Я сильно прижимаю наушник к вспотевшему уху, но незнакомая речь уже не слышна.
Мы разочарованно переглядываемся, и Виктор говорит:
- Теперь попробуй ты поискать.
Я берусь за рычажок и осторожно накалываю концом, напоминающим примусную иголку, кристаллик детектора. Еще раз, еще, еще… И вдруг - опять какой-то писк раздается в наушнике.
- Может, это Австрия? Вена? - с нарочито серьезным видом спрашивает Виктор, и теперь я понимаю, что он просто выдумывает названия станций, хотя ничего не слышит в наушнике.
Но я боюсь раскрыть рот, шелохнуться, чтобы не сдвинуть с кристаллика рычажок. Разве это так важно - откуда говорят, что говорят, говорят ли вообще? Главное ведь - приемник работает, в наушнике что-то слышится.
- Позовем кого-нибудь из соседей?
Виктор выбегает на балкон, я за ним, но навстречу нам идет Тимофей Миронович.
Виктор радостно хватает отца за руку, тащит в "кубрик", сует ему в руку наушник, второй прижимает к своему уху, но радио молчит.
- А совсем недавно еще говорила Вена! - говорит Виктор и тычет рычажком по всему кристаллику. Но "Вены" нет и нет. - Правда, Гарегин, Вена была лучше слышна, чем Париж?
- Правда, - отвечаю я, краснея.
- Да ну? - смеется Тимофей Миронович. - Вы слышали Вену? И даже Париж? На каком таком чудо-приемнике вам удалось их поймать?
- А что, разве наш не может?
Тимофей Миронович снова смеется. Потом говорит:
- Дай бог вам бакинскую станцию поймать, а вы - Вена и Париж! Ай, Витя, Витя! - Он гладит сына по голове, просит без его разрешения не трогать приемник, в нем много еще всяких недоделок.
Виктору теперь хочется скорее замять разговор о радио, и он тащит отца в комнату, выхватывает из его рук чемоданчик, сдирает с плеч брезентовый плащ, самого сажает на табуретку и, ловко шлепнувшись на пол, берется за сапог, тянет его из всех сил.
Я шлепаюсь с ним рядом, берусь за другой сапог.
Тимофей Миронович теребит меня за волосы, спрашивает:
- Не приехала мама, Гарегин?
- Нет, - говорю я. - Наверное, приедет завтра.
Сунув отцу под ноги шлепанцы, Виктор относит его пропахшие нефтью сапоги в кухню, обиженно спрашивает:
- Что ты так поздно, папка? Опять было собрание? Или поезд опоздал?
- Было собрание, Витя. Но како-е! - Тимофей Миронович встает, потягивается, и загадочная улыбка мелькает на его сухощавом обветренном лице. - К нам приезжал товарищ Киров. С планом строительства будущей электрической железной дороги Баку - Сабунчи! Привез с собою даже главного инженера строительства!
Ангелина Ивановна ставит на табуретку тазик с горячей водой, и Тимофей Миронович, засучив рукава, начинает намыливать свои большие мускулистые руки. Вода сразу же становится черной.
Ангелина Ивановна стоит рядом, прижав к животу полный кувшин.
- А что это будет за дорога, сынок? - спрашивает она.
- Ага, папка, расскажи! - просит Виктор и чуть ли не насильно отбирает у бабушки кувшин с водой.
Я тоже горю нетерпением узнать - что это за электрическая дорога?
- Ну вот, мы сейчас ездим на промысел в так называемых рабочих поездах. Им лет пятьдесят, а то и того больше. Придумали их для нашего брата господа нефтепромышленники. Вагоны старые-престарые. Света в них нет, крыша протекает, окна выбиты, пол заплеван. Тащится такой поезд до Сабунчей целый час, часто опаздывает. - Тимофей Миронович берет щетку и тщательно трет руки: запах нефти ведь очень стойкий. - Ездить в этих поездах, конечно, одно мучение, но главное - рабочий человек теряет бесценное время. А это время сейчас ему ох как нужно: и на работу, и на учение. Учиться ведь всем нам надо, - вдруг с мукой в голосе произносит он.
Да, я знаю: Тимофей Миронович совмещает учение на рабфаке с работой на промысле. Но посещать занятия ему приходится редко: он поздно приезжает из Сабунчей, много времени теряет на дорогу.
Павлов тянется к полотенцу, но Ангелина Ивановна прячет его за спину.
- Намыль-ка еще раз руки, воды много в кувшине.
Он послушно намыливает руки, но уже высоко над тазиком, и Виктор тонкой струйкой льет ему воду. Нет, теперь мыльная пена стекает белая и совсем чистая.
Вытирая руки, Тимофей Миронович подходит к столу. Мать ставит перед ним тарелку горячих щей.
- Ну и что предлагает Киров? - очень даже заинтересованно спрашивает она, нарезая небольшими ломтиками хлеб.
