- Ничего себе город, - говорю я. - Но Астрахань лучше.
Меня подводят к витрине ювелирного магазина Мирзоева, уставленной золотыми часами, бриллиантовыми кольцами, серебряной посудой и хрустальными вазами; потом - к фруктовому магазину Усейнова, от пола до потолка набитому всевозможными фруктами; чуть ли не насильно тащат к недавно открывшемуся гастрономическому магазину Шахназарова, от одного вида полок которого, полных сыра, колбасы, маринадов и консервов, у меня текут слюнки, и спрашивают: есть ли такие магазины в Астрахани?
- Нет, - признаюсь я, - таких нет. Но Астрахань все равно лучше Баку!
- А в Астрахани есть Девичья башня? - преграждает мне дорогу Виктор, зло сверкнув черными бусинками глаз, и откидывает назад свой выгоревший, почти белый чуб.
- Башни нет, но есть крепость.
- Крепость и у нас есть, и получше астраханской, - говорит Топорик.
Меня ведут к крепости. Посреди площади Молодежи мы останавливаемся напротив крепостных ворот, и я говорю:
- Подумаешь, тоже крепость! Вот в Астрахани крепость так крепость! Там внутри крепости есть и собор. Самый высокий в мире!
- А у нас в крепости есть мечеть! - говорит Лариса.
- А в Астрахани есть Волга, - говорю я.
- А в Баку - Каспийское море!
- А в Астрахани, кроме Волги, есть еще две большие реки - Кутум и Болда!..
- Ты сам балда! - размахивая руками, кричит Топорик, грудью налетая на меня.
Я хочу дать ему оплеуху, но Лариса и Виктор разнимают нас, и тогда я говорю:
- Хорошо. А кто вас спас от турок и англичан?
Они молчат. Потом Виктор говорит:
- Конечно, Красная Армия.
- А откуда она пришла?
- Из Астрахани.
- То-то что из Астрахани! - ликую я. - И все военные пароходы тоже пришли из Астрахани!
- Верно, - соглашается Виктор. - Только не пароходы, а корабли. У меня папа как раз служил в Одиннадцатой армии. Когда армия из Астрахани шла на Баку, он заезжал к нам в Георгиевск, мы тогда жили у бабушкиной сестры.
Обернувшись к Дому просвещения, Топорик примирительно говорит:
- А вот с того балкона всегда выступает Киров. Перед пионерами и комсомольцами. Ты знаешь, кто такой Киров?
Я смотрю на него с презрением, ухмыляюсь:
- Еще бы! Как-никак Киров наш, астраханец. Это ведь он привел к вам в Баку армию из Астрахани.
- Киров - астраханец? - негодует Сашко и снова хочет налететь на меня, но его останавливает Виктор.
- Ничего не поделаешь, Топорик, - говорит он, - это правда.
- Да какая… какая же это правда, когда я слыхал, что Киров родился в Баку?
Позади раздается барабанная дробь. Мы оборачиваемся. По Коммунистической идут пионеры, большая колонна. Споры наши мгновенно прекращаются, и мы бежим через площадь, становимся на тротуар, где уже толпятся прохожие.
Пионеры идут четким строем, в белых рубашках и синих трусиках, в ярких галстуках, с длинными посохами, зажатыми под мышкой. У каждого за плечами - походный мешок, сделанный из наволочки или мешковины, на поясе - фляга или бутылка с водой.
- В лагерь! - затаив дыхание, шепчет Топорик. - Куда-нибудь за город.
- Да, - еле слышно шепчет и Лариса. - На берег моря. Хорошо сейчас там!
- А я тоже могу стать пионером, - вдруг говорит Виктор. - Отец у меня нефтяник, у них есть свой пионеротряд. Правда, пока он находится где-то за Азнефтью, но скоро его переведут в город.
Тут барабанная дробь прекращается, и пионеры поют: "Смело, товарищи, в ногу!"
- "Вышли мы все из народа", - подхватывает песню Лариса.
- "Дети семьи трудовой", - продолжает Топорик.
- "Братский союз и свобода", - басит Виктор, размахивая руками.
- "Вот наш девиз боевой!" - кричу я от радости, что не хуже их знаю эту песню, но Топорик дает мне щелчка, я бегу за ним, за мной - Виктор и Лариса, и так друг за другом мы несемся до самого Парапета.
Потом мирно направляемся домой, делая небольшой крюк по Кривой улице. Останавливаемся у витрины сапожной мастерской. Молча разглядываем сандалии - они всех цветов и размеров.
Вдруг Топорик открывает дверь мастерской и, став на пороге, кричит:
- Керосин есть?
Сапожники, сидящие в ряд за длинным верстаком, перестают стучать молотками, оборачиваются и непонимающе смотрят на него.
- А угли? - кричит Топорик.
Тогда один из сапожников стремительно откидывается назад, выхватывает из ящика колодку и изо всей силы запускает в Топорика. Но тот успевает захлопнуть дверь, и мы бежим по улице. Виктор, Топорик и Лариса заливаются смехом. У меня же от страха бешено колотится сердце.
На углу переводим дух. Нет, никто за нами не гонится.
- А в Астрахани вы играли в такие игры? - спрашивает Топорик, хитро перемигиваясь с Виктором.
- Нет, - честно признаюсь я.
