Мы с Виктором садимся за одну парту в конце класса. На три парты впереди нас садятся Лариса и Топорик.
Мария Кузьминична знакомится с новичками. Она вызывает девочку с первой парты - Таню Костомарову - и беседует с нею.
Виктор толкает меня в бок, шепчет:
- Ты не смотри, что учительница такая тихоня. При царе сидела в тюрьмах. А в Англии скрывалась от городовых.
Но Мария Кузьминична, невзирая на это, никак не внушает мне страха; она мне кажется доброй учительницей.
Новое чудо, которого так терпеливо ждет моя мать, наконец появляется в образе Лизы Балаян. После смерти бабушки у нас совсем забыли про ее богатую родственницу! Забыли и про подарок, обещанный ею Маро! И, видимо, зря.
В невообразимо широкополой белой шляпе, в белом пышном платье с алой розой, приколотой у ворота, ведя на поводке шустрого шпица, Лиза Балаян останавливается у нашего окна, шумно приветствуя Маро.
Маро выбегает на балкон и от растерянности… приглашает знатную гостью в комнату! Но та благодарит - она очень спешит по делу! - спрашивает, как учится Маро, есть ли у нее кавалеры, как поживает бабушка, как мама. Услышав от Маро про смерть бабушки и дедушки, гостья удивленно поднимает брови, не зная, как отнестись к этому известию, но выручает шпиц, который начинает бешено кружиться вокруг ее ног, и она еле-еле успевает перекладывать поводок из руки в руку.
На лестничной площадке показывается амбал с тяжелой ношей на спине.
- Аршак, я здесь! - подает голос Лиза Балаян, и амбал направляется к нашему окну.
Расплывшись в улыбке, Маро смотрит на меня, и ее взгляд так откровенно говорит: "Ну что, болван, говорила тебе, что такая богатая и знатная женщина не может не подарить что-нибудь необыкновенное?"
- Куда поставить груз, ханум? - спрашивает амбал.
Лиза Балаян велит поставить его в комнате, и, сопровождаемый Маро, амбал входит в наш закуток. Он прислоняется паланом к фанерной стенке, тяжело переводит дыхание, потом начинает медленно приседать на корточки, осторожно опуская ношу на пол.
Сестра кажется парализованной от изумления и счастья. Я никогда не видел ее такой. Правда, никогда ей не приходилось получать и такой большой, тяжелый подарок.
Продолжая перекладывать поводок из руки в руку, Лиза Балаян говорит Маро:
- Я принесла тебе в подарок необыкновенную люстру. Мой прадед купил ее еще в Вене. Это было почти сто лет тому назад. Правда, большая старина? Когда выйдешь замуж, ты эту люстру повесь в своем танцевальном зале, и она будет ярко освещать твою жизнь.
Наматывая на руку веревку, амбал уходит, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, и на лестничной площадке на мгновение показывается молодой человек в тщательно выглаженном чесучовом костюме. Усталым голосом он стонет:
- Ну, Луиза!..
И Лиза Балаян, натянув поводок, стремглав несется за вертящимся как волчок шпицем, махая нам рукой, сверкающей бриллиантами.
Чудо неожиданно появилось и внезапно исчезло…
Мы с Маро садимся за стол и терпеливо ждем мать, боясь подойти к этой необыкновенной люстре, завернутой в рогожу, и тем более дотронуться до нее.
Вскоре мать приходит. Она кажется очень усталой и чем-то раздраженной. Маро рассказывает ей о приходе Лизы Балаян, о ее подарке, но что за подарок - не говорит.
Мать берет нож и разрезает веревки, которыми перевязана рогожа. Она отбрасывает в сторону одну рогожу, вторую, третью…
- Это что - люстра?
- Люстра! - с гордостью отвечает Маро.
- И к чему она нам?
- Она сказала, чтобы мы… то есть я… повесила в нашем танцевальном зале… - Заикаясь, Маро не успевает договорить фразу - мать плачет, и сестра с ревом выбегает на кухню.
- А я так и знал, что она принесет какую-нибудь дрянь, - говорю я со злорадством.
Я не знаю, чем кончилась бы история с люстрой, не появись в это время во дворе старьевщик Граф.
Мать зовет его наверх. Он поднимается к нам в своем неизменном запыленном фраке, с торбой за плечом. Конечно, он никакой не граф, а бедный казанский татарин, скупщик всякого барахла. Графом его назвали из-за его фрака.
Татарин внимательно осматривает люстру и говорит, что в таком виде ее, конечно, никто не купит. Нужен большой ремонт. А обойдется ремонт очень дорого, потому что на люстре недостает больше половины хрустальных подвесок.
- Что ты предлагаешь? - спрашивает мать.
- Продать без подвесок. На лом. Бронза сейчас всем нужна.
- И сколько дашь?
Граф лезет в торбу за безменом, пробует взвесить люстру, но это, во-первых, ему не под силу даже с нашей помощью, а во-вторых, безмен рассчитан только на пудовый вес.
- На глаз, из расчета четырех пудов, могу заплатить два рубля. Пятьдесят копеек серебром за пуд. В миллионах - могу заплатить закавказскими бонами, - говорит Граф.
- А может быть, прибавишь? - спрашивает мать.
- Мадам! - с достоинством говорит Граф. - Я никогда не торгуюсь.
