2
От малышей к бамбуковым медведям шагаешь мимо обезьянника. Надо спешить к пандам: днем они спят - и что тогда увидишь? И все же останавливаешься возле обезьянок.
Зам. директора зоопарка по науке, Анфиса Митрофановна, советовала мне понаблюдать за капуцинами, которых я раньше не знал. "Они очень умны", - сказала она.
Об уме их, правда, трудно судить, если смотришь всего несколько минут, да к тому же стоя перед барьером. Но они забавны.
В одной клетке - четыре капуцина (как в старой студенческой песне). Толстые кошачьи хвосты, беличья - только потемнее - шубка. Ростом они - с кота-недоросля.
У каждой обезьянки - черный ежик на голове, рыженькая бородка, осмысленная мордочка, и, когда такой бородач (самки тоже бородачи) лезет вверх по решетке, он похож на матроса с пиратского брига, взбирающегося на мачту. Или - по-современному - на дикого, донельзя обросшего и заплутавшего туриста, когда он лезет на сосну, чтобы разобраться в обстановке.
Этих капуцинов называют бурыми. Ничего монашеского в них на первый взгляд нет, если не вспомнить, что "капуцин" - маскарадный костюм, плащ с капюшоном, и в то же время одежда бродячих монахов. Когда присмотришься к обезьяньему затылку - увидишь что-то вроде капюшона.
В соседней клетке прыгает другой капуцин - по названию белоплечий, но скорее белолобый. Я на него поглядываю только мельком - и напрасно, как узнаю позднее…
"Капуцины симпатичны, - думаю я, - но интересней всего следить за семьей зеленых мартышек".
Мартышки - соседи капуцинов. Они очень изящны, у них кошачья походка, и шерстка их приятной окраски. На голове у мартышек зеленые "тюбетейки", надвинутые на самые брови, на лицах черные "маски", и мордочка каждого опушена взбитыми белыми бакенами.
Их трое: отец, мать и детеныш - настоящий котенок: по прыжкам, по выгибанию спины, по размерам. Он играет с матерью, подскакивает на одном месте, прыгает ей на шею, садится перед матерью на задние лапки, а ручки протягивает к ее жующему рту или же тянет к ней мордочку, словно для поцелуя. Все эти нежности отцу явно не по душе: он сидит над ними на деревянном порожке с недобрым выражением лица, иногда кивая вниз головой и показывая зубы. И мартышонок-котенок постоянно на него оглядывается, отскакивает от него боком, а если забудется в игре и полезет вверх, к отцу, то испуганно спешит назад к матери.
В жаркие дни он резвится неутомимо, а в прохладные утра мать прижимает его к себе, обняв обеими лапками за шею, и если прыгает - то он сам держится за ее шерстку.
Ему, наверно, в это время вспоминается самая ранняя пора жизни, первые месяцы, и он хочет продлить свое молочное детство. Во всяком случае, когда показывается солнце и мать пытается оторвать от себя детеныша, тот верещит и сопротивляется до последнего.
Напротив низших обезьян, в соседнем доме, живут человекообразные. Сейчас они тоже в летних клетках - и слышно, как возле них зрители шумят не меньше, чем возле площадки молодняка.
Людей, незнакомых с высшими обезьянами, поражает то, что все шимпанзе пьют чай из бумажных стаканчиков, хлопают в ладоши, ожидая награды, или что обезьяна Сильва (воспитанная, по словам служителей, "одним военным чином, у которого раньше жила") - любит табак и пиво.
Сильва - вполне современная, разбитная девица.
Курит она, даже лазая по решеткам и качаясь на спортивном снаряде - зажимая при этом дымящуюся папиросу в углу рта или перекатывая ее языком из одного угла рта в другой.
И все же, какой она подняла визг невинности и ужаса, когда к ней в клетку впустили шимпанзе Сатурна!
