Медленно обернулся.
Хор звучал прямо над горой. Гора, укутанная облаком отцветшего иван-чая, горела в лучах солнца. Над глиняными кувшинами сосен сверкали иглы, как будто вино из них испарялось. В прозрачной вышине никого и ничего не было. Но именно оттуда разносились голоса, множество стройных сильных зычноликующих женских голосов. Это был хор высокий и осмысленный, резонирующий с именами горы.
В этот момент он почувствовал себя мышью, прогрызшей каменный гроб и выбравшейся наружу. Нет, немного позже, когда вновь поднялся на гору, а голоса не смолкали, и он стоял под ними, как под невиданным и неслыханным светоносным дождем-ливнем и видел далекие горизонты, темно-синие и черные леса, зная, что одно из этих пятен – реликтовая дубрава и к ней уходит река. И он переживал чувство целостности местности, словно бы охватывал все тропинки и берега, ручьи и рощи, холмы и луговины. Местность лежала на водном пути из болот Оковского Великорусского леса до моря, укромная и самосветящаяся. Он как будто смотрел сквозь нее на солнце. И тонкое струение света пронизывало всю почву, корешки, травы, камни и воды.
Инспектору ясно представились границы местности: восточный предел – за березами, южный – по загривкам холмов, северный – по Днепру, западный – по железной дороге.
Хор понемногу смолкал. Солнце всходило. Усталый, он сидел на стволе рухнувшей и опаленной молнией сосны и думал, что теперь-то уж все кончено, гонители пропали, да их попросту и не было. Сейчас он это понимал особенно отчетливо. Надо вернуться к реке и завершить это плавание.
То, что он еще слышал отголоски хора горы, не смущало. Стройная сила хора была светлой. Не то что какофония предыдущих дней и ночей.
Человек – поле сражения двух стихий. В плавании инспектор стал буквально очевидцем этого. Он вымотался, как если бы пребывал в самой гуще поля Куру, где трещали колесницы и звенели мечи.
От горы, названной Утренней (а это была Воскресенская гора), он вернулся к реке. Гора находилась посреди местности, ее можно было назвать столицей.
…И лишь в городе, много дней спустя, он понял, что сумел постичь сам дух горы. И это случилось благодаря восхождению по реке.
Писать ли об этом в отчете?
Но он еще не выяснил главного – кем знаменита местность? Предполагалось, что Меркурием. Однако сей воин, названный в "Сказании" римским князем, случайно оказавшимся на службе у смоленского князя в тяжелую годину монголо-татарского нашествия, совершил здесь свой подвиг, но не жил. Достаточно ли для включения местности в реестр счастливых земель?
Ясно было, что командировку следует продлевать. Инспектор обдумывал письмо в отдел командировок. Можно было сослаться на трудности этого лета, жару и повсеместные пожары, приложить вырезки газет.
…Я очень хорошо представлял себе этого человека, инспектора земельного комитета, сиречь землемера, с несколько монголоидным лицом, что выражалось в отсутствии выступающих скул и зауженных черных глазах, с черно-пегими жесткими волосами, небольшим шрамом на подбородке, даже в восточном халате, что уже было явным анахронизмом. Хотя он вполне мог носить этот халат дома.
Любопытно было, чем закончатся его разыскания. Мне почему-то легче было думать, что вверх по Днепру ходил этот землемер. Да, я с готовностью перекладывал на него эти воспоминания. Пусть-ка разберется во всем, пороется в библиотеках, сделает запросы в свой земельный комитет. Специалисты по мифологиям народов мира помогут ему. Психологи юнгианцы объяснят некоторые моменты его путешествия вверх по реке. Возможно, придется поискать ответы у Элиаде.
Элиаде рассматривает в своих трудах феномен посвящения в шаманы. То, что происходило на реке, весьма напоминало эту практику. Непременное условие: одиночество. Пребывание в лесу выводило практиканта за грань обыденного, помогало преодолеть мирское пространство. Можно сказать, он немного сходил с ума. Так что барсучок был прав. Даже появление стайки разноцветных глаз можно было расценить как получение одного или нескольких дружественных духов. Главная цель всего этого – соприкосновение с сакральным, что дает особую силу.
Неожиданные разъяснения случившегося обнаружились у Платона, в его "Федре".
Переживания на горе напоминали одно из состояний, о которых рассуждал Сократ в тени платана, у холодного родника. А говорил он, что неистовство бывает прекраснее рассудительности, и выводил четыре их вида: неистовство прорицания, молитвенного очищения, неистовство поэтическое и любовное. Похоже, на горе на инспектора обрушились все эти четыре вида.
Прорицание света. Он и надеялся отыскать этот свет в рощах и холмах местности.
Хор был молитвой утра.
Явление солнца в ольховых воротах, вид горы, озаренной его лучами, ликующие женские голоса и один мощный мужской – если это не поэзия местности, то что же?
Ну, а из трех этих неистовств вытекает и четвертое.
Правда, надо отличать эти четыре неистовства от пятого рода, о котором Сократ умолчал: от неистовства глупости. Может, в плавании и на горе именно этим видом неистовства инспектор и был охвачен?
Что ж, не исключено. Но у него есть надежда, что все четыре вида пройдут проверку на подлинность. Сократ дал рецепт подлинности, что-то вроде лакмусовой бумажки.
Прорицание – сбывается.
Молитвенное очищение приносит благо.
Поэтический экстаз разрешается стихами.
А любовь любит и увлекает ввысь.
Будь инспектор местным поэтом, он сравнил бы это речное посвящение с принятием в члены творческого союза. В самом деле, очень похоже.
Инспектора новые знания и чувства увлекали снова в местность. Он был уже совершенно здоров, хорошее питание скрыло выступавшие ребра, округлило впалые щеки. В глазах появился блеск. Он готов был снова отправиться в дорогу. То, что он чиновник, а не поэт, его не смущало. Поэта он хотел найти, догадываясь, что у этой земли он должен быть. Ну и разве не способен чиновник хотя бы раз в жизни пережить экстаз?
Итак, он сочинил отчет в земельный комитет, запаковал его в фирменный конверт из толстой бумаги оливкового цвета, отнес на почту и отправил. И тут же занялся подготовкой новой экспедиции.
Сны местности
Уже наступил октябрь. Сентябрьские дожди загасили пожары. И погода вновь установилась солнечная. На этот раз я выбрал самый подходящий транспорт для передвижения – велосипед. Эта техника не требует ничего лишнего, велосипед не надо заправлять, в крайнем случае его можно спрятать в кустах или разобрать и сесть в поезд. Этим он напоминает складного осла одного из восьми бессмертных. Правда, Чжан Голао ездил на нем задом наперед. Рассказывают, что император хотел узнать причину столь необычного способа передвижения, и, когда бессмертный явился во дворец, император предложил его ослу вина, тот выпил и вдруг обернулся бумажным осликом. "Истина нерушима, а ложь рано или поздно проявится", – заключил бессмертный, складывая ослика и пряча его за пазуху халата.
Хороший эпизод! Мне тоже кажется, что я пребывал в заблуждении, точнее вводил в заблуждение окружающих относительно своего рода занятий и своего отечества. На самом деле я инспектор земельного комитета из Поднебесной. Но кто об этом догадывается? В этом городе лишь женщина знает правду.
Я выехал на скрипящем ослике, нагруженном походным снаряжением. Мне не терпелось вернуться на Утреннюю.
Пробравшись через корявый почерневший лес, пахнущий палой листвой, я увидел в конце своеобразной березовой аллеи, выросшей явно стихийно, гору.
Она выглядела обычной.
Я вкатил на нее велосипед и, утерев пот, оглядел хмурые окрестности. Гора встретила меня неприветливо. И местность как будто насупилась.
В недоумении я озирал окрестности, как будто из многоцветной картины попал в черно-белую фотографию. Неужели именно эта гора пела? И в ольховые ворота вкатывался огненный шар солнца?
Прислушиваясь к осенней тишине, я развел костер и приготовил ужин. После ужина, обходя гору, наткнулся на большую ямку. Не знаю, кто и зачем ее здесь выкопал, возможно, кладоискатель постарался. В стародавние времена такие горы не оставляли без внимания. Здесь могло быть капище. Тем более что за лесом еще раньше я обнаружил около сорока курганов. Отмечены они были и в археологическом справочнике.
Сюда мог подниматься жрец для радений.
А сейчас в вечерних сумерках бродил инспектор.
…Да еще на дне ямы кто-то сидел. Некое серое существо.
Я присел на корточки и разглядел пленника. Это был ежик.
Я обломал два сучка на сосне и осторожно подцепил ими пленника, тот фыркал и пытался подпрыгнуть, чтобы впечатать колючую оплеуху мне. Я опустил его на землю. Сварливо фыркая, еж побежал прочь.
На горе еще было довольно светло по сравнению с низинами и лесом, в лесу вообще властвовала уже ночь. Какая-то странная томительная духота наплывала с востока.
Вместо палатки я растянул только целлофановый тент. Комаров уже не было. Тент я растянул между железных опор геодезической пирамиды, стоявшей на макушке горы как странная пустотелая часовенка, один лишь костяк часовенки.
Залез в спальник.
Лежал, слушая наступающую ночь.
Было очень тихо.