Сейчас это вызывает у меня улыбку, но я уверен, ее постоянная возня со мной, демонстрация моих возможностей перед окружающими и стала причиной моей страстной любви к тишине и одиночеству, которые дарят море и горы. Мне не нравилось излишнее внимание к моей персоне, я жаждал какого-то простора и самостоятельности и в итоге увлекся всеми этими безумствами.
Не сразу я понял, откуда у меня возникла такая тяга к девственной природе, но, скорее всего, она зародилась от близких отношений с отцом, которые я обрел на побережье Северной Ирландии, и от стремления сбежать от любящей, но слишком властной старшей сестры. (Да благословит ее Господь!)
Теперь я могу подшучивать над этим вместе с Ларой, которая по-прежнему остается моим самым верным другом и союзником. Правда, она типичный экстраверт, с удовольствием выступает на сцене или участвует в различных телевизионных ток-шоу, тогда как меня больше тянет к тихой жизни с друзьями и семьей.
Словом, слава больше подошла бы Ларе, чем мне. По-моему, она прекрасно это сформулировала:
До рождения Беара я очень переживала, что являюсь единственным ребенком в семье. Я жаловалась папе и маме, что мне скучно и одиноко. Завидовала своим друзьям, у которых были сестры или братья. Появление Беара привело меня в восторг – правда, после того, как я пережила разочарование от того, что младенец оказался мальчиком, потому что мечтала о сестренке!
Но стоило мне увидеть его в детской кроватке, когда он отчаянно плакал, как я подумала: "Это мой ребенок. Я буду о нем заботиться". Я взяла его на руки, и он сразу затих. С тех пор я всегда таскала его с собой, пока он не вырос.
То, что мне приходилось расти в душном Лондоне, вполне искупилось поступлением в скауты в возрасте шести лет, чему я страшно обрадовался.
Помню первый день в отряде скаутов, когда я вошел и увидел ребят в тщательно выглаженных рубашках, украшенных наградами и значками. Я был тщедушным малышом, а по сравнению с ними почувствовал себя еще более маленьким и жалким. Но стоило мне услышать, как командир велел ребятам всего с одной спичкой зажарить сосиску, как я обо всем забыл и стал с интересом следить за всем, что происходило.
"С одной спичкой… Гм… Но она же горит совсем недолго", – озадаченно размышлял я.
И вдруг я увидел, что, оказывается, нужно было разжечь костер с помощью только одной спички, а потом уже зажарить на огне сосиску. Для меня это стало открытием.
Если бы кому-нибудь из тех ребят сказали, что однажды я займу пост главного скаута и что двадцать миллионов скаутов по всему миру будут считать меня важной фигурой, они бы умерли со смеху. Но дело в том, что свои малый рост и отсутствие уверенности в себе я всегда компенсировал силой воли и решительностью, а эти качества очень важны и для жизни в целом, и для скаута.
Так что в отряде скаутов я испытал чувство свободы и обрел отличных товарищей. Мы были одной семьей, и никому не было дела, у кого какое происхождение.
Ты был скаутом, и только это имело значение.
Мне это было по вкусу, и я стал более уверенным в себе.
Глава 8
Вскоре мои родители приобрели маленький коттедж на острове Уайт, и с пяти до восьми лет я ходил в школу в Лондоне, чего всегда ждал с ужасом, а каникулы проводил на острове вместе с родителями.
Работа папы это позволяла, потому что у членов парламента почти такие же длинные каникулы, как у школьников, а поскольку его избирательный округ находился между Лондоном и островом Уайт, по пятницам по дороге на остров он занимался решением каких-либо проблем жителей. (Возможно, это был не самый образцовый метод исполнения обязанностей депутата, но лично меня это очень устраивало.)
Я всегда мечтал как можно скорее оказаться на острове, который был для меня настоящим раем. Мама с папой постоянно пристраивали к нашему маленькому коттеджу какие-то помещения, и вскоре он стал нашим основным домом.
Зимой над островом постоянно бушует ветер, льют дожди; зато летом он становится похожим на спортивный лагерь, в котором полно моих сверстников, до сих пор остающихся моими самыми близкими друзьями.
Впервые я почувствовал себя свободным, предоставленным самому себе, целыми днями мог бегать на воле, исследуя остров. Еще одним радостным преимуществом жизни на острове было то, что совсем рядом с нашим домом жил мой дедушка Невил.
Он запомнился мне замечательным человеком, которого я любил всем сердцем. Дедушка был очень добрым, невероятно могучим и сильным, глубоко верующим человеком, но при этом любившим и ценившим шутку. И еще он обожал шоколад, хотя всегда ворчливо отказывался, когда ему дарили его. Но стоило тебе уйти, как большая плитка исчезала за считаные минуты.