Она, все время оглядываясь, бросалась к двери, пыталась поднять ее и убежать в закрытое помещение. При одном взгляде Сатурна Сильва взвивалась под самый потолок высокой клетки и, широко разевая зубастый рот, кричала там, будто ее резали. Яблоки, помидоры, хлеб - доля Сильвы - все оставалось Сатурну. Но он не очень жадничал. Соседство визгливой шимпанзихи доставляло ему явно мало удовольствия - он тоже стучал в дверь, нервничал, носился по клетке, грохоча пятками по полу, и плевал в зрителей, которые поспешно отшатывались. Он был ладный и крепкий, щеголеватый, в красивой черной "куртке", в матросских "брючках", а у Сильвы шерсть рыжевата и редка. По сравнению с Сатурном Сильва выглядит несколько драной и неопрятной. Ему ли на нее обращать внимание! Но она визжит, кокетка!
Однако так было лишь первый день. Назавтра все переменилось. Уже с утра Сильва гоняла Сатурна, а он растерянно косился на нее и старался не попадаться ей на дороге.
Еще раньше такая же история была с Кипарисом - с этим громилой-орангутангом.
Кипарис неимоверно силен. За ним всегда следят, опасаясь разрушений. В то же время он понятлив, и с ним можно договориться. Я видел, как он выдернул зубами гвоздь из потолка клетки и как служитель стал его уговаривать: "Отдай гвоздь, получишь конфету". Он повторил так несколько раз, пока флегматичный орангутанг не спустился к нему и не протянул ему губы.
В губах был зажат гвоздь.
Посаженная как-то с орангутангом в одну клетку, Сильва быстро наловчилась колотить этого громилу кулаками по спине. Орангутанг, который мог бы разорвать ее своими лапами колосса, терпеливо (если не с наслаждением) переносил такие проявления ее внимания - и только спина его гулко отзывалась ударам, как пустая бочка.
Я застаю бамбуковых медведей еще не кормленными, но каша им уже готова.
Чи-Чи беспокойно ходит по своему вольеру, поглядывая в окно, за которым мелькает лицо Лены, молодой служительницы. Сейчас Лена подогреет кашу на плитке и позовет:
- Чи-Чи, Чижик!..
Чи-Чи гуляет, и я слежу за ее движениями, напрасно надеясь уловить повадки ее рода - те, что, возможно, были переданы ей по наследству. Вот она поцарапала когтями землю. Если бы она начала рыть! Уже одно это могло бы вызвать какие-то догадки: что она хочет добыть - корешок, личинку? Но нет, это просто случайное движение… Как мало мы знаем биологию больших панд! Питаются бамбуком, живут высоко в горах и только в Китае, стоят ближе к енотам, чем к медведям, одно время считались вымершими животными, новорожденные весят не больше белой крысы… Прибавьте еще к этому, что в европейских зоопарках всего две большие панды - наш Ань-Ань и англичанка Чи-Чи, и все…
Но вот Чи-Чи уходит в клетку, завтракает. Медведи - каждый в своем отделении - засыпают.
И так каждый день: еда - сон, вечером немного побродят и снова спать.
Скучная жизнь в зоопарке!
Может быть, бамбуковые медведи и на воле такие? Наедятся побегов, лежат, переваривают, как коровы, и вся их жизнь в этом? Кто скажет?
А что можно сказать о других животных зоопарка? Тоскуют ли они в неволе? Незаметно. Скучают? Конечно. Но все ли?
Зоопсихологи еще не очень ясно представляют себе, что значит для животного свобода и неволя.
Вероятно, не для всех неволя одинакова. Для травоядных она - освобождение от зубов хищника. У хищников же клетка и вольер отнимают острое возбуждение охоты. Их можно пожалеть. Но кому-то и хорошо. Зоопарковский воробей волен летать куда хочет, однако всю жизнь проводит возле пленников. Древний волк добровольно отказался от свободы и с незапамятных времен живет на цепи в конуре.
Наконец, мы, горожане, знаем: много есть прелестного на белом свете, но мы отказываемся от этого на долгие сроки, окружив себя четырьмя стенами на работе и дома. Для нас важно одно, пусть мы не путешествуем, лишь бы дверь была не на запоре: вдруг когда-нибудь соберемся.
И у животных тоже остается надежда: "Когда-нибудь убегу".
Но куда хотела бы убежать Кнопа? На улицу, где машины? В кондитерский магазин? Или в лес? Правда, в лесу ей бы понравилось. И все же ее, истинную горожанку, после леса потянуло бы на площадку молодняка.