- Он говорит: наши рабочие поезда должны быть светлыми, теплыми, уютными - ведь в них ездит хозяин жизни - рабочий класс, создатель всех материальных ценностей. Ма-те-ри-аль-ных!
Хотя я знаю, что ни я, ни Виктор, ни бабушка не понимаем, что это значит, но мы молчим.
- Он и предлагает, - продолжает Тимофей Миронович, - начать одновременно с трамваем в городе строительство дороги Баку - Сабунчи. Электрической дороги! Первой в Советском Союзе. Чтобы по этой дороге бегали такие же красивые составы, как трамвайные: на электрической тяге, без всяких паровозов, копоти и грязи. Чтобы эти составы могли доставлять рабочих на промысел вместо теперешних часа или полутора за десять - пятнадцать минут.
- Ну и что? Решили строить? - нетерпеливо спрашивает Виктор.
Тимофей Миронович загадочно смотрит на него, спокойно хлебает щи и после небольшой паузы говорит:
- Да, решили.
Виктор обхватывает отца сзади за шею.
- Теперь ты, папка, будешь домой приезжать рано? Как все приезжают?
- Ну, для такого нехитрого решения, думается мне, нечего было и народ собирать, - почти сердито говорит Ангелина Ивановна. - Это Киров мог бы и сам решить, самолично. Кто откажется пересесть из грязного вагона в чистый? Да еще в светленький, да еще в тепленький.
Положив ложку, Тимофей Миронович вдруг раскатисто хохочет.
- Что, сказала что-нибудь не так? - настороженно спрашивает Ангелина Ивановна.
- Да нет, мать, Сергей Миронович просто так не станет собирать народ. Не такой человек! Раз вы, товарищи, говорит, не прочь ездить в чистеньких электропоездах, одобряете наши проекты, то тогда вам следует повысить добычу нефти, не срывать промысловые планы. Известно ведь, говорит, капиталисты нам наследства никакого, кроме разрушенных промыслов, не оставили, и нам не на кого, кроме как на самих себя, надеяться. Пора, говорит, смелее переходить на новые методы труда, изгнать с промысла ударное бурение, переходить на вращательное, искать новые богатые нефтью площади. Тогда у нас будут не только новые дороги, но и новые поселки, новые больницы, новые школы и клубы… Вот оно, мать, какое дело. Надо увеличить добычу нефти, стране вот как нужна она. А будет нефть - будет все.
Тимофей Миронович берется за ложку, но Ангелина Ивановна говорит:
- Ну, это я знала и без тебя. Не новое дело!
Тимофей Миронович хотя с виду как будто бы спокойно ест свои щи, но, вижу, думает, как ответить матери. Она старуха с норовом, строптивая.
Вот он отодвигает от себя тарелку и, закручивая цигарку, говорит:
- Дело новое или не новое, мать, а на этом собрании как следует пропесочили заведующего промыслом: большим барином стал в последнее время, совсем не появляется на участках. Давно думали просить снять его с работы, а вчера записали в решение, и Киров нас поддержал. Потом решили от слов перейти к делу, убрать к Новому году с промысла ударное бурение. Лично я вызвался обучить у себя вращательному бурению трех рабочих с отстающих участков. Потом еще решили устроить субботник, поискать на складах насосы, трубы, канаты, - судя по сигналам "легкой кавалерии", всего этого добра порядочно припрятано там. Потом решили еще сдать государству от каждой буровой скважины по пяти тонн железного лома, а таких скважин, как ты знаешь, не одна сотня на промысле.
Ангелина Ивановна смеется, машет руками:
- Хватит, убедил. Киров-то твой, выходит, голова!
- Голова! - Теперь и Тимофей Миронович смеется, - Я-то его хорошо помню еще по Астрахани. Как-никак служили в одной армии. И тезки к тому же по батькам. Правда, он в армии был членом Военного совета, вроде как бы командующим, а я всего-навсего простым красноармейцем.
- Ну и… Узнал он тебя? - затаив дыхание, спрашивает Виктор.
- Ну, всех, конечно, он запомнить не мог, Витя. Нас тысячи, он один. Я сам подошел к нему после собрания. Вспомнили бои под Черным Яром, в Калмыцкой степи, поговорили о том о сем. Вместе и приехали на его машине в город.
Сидя на сундучке, я гляжу на Виктора, а глазки у него блестят, словно говорят: "Вот какой у меня отец, Гарегин!"
"Хороший, - хочу я сказать ему. - Жаль вот, что у меня нет отца".
И я начинаю думать о матери. Где она сейчас? Удалось ли ей выменять что-нибудь на яблоки и каштаны? Не обидел ли ее кто?
Из раздумья меня выводит голос Виктора:
- Пап, а кто у Кирова сидел за шофера? Запомнил?
- Какой-то чернявый парнишка. Киров зовет его Тиграном. Зачем тебе?
- А так просто. - И Виктор широко улыбается, спрятав глаза за чубом.