Он прожил до девяноста трех лет и каждый день добросовестно делал гимнастику. Из-за двери его спальни доносилось бормотание: "Наклон, коснуться пальцев ног, выпрямиться и вдо-ох…" Говорил, что это самое главное для поддержания здоровья. (Я не очень понимаю, как в этот рецепт долголетия вписывались шоколад и тосты с маслом, но какая разница? Попробуйте прожить такую же жизнь, как он.)
Дедушка Невил скончался, сидя на скамье в конце нашей дорожки, ведущей к морю. Я до сих пор тоскую по нему: по его кустистым бровям, крупным рукам и крепким объятиям, по его теплу, его молитвам, рассказам, но, что важнее всего, он преподал мне блестящий пример того, как жить и как умирать.
Мой дядюшка Эндрю прекрасно сказал о Невиле:
В глубине сердца Невил оставался мальчишкой; отсюда его прекрасные отношения с ребятами. Его девизом можно назвать Энтузиазм, Ободрение и Любовь.
Он был церемониймейстером на похоронах Уинстона Черчилля и непринужденно чувствовал себя среди знати, но столь же естественно держался в любом обществе. Он жил согласно заветам Киплинга: "Останься прост, беседуя с царями, останься честен, говоря с толпой".
Он был отличным спортсменом и джентльменом до кончиков ногтей. Я никогда не слышал, чтобы он о ком-либо говорил дурно; никогда не видел, чтобы он совершал дурные поступки. Он был замечательным человеком во всех отношениях.
Такое же важное место в моей детской жизни на острове занимала и бабушка Пэтси, замечательная женщина с необыкновенной судьбой.
Но для нас она была просто доброй и любящей бабушкой, только очень ранимой. В старости она постоянно страдала от депрессии. Возможно, эта депрессия развилась в ней от сознания своей вины за измену Невилу, которую она совершила в молодости.
Видимо, это сознание вины и стало причиной того, что в качестве средства против депрессии у нее развилась склонность к покупке дорогих, но обычно совершенно бесполезных вещей, при этом она убеждала себя, что отлично вкладывает деньги.
Так, однажды бабушка приобрела старый разрисованный цыганский фургон и лавку, торгующую горячей пищей, чуть выше по дороге к нашему дому. Но без надлежащего ухода фургон стал дряхлеть и покрываться ржавчиной, а съестная лавка превратилась в ее собственный магазинчик, где продавали антиквариат и разную рухлядь.
Это, конечно, было несчастьем.
Помимо того что в лавке требовалось присутствие продавца (зачастую им становился кто-нибудь из членов семьи, включая Найгла, который обычно быстро засыпал на стуле перед лавкой, накрыв голову газетой), выяснилось, что держать магазинчик абсолютно нерентабельно. Но главное, он служил постоянной причиной смеха и источником шуток.
(Симпатичный шутник и проказник Найгл, второй муж бабушки, в свое время был весьма преуспевающим политиком. Во время Второй мировой войны он был награжден Военным крестом, а потом занимал незначительный пост в правительстве. Но для меня он был добрым и милым дедушкой, которого мы все очень любили.)
Домашняя жизнь была бурной и весьма беспорядочной. Но это было естественно для моих родителей, особенно для мамы, которая, даже по ее собственным представлениям, была и остается довольно взбалмошной – в лучшем смысле этого слова.
Я привык характеризовать свою семью такой фразой: "Семьи подобны сливочной помадке – мягкому лакомству с твердыми орехами".
Приятная сторона этой беспорядочной жизни состояла в том, что мы постоянно разъезжали и встречались с интересными людьми со всего света, которые тянулись к маме, – это стало для нас привычным. Либо мы забирались в старый фургон и ехали послушать какого-нибудь американского лектора, либо помогали в ее новом бизнесе – она занялась продажей блендеров и фильтров для воды.
Ели когда придется, не соблюдая определенного часа для завтрака и обеда. Из мусорного ведра извлекался пакет со свиными отбивными, что сопровождалось бессмертной фразой: "Они же еще совсем свежие!" (Даже если накануне папа выбросил их, так как они стали подозрительно серого цвета.)
Казалось, в отношении еды мама преследовала единственную цель – откормить нас словно на убой. Позднее это заставило меня кинуться в другую крайность: у меня развилось "нездоровое" стремление к здоровому питанию. (Хотя, вероятно, мне следует благодарить маму за мой "железный" желудок, который позволял мне без ущерба выносить длительные съемки передачи по выживанию. Так что благослови Бог все эти свиные отбивные!)
Окружающие, как правило, склонны были замечать лишь забавную сторону маминой взбалмошности, но для нас временами это становилось слишком утомительным. Это означало, что она всегда права, хотя некоторые ее представления или идеи определенно граничили с ненормальностью.