Инспектор поерзал и, спеша пресечь любопытство таксиста, спросил, доволен ли он этим, ну, то есть тем, что русские ракеты летят на Сирию, и еще тем, что русские воюют на Украине?
– Я вас умоляю! Ради бога! – закричал таксист. – Ну, природа не терпит пустоты! Не мы, так Америка!.. Путин все правильно делает. Человек человеку как енот. Ну, в одной норе они рвут друг друга. Кто кого. Это закон! Я умоляю…
– А вы… верующий? – решил уточнить инспектор. – Православный?
Таксист энергично кивнул.
– И считаете, что именно этому учил Христос?
Водитель вдруг замолчал. Ничего не говорил он до следующего перекрестка. И наконец выпалил:
– Он точно не учил ставить мечети размером в два "Макси"!
И, словно совершив прыжок с трамплина, снова пустился в полет по звездам, знакам зодиака, заговорил об Александре Македонском, Раке, то есть его звездным знаком был Рак, и родился он в лунное затмение, когда солнце с Венерой совместилось с каким-то Хвостом Дракона… И вернулся к судьбе покорителя Эвереста.
Останавливаясь перед вокзалом, таксист с глубоким чувством проговорил, словно бы только для себя:
– Поменять судьбу.
Инспектор расплатился, извлек свой рюкзак, хлопнул дверцей "серебристых "Жигулей"" и направился к вокзалу. А таксист остался ждать нового пассажира. Вся работа таксиста – ожидание.
Эверест, думал инспектор, шагая с рюкзаком по Ельнинскому большаку. Он свернул на дорогу Малера – да, именно такое название дал один из информаторов этой дороге. Со вторым информатором инспектор уже не раз встречался, а с этим – нет, он все время был в каких-то длительных поездках и как будто уклонялся от встречи. Женщина, у которой инспектор жил, предполагала, что, скорее всего, у этого информатора обычные продолжительные запои. Инспектор достал синий плеер, вставил мягкие и холодные ракушки наушников в теплые раковины ушей, поискал Первую симфонию, длящийся космический звук которой в начале и позволил так назвать эту рассветную дорогу к синим холмам с лесами. Но именно этой симфонии и не было в музыкальной библиотечке плеера. Были Пятая и Шестая симфонии. Как же так? Ведь он просил женщину закачать Первую симфонию, составил список. "Надо все за ними проверять", – разозлился инспектор и нахмурился, выдернул наушники, сунул плеер в карман.
Да и рассвета никакого не было. С утра сразу начался серый день конца октября. Никаких холмов, похожих на предгорья малеровских Альп, не видно было в холодном мороке. На траве тускло серебрился иней, и он снова подумал о таксисте. Сообщение о перемене судьбы и великих свершениях явно зарядили его с утра. А инспектора не заряжали. На него напал сплин, или местная хандра, обычное состояние жителей осенью. И он уже жалел о продлении командировки и не верил, что сможет узнать какие-то новые подробности о местности. "Надо было взять с собою водки, наполнить пластмассовую бутылочку из-под минеральной воды". Инспектору полюбился этот местный напиток больше, чем дорогой маотай многолетней выдержки из Гуйчжоу. У водки прозрачный терпковатый запах. Маотай в сравнении с ней – тяжелая вонючка. Хрустальную рюмку водки хорошо выпить таким ледяным хмурым утром и потом шагать по проселку среди желтых берез и унылых голых ив.
"Хрустальный горизонт", – так называлась книга об Эвересте, инспектор видел ее в библиотеке земельного комитета. Написал ее действительно американец. А тот американец-Гагарин на Эвересте был не американцем, внезапно вспомнил инспектор, а новозеландцем и на вершине он был не один, вместе с шерпом Тенцингом Норгеем. Как звали новозеландца, инспектор прочно забыл. А вот почетным руководителем первой китайской экспедиции был Мао Цзедун. Правда, мало кто поверил, что эта экспедиция покорила вершину. Тогда через пятнадцать лет состоялась вторая экспедиция. И вместе с восемью китайскими альпинистами на вершину поднялась вторая – после японки – женщина, тибетка Фантог. Китайцы установили на вершине геодезический штатив, который служит опознавательным знаком для всех покорителей Эвереста, фотографирующихся рядом с ним.
Инспектор поднялся в белесых сухих травах на первую Арефинскую гору, снял рюкзак и осмотрелся. Забавно, конечно, думать про Эверест, бродя по этим холмам русской местности. Спустившись, он пересек ручей Городец и по склону второго Арефинского холма направился к Волчьему ручью, пересек и его и пошел вверх. Где-то здесь на мысу, между ручьями стояло городище. Может, как раз в этом месте и жил ведун и жрец Хорт.
Инспектор вступил в рощу серой ольхи. Каким-то образом эта роща настраивала на определенный лад. Какой? Лад серой ольхи с пятнами лишайников по стволам. "Как будто попадаешь в объятия совы", – подумал он. И тут же достал свой блокнот, чтобы записать это наблюдение. Ольшаник он отметил как "Рощу Совы".
Выйдя из этих совиных объятий, он достал компас, взял направление на юг и вскоре попал в дубраву.
Орешники в дубраве напрочь облетели и всюду торчали, как бамбуковые перегородки комнат. А на дубах листва еще держалась, бурая, жесткая, металлически стучащая при порывах ветра. Прошлогоднее кострище было занесено листвой. Но инспектор быстро отыскал его по нарисованной схеме возле обрушившейся половины березы. Вторая половина еще стояла и была жива. Здесь инспектор снял рюкзак. Он сразу увидел Дуб, уродца, завязанного сольным ключом, и направился к нему, обошел, внимательно рассматривая. В какой-то момент жизни Дуба произошло некое событие, пригнувшее его выю, прихотливо выкрутившее ее. Дуб выжил и снова потянулся вверх. И стал знаменит, с усмешкой подумал инспектор. Ну, это еще впереди, после одобрения отчета в инспекции, в земельном комитете Поднебесной. "Сольный ключ?" – спрашивал себя инспектор, отступая от морщинистого дерева, покрытого мхом, и приглядываясь. Пожалуй, инспектору это дерево больше напоминало дракона. Да, дракона с картины Ли Чэна "Читающий стелу". Путник на муле со слугою внимает надписи, которая скрыта от зрителя, вокруг простирается такой же неведомый мир.
Что же сей дракон может поведать инспектору?
Раскроет ли вселенную поворот этого ключа?
Инспектор вынул из рюкзака провизию, котелки. С котелками он пошел на ручей, набрал воды. Высокий берег служил пьедесталом рослым березам. Отсюда открывался вид на распадок ручья, заросший серой и черной ольхой. Инспектор подумал, что если бы дали такую возможность, здесь бы он и построил себе дом. Окнами на распадок и на восток. Да и на запад, чтобы вечернее солнце червонным золотом окрашивало буфет, рюмки, графин, старое кресло, картины… Хотя бы и копию Ли Чэна. Или "Путь на Туркестан" Рериха. При западном солнце лучше всего предаваться тоске и воспоминаниям о бабушке Надмэнь, ее глиняном домике с садом. Ведь где бы ты ни жил, а тоска по иным местностям будет одолевать. Странно думать, что где-то за тысячи и тысячи ли сейчас свершается жизнь и чья-то судьба…
– А моя свершается здесь, – хрипло проговорил инспектор, проходя с котелками, полными ледяной чистой воды, мимо Дракона или Сольного Ключа. – Или… не здесь, а там, в Поднебесной?
Он даже приостановился, вперившись в моховой ствол Дуба. Но так ничего и не сумел прочитать на этой местной стеле и прошел дальше, поставил котелки, нечаянно выплеснув немного воды на сухие листья, и взялся разводить костер.
В дубраве было очень тихо. Но вот пролетел высоко над кронами ворон и звучно каркнул. Наверное, заметил издали поднимающийся дымок и решил проверить, что здесь такое. На пожаре есть чем поживиться: птенцов и змей настигает беспощадное пламя. Но время птенцов ушло, и змеи уже погрузились в свои долгие сны под корнями. Да и сырая трава этой осенью не служит пищей огню: с ночи она вся белая от инея, а к полудню отмокает.
Под вечер выглянуло солнце.