- Теперь - я! - говорит Лариса. Она влетает в цветочный магазин, кричит: - Картошка есть?
- Дура, - нехотя отвечает ей цветочница.
Лариса, Топорик и Виктор хохочут во все горло, держась за животы. Смеюсь и я.
- А селедка? А керосин? А вакса? - выкрикивает Лариса.
Цветочница, выведенная из терпения, хватает швабру и бежит за нами, но мы уже далеко. Она грозит нам шваброй, а мы еще пуще заливаемся смехом.
- Теперь твоя очередь, - говорит мне Топорик.
- Хорошо, - соглашаюсь я, хотя мне страшно. Но игра эта мне все же нравится.
- Смелее, смелее! - толкает меня в спину Лариса.
Я приоткрываю дверь парфюмерного магазина и, придерживая ее ногой, кричу:
- Продайте нам арбуз!.. Ах, у вас нет арбуза?.. Тогда продайте картошку! Ах, у вас нет и картошки?.. Тогда продайте…
Кто-то сзади хватает меня за ухо. Я ору с такой силой, что вслед за мною от ужаса кричат все покупатели в магазине. Тогда меня хватают за второе ухо и приподнимают от земли. Человек спокойно выговаривает, что хулиганить у себя в магазине он не позволит.
Но его принимаются колотить Виктор, Топорик и Лариса, и, бросив меня, он бежит за ними. А я, зажав голову руками, заливаясь слезами, бреду куда глаза глядят. Уши у меня горят так, словно их прижгли раскаленным железом. В особенности правое.
Где-то в конце улицы меня нагоняют Виктор и Лариса, берут под руки, и мы молча идем домой.
- Это все из-за твоих дурацких фокусов, - говорит Виктор подбежавшему Топорику. - Тоже нашел игру! - и дает ему подзатыльника.
- Кто мог знать… - лепечет в ответ Топорик, принимая подзатыльник как должное.
- Кто мог, кто мог! Вот оторвали бы ему ухо, тогда б узнал, кто!
- Очень больно? - спрашивает Лариса, заглядывая мне в лицо. Она отнимает мою руку от правого уха, с ужасом произносит: - Смотрите, как оно вздулось!
Я дотрагиваюсь до уха; оно твердое, как дерево, и совсем бесчувственное.
В обход через двор, по черной лестнице, чтобы нас никто не увидел, меня приводят к Ларисе. Спрятать меня у нее намного легче, чем у кого-либо другого. Отец Ларисы домой приходит поздно вечером.
Меня укладывают на диван, суют под голову подушку.
- Хорошо бы ему спиртовую примочку, - слышу я шепот Топорика. - Или компресс. Как мне делают при ушибах.
- Но у него ведь не ушиб! - бешеным шепотом, готовая его стукнуть, возражает Лариса.
- Это одно и то же! - уже во весь голос авторитетно заявляет Топорик. - Как-никак у меня мама работает в больнице, мне лучше знать.
И Лариса уже ему не возражает, видимо надеясь, что он в этом деле понимает больше нее.
- А есть ли у нас спирт? - Лариса ставит стул к буфету, открывает верхнюю половину.
И тут раздается стон Топорика:
- Какую можно собрать коллекцию винных этикеток!
Я открываю глаза, потом ложусь на спину, чтобы хорошо видеть. Весь верх, все три полки буфета уставлены бутылками самой разной формы, украшенными удивительно пестрыми и разноцветными этикетками с надписями на непонятных языках.
- Спирта у папы нет, но я думаю, что его можно заменить коньяком, - говорит Лариса, рассматривая наклейки на бутылках и пытаясь их прочесть. - Ничего не случится, если Гарегину мы ухо намажем даже ликером "какао-шуа". Его у папы целых три бутылки, и одна как раз начата. Он вчера пил чай с ликером.
Лариса достает вату и бинт и, налив рюмку ликера, макает в нее ватку, мажет ею мне правое ухо, потом левое, потом за ухом, потом чуть ли не всю шею.
Виктор и Топорик перевязывают мне всю голову и велят, чтобы я спокойно лежал.
- В таких случаях больному хорошо бы дать и что-нибудь выпить, - говорит Топорик. - Да, да, я не шучу! - повышает он голос, услышав ироническое замечание Ларисы из соседней комнаты. - Мама всегда так делает.
Лариса приносит новую рюмку и наливает ликер. Топорик садится рядом со мной на диван и пытается меня поить. Крепко стиснув губы, я сперва мотаю головой, но… почувствовав аромат ликера, делаю глоток, потом второй, третий.
- Ура! - кричит Топорик, вскакивая с дивана. - Теперь наша очередь! Мама говорит - когда пьют за здоровье больного, тому сразу становится легче.
Они хохочут втроем, и Лариса расставляет на столе рюмки.
- Ничего, мальчики, если я вам налью из разных бутылок? А то папа может заметить.
Она берет из буфета первую попавшуюся под руку бутылку и цедит из нее в каждую рюмку несколько капель. Крепко закупорив бутылку, аккуратно ставит ее на место и берет соседнюю. И так она проходит по всем трем полкам.
Потом Лариса достает из нижней половины буфета большую коробку с душистыми сигарами, коробку папирос с удивительно длинными мундштуками, дает всем понюхать, и все садятся за стол.