи оказались единодушны: сечь плетьми, заклеймить буквой "V" и пожизненно содержать в тюрьме Сальпетриер.
Всю ночь после оглашения приговора у Дворца правосудия продолжала бушевать толпа. Торговки с рынка "Чрево Парижа" собрались на площади с букетами роз и жасмина в руках, чтобы приветствовать судей, когда они будут покидать Дворец.
Коменданту Бастилии маркизу де Лонею из-за собравшейся десятитысячной толпы не просто было доставить кардинала обратно в тюрьму. (Освободить его надлежало сутки спустя.)
Кто-то вознамерился даже организовать иллюминацию. "Неизвестно, куда бы укрылся парламент, если бы он принял противоположное решение", - сказал Мирабо, разделявший тогда страсти толпы.
Полмесяца спустя королевский прокурор принял решение о приведении в силу приговора над Жанной.
Когда четверо дюжих палачей стали готовить ее к экзекуции, она изрыгала потоки грязной брани, пыталась укусить их, отбивалась.