Острота, без сомнения, вышла довольно плоской, даже если учесть, что мы были навеселе, но и этой искры хватило, чтобы поджечь солому. Следующее, что я помню, это как стул ушел из-под меня, я лежу на полу, а надо мной стоит Бернье с перекошенным от ярости лицом и трясущимися губами.
- Какого дьявола, - начал Форрест, когда я начал подниматься на ноги, и другие тоже повскакали с мест.
Я наполовину встал, когда Бернье ударил меня. Я не удержался и упал опять.
- Бога ради, Бернье! - воскликнул Форрест. - Ты с ума сошел?
И они бросились оттаскивать его, иначе, кажется, он просто растерзал бы меня. Видя, что Бернье держат, я с проклятием поднялся и кинулся на него, но Брайант обхватил меня, крича: "Нет, Флэш! Остынь, Флэши!". Все обступили меня.
Сказать по правде, я был чуть живой от страха, поскольку в воздухе запахло убийством. Лучший стрелок полка ударил меня, и к этому был повод, - будучи напуган или нет, я всегда отличался умением быстро и ясно мыслить в моменты кризиса, - понимая, что нет никакой возможности избежать дуэли. Если, конечно, я не хочу снести удар, что будет означать конец моей карьеры как в армии, так и в свете. Но драться с ним было все равно, что шагнуть в могилу.
Это была ужасная дилемма, и в момент, когда нас растащили, я понял: мне нужно время, чтобы подумать, выработать план, найти выход. Я стряхнул держащие меня руки и, не говоря ни слова, вышел из столовой с видом человека, который предпочитает уйти, чтобы не натворить глупостей.
Мне потребовалось пять минут напряженной работы ума, а потом я вернулся в столовую. Мое сердце стучало как молот, и вид у меня был довольно яростный, так что даже если бы я задрожал, они бы приняли это за проявление гнева.
Когда я вошел, разговоры смолкли. Даже сейчас, шестьдесят лет спустя, я чувствую эту тишину и вижу элегантные фигуры в синих мундирах, и блеск серебряных монет на столе, и Бернье, очень бледного, стоящего в одиночестве у камина. Я направился прямо к нему. Речь у меня уже была приготовлена.
- Капитан Бернье, - начал я, - вы нанесли мне удар рукой. Это было неосторожно, поскольку я, если захочу, могу попросту разорвать вас на куски своими руками. - Конечно, это был полный блеф, как же еще мог говорить настоящий англичанин Флэшмен. - Но я предпочитаю драться как джентльмен, даже если вам это не свойственно. - Я повернулся на каблуках. - Лейтенант Форрест? Можете вы быть моим секундантом?
Форрест выпалил свое "да", а Брайант выглядел удивленным. Он ждал, что я назову его имя, но для него в этой пьесе была припасена другая роль.
- Кто будет вашим секундантом? - хладнокровно спросил я у Бернье.
Он назвал Трейси, одного из "индийцев", и я, отвесив Трейси поклон, подошел к карточному столу, будто ничего не случилось.
- Мистер Форрест уладит детали, - обратился я к остальным. - А нам не раскинуть ли пока партеечку?
Они изумленно уставились на меня.
- Черт возьми, Флэш, ну ты силен! - вскричал Брайант.
Я пожал плечами, и мы вернулись к игре. Все были сильно возбуждены - слишком сильно, чтобы заметить, что мои мысли витают далеко от карточного стола. К счастью, игра в "двадцать одно" не требует большой концентрации.
Через минуту Форрест, обсудивший все с Трейси, подошел ко мне и сказал, что с разрешения лорда Кардигана, в получении которого он не сомневался, мы встретимся в шесть утра за манежем. Подразумевалось, что я выберу пистолеты: как у оскорбленной стороны, выбор оружия был за мной. Я рассеянно кивнул и попросил Брайанта поторопиться с раздачей. Сыграв еще несколько конов, я заявил, что иду спать, прикурил чируту и вышел, пожелав остающимся спокойной ночи с таким видом, будто мысль о ждущих меня на заре пистолетах заботила меня не больше, чем завтрак. При любом раскладе в тот вечер я существенно вырос в их глазах.
Я остановился под деревьями на пути домой и спустя минуту, как и ожидал, увидел бросившегося вдогонку за мной Брайанта, буквально сгорающего от возