Ренье провел ладонью по плотным темным листьям, собрал капли в горсть и с наслаждением растер лицо мокрыми руками. От свежести у него защипало в носу. Он громко, со вкусом чихнул, потом еще раз, и раскатистый звук прокатился по саду, нарушив сонное оцепенение. А пикардиец, развеселившись, трубно высморкался в ладонь и вытер ее о траву.
Вдруг за спиной у него раздался свистящий шепот:
- Майская роса превосходит всякую влагу благодаря своей особой чистоте. Ее рекомендуют собирать с большой тщательностью, ибо она обладает чудесными очищающими свойствами.
Ренье хотел повернуть голову, но услышал:
- Не оборачивайся. Какого цвета была одежда на короле? - И ответил:
- Король был одет в плащ черного бархата поверх белоснежного камзола, под которым имелась рубашка, красная, как кровь.
- Сатурн господствует над ним…
- Но Юпитер отрешает от господства, - подхватил пикардиец.
- О чем вздыхает Луна…
- То же делает и Венера.
- Марс создаст железный век…
- Но появится Солнце и возродит все.
Шепот стих. Молчание длилось так долго, что Ренье засомневался - не ушел ли вопрошающий так же незаметно, как и возник? Но тот сказал:
- Сегодня вечером будь у дворцовой капеллы. Некто пожелает дать тебе благословение. Делай все, что он скажет.
Пикардиец обернулся, но наткнулся на решетку, увитую гибкими стеблями роз. За ней мелькнула серая фигура, спешащая к аркаде, но когда Ренье второпях выскочил на дорожку, его таинственный собеседник уже скрылся.
XXIII
Днем пикардиец отправился на постоялый двор, где накануне оставил Виллема Руфуса. Но он не нашел там ни старого философа, ни его ученика. Хозяин рассказал, что под вечер старику стало совсем уж плохо, и, не желая, чтобы под его крышей случился покойник, он сам отвез постояльца в городскую больницу, где сестры-бегинки сумели бы лучше о нем позаботиться. Пройдоха побожился, что, несмотря на тряскую езду, старик еще дышал, когда его сгружали с телеги; стало быть, он крепче, чем кажется - может и не умрет вовсе.
- Почему мэтр остался один? - спросил Ренье, нахмурившись. - Куда подевался второй, молодой?
- Не было никого, клянусь святым Румбо! - Хозяин перекрестился и покачал плешивой головой. - Вот мне и подумалось, что грешно бросить человека подыхать одного, точно бродящую собаку.
- И никто не появлялся? Не спрашивал о нем?
- Тот молодчик, о ком вы говорите, вернулся утром, но как услышал про старика, сразу ушел. Ваша милость найдет его в больнице, а если нет, то уж и не знаю, куда он направился.
Ренье поблагодарил хозяина и направился к большому мехеленскому бегинажу - городская больница находилась там. Огражденный высокой кирпичной стеной, бегинаж жил своей размеренной жизнью. Его ворота открывались на рассвете и закрывались с закатом; но в больницу был отдельный вход, и седой привратник подтвердил, что накануне здесь оставили умирающего старика.
- Поищите-ка в общем зале, - посоветовал он пикардийцу. - Бродяг и нищих относят туда. Почтенным бюргерам и добрым горожанам у нас отведены другие места.
Ренье вошел в зал и остановился. На миг у него перехватило дыхание. Несмотря на открытые настежь окна, здесь было невыносимо душно и смрадно: вонь немытых тел, крови, гноя и испражнений смешивалась с запахом сусла и хмеля, долетавшего от находившейся рядом пивоварни. Большой зал был длинным и узким, а его потолок напоминал крышку гроба. Вдоль стен на старых соломенных тюфяках лежало человек тридцать: одни громко стонали и метались, другие же были тихи и неподвижны. Справа от Ренье худой, как скелет, подросток бредил, глядя в одну точку блестящими воспаленными глазами; тут же лежал мертвец, чей нос обгладывала крыса. У входа стояли медные тазы с кровяными разводами на дне; чуть дальше на длинном столе были кучей свалены хирургические инструменты. Четыре бегинки в грубых суконных платьях и коричневых монашеских покрывалах убирали за больными и обтирали горячечных водой с уксусом. Жирные черные мухи проносились над ними с басовитым гудением.
За время паломничества пикардиец повидал довольно больниц и странноприимных домов - их вонь и грязь вскоре переставали бросаться в глаза. Но мысль о том, что почтенный философ лежит на завшивленном тюфяке среди увечных, слабогрудых, расслабленных, холерных и чесоточных; что самые паршивые и гнусные человеческие отбросы окружают его своими миазмами, и мухи, только что ползавшие по струпьям золотушного бродяги, садятся ему на лицо - о, мысль эта была невыносима! От нее Ренье становилось гадко до тошноты, и в глазах у него темнело от гнева.
Он увидел Андреаса и подошел к нему. Тот стоял на коленях возле учителя. Голова Виллема Руфуса была запрокинута, и приоткрытые губы совсем посинели. Рукав нижней рубахи был распорот до плеча, и на дряблой старческой руке виднелась заляпанная кровью повязка.
- Он умер? - сквозь зубы произнес пикардиец.
- Нет, - чуть слышно ответил Андреас, - но ему дважды пускали кровь, и он впал в забытье.
Ренье обеими руками схватил приятеля за плащ и вздернул вверх, точно куклу.
- Почему ты оставил мэтра одного? - спросил он, от гнева едва выговаривая слова. - Разве я не сказал тебе возвращаться к нему и быть с ним рядом? Почему ты меня не послушал? Где, черт возьми, тебя носило?
Андреас хотел оттолкнуть его, но без успеха.
- Оставь! - крикнул он, наконец. - Тебя тоже не было рядом!
- Не я зовусь его учеником, - прорычал пикардиец. - Не я поклялся заботиться о нем, как о родном отце.
- Конечно, не ты, - сказал Андреас с горечью. - Был ли в мире человек, которого ты мог бы назвать отцом и о котором заботился бы с сыновней любовью?
- Нет, не было, - ответил Ренье. - Но не меня назовут худшим из сыновей и никудышным помощником. Мэтр Виллем сделал для тебя так много, а ты даже не смог уберечь от позора его старость! Ты лишил его честной и чистой кончины и привел умирать сюда - в выгребную яму!
- Неправда! - крикнул философ. - В этом нет моей вины!
- Но ты виноват сто крат сильнее, если позволил этому случиться!
- Замолчи… - Андреас побелел и без сил опустился на пол. Тяжело дыша, Ренье смотрел на него сверху вниз.
- Ну, довольно, - сказал он потом. - Разговорами дела не поправишь. Мэтру не место здесь, надо найти ему пристанище как можно скорее.
Андреас закрыл лицо дрожащими руками.
- Горожан лечат в другом здании: для больных там есть отдельные комнаты, чистое белье, хорошая еда и уход. Но туда отправляют лишь тех, кто делает взносы на больницу.
- Еще день, и я устроил бы мэтра во дворце и привел бы к нему епископского лекаря, - с досадой произнес пикардиец.
Закончившие работу бегинки принялись выносить тазы и ведра на улицу. Одна из них, чуть помедлив, приблизилась к Ренье. Она была невысокого роста, немолодая и полная, с бледным круглым и благообразным лицом. От нее пахло уксусом - рукава серого платья пропитались им до локтей, и кожа на пухлых руках покраснела и растрескалась. Вид у бегинки был смущенный, но глаза из-под низко опущенного покрывала глядели холодно и ясно.
Она сказала:
- Простите, господа, я слышала ваш разговор. Кажется, через меня Господь желает разрешить ваши трудности.
- Как же, сестра? - спросил Ренье, а Андреас с надеждой поднял голову.
- Меня зовут Хеди Филипсен, моя сестра недавно умерла и оставила мне дом неподалеку, на Монастырской улице. Дом небольшой, кухня да комната, в нем живем мы со служанкой Сарой. Но есть еще пристройка - там сухо и воздух хороший. Лучшего места для больного не найдешь. Если господа не пожалеют полмарки в неделю, я охотно возьму мэтра к себе и стану заботиться о нем.
- Благослови тебя Бог, добрая женщина, - сказал Ренье. - Иного и не нужно. Деньги у тебя будут, но мэтра нужно перенести сейчас, пока его совсем не уморили.
- Если дадите какой угодно залог… - заметила бегинка, но пикардиец тотчас прервал:
- Вот залог, лучше некуда, - сказал он, указав на старика. - Его жизнь тому порукой. Поверь, госпожа Хеди, она для нас драгоценна.
- Господь свидетель, - подумав, согласилась бегинка, - пусть так и будет. Но прежде назовите мне ваши имена.
Пикардиец сказал:
- Я Ренье из Лёвена, это мой брат Андреас, а мэтра зовут Виллем Руфус из Гейдельберга.
- Далеко забрался бедняга, чтобы умереть, - заметила бегинка.
- Не умрет, - возразил Ренье. - И в этом ты ему поможешь.
Он взял старика на руки, как ребенка, и с ним покинул больницу, а госпожа Хеди указывала дорогу.
Дом на Монастырской улице оказался такой, как она сказала: плющ и дикий виноград увивали его стены, а у крыльца рос жасминовый куст. Внутри было пустовато, но чисто; опрятная служанка, похожая на госпожу возрастом и статью, выглянула из кухни и поклонилась им. Вместе с бегинкой они отнесли в пристройку толстый соломенный тюфяк и положили на козлы. Кроме них и прикрытого доской бочонка, здесь ничего не было; повсюду на стенах висели деревянные таблички с цитатами из Священного Писания.
Устроив старика как должно, Ренье вместе с госпожой Хеди вышли во двор. Там он отдал ей свою последнюю серебряную монету и сказал:
- Смотри за ним хорошо, сестра, а мы в долгу не останемся.
- Дева Мария да утешит вас своей милостью, - ответила бегинка. - Молитесь ей о здоровье мэтра, а уж я сделаю все, что нужно.
- Только не пускай к нему цирюльников с их тазами и бритвами.
- По моему опыту, - сказала госпожа Хеди, - пускать кровь более не требуется. Болезнь мэтра вызвана избытком флегмы, а от него хорошо помогает вареный с медом иссоп и сытная мясная пища.