Я переглядываюсь с матерью, и она соглашается на два рубля.
Пока Граф тщательно пересчитывает новенькие серебряные монеты, мы с сестрой, ликуя, снимаем с люстры хрустальные подвески.
- А из них можно сделать красивое ожерелье, - говорит шепотом Маро.
Деньги, вырученные за люстру, идут на покрытие долга братьям-керосинщикам, и мы снова остаемся без копейки. Тогда соседи советуют матери собрать кое-что из наших носильных вещей и свезти в сторону Хачмаса. Там, говорят, в аулах за каждую тряпку платят большие деньги. Могут заплатить и продуктами и фруктами. Сейчас как раз конец сентября, в это время в горах всего вдоволь.
После долгих раздумий мать собирает наши вещички в узелок, и мы с сестрой идем провожать ее на вокзал.
На дальних путях стоит небольшой товарный состав. В вагонах поставлены скамейки. Мать садится рядом с другими женщинами, и мы слушаем ее последние наставления:
- Не съедайте сразу весь хлеб и обед, я вам оставила на два дня. Не выходите вечером на улицу. На ночь хорошенько закрывайте двери и окна. Будьте осторожны с керосинкой.
Вскоре поезд трогается. Мы идем рядом с вагоном, переговариваясь с матерью. Она спрашивает:
- Что вам привезти из Хачмаса?
- Яблок! - кричу я, зная, что Хачмас - родина яблок. - Каштанов не забудь, каштанов! Я их очень люблю!
- Орехов! - кричит Маро.
Вернувшись домой, мы с сестрой гадаем, когда вернется мать, хотя она и сказала, что завтра к вечеру будет дома. Гадаем мы и о том, что она привезет кроме яблок и каштанов. А потом разогреваем обед… и съедаем по две тарелки супа и по большой тарелке рисовой каши. Пьем потри стакана сладкого чая и съедаем чуть ли не весь хлеб.
Утомленные походом на вокзал и обильным обедом, мы ложимся отдохнуть… и спим до утра!
За завтраком мы кончаем со всеми припасами, оставленными нам на два дня, и терпеливо ждем вечера.
Но мать вечером не приезжает. Не приезжает она и на другой день…
Глава восьмая
ОТЕЦ ВИКТОРА ТИМОФЕЙ МИРОНОВИЧ
Вечером Маро уходит ночевать к Парижанке, а меня чуть ли не насильно тащит к себе на ужин Виктор. Ангелина Ивановна кормит нас пшенной кашей с постным маслом, дает по стакану чая с карамелькой, но, вместо того чтобы потом идти спать, Виктор уводит меня в свой "кубрик".
Таинственный "кубрик", о котором я много слышал от Топорика и Ларисы, является частью кухни, отгороженной до самого потолка фанерной перегородкой. Здесь у Виктора библиотека, с разрозненными книгами энциклопедии "Брокгауз и Ефрон", купленными его отцом по пятачку за том на Солдатском базаре, и еще какие-то книги в толстых, тисненных золотом переплетах. Тут же на полках аккуратно сложены столярные и слесарные инструменты. А на верстаке закреплены тисочки, настоящие слесарные тисочки, в которые можно зажать кусок железа и выпилить из него что тебе угодно.
Здесь же, в "кубрике", - "радиостанция". Совсем недавно Виктор сменял свой самодельный фотоаппарат на несколько деталей для радио, и отец помог ему сделать небольшой детекторный приемник. Он смонтирован в фанерном ящичке, покрашенном черной тушью. От него отходят антенна и заземление, какие-то провода еще вьются вокруг ножек стула.
Виктор берет наушники, снимает их с дужки. Один протягивает мне, другой прижимает к уху. Мы склоняемся над приемником, жарко дышим друг другу в лицо.
Виктор начинает нащупывать рычажком "лучшую точку" на детекторе, то и дело откидывая назад свой чуб. В наушнике раздается писк и шум, но вдруг эта "лучшая точка" выхватывает из эфира чей-то голос.
- Может быть, Москва? - шепчет Виктор и перестает дышать мне в лицо.
- Москва? - Я тоже перестаю дышать.
- Слышишь? Говорят про МОПР.
- Нет, не слышу, - признаюсь я.
Виктор хочет усилить пищащий звук, пробивающийся в наушнике, но попадает совсем на другую точку, а здесь - что-то завывает.
Виктор снова передвигает рычажок, чтобы нащупать старую точку, но она уже потеряна, и он попадает на новую: откуда-то издалека еле слышится незнакомая речь.
- Может, Париж? - шепчет Виктор и опять перестает дышать. От волнения у него на кончике носа выступают капельки пота.
- Может, Берлин? - спрашиваю я и тоже перестаю дышать, еле-еле улавливая какое-то бормотание.
- Здорово? - шепотом спрашивает Виктор.
- Ага, - говорю я. - Скоро я тоже сделаю себе приемник.
В дверь стучит Ангелина Ивановна.
- Витя, пора спать.
- Я буду ждать отца, не мешай! - раздраженно отвечает ей Виктор.
- Он может сегодня не прийти совсем, так ты что - до утра будешь ждать? - повышает голос бабушка.
- А вот и буду! - не сдается Виктор. - Не мешай, мы слушаем радио, понимаешь - ра-ди-о-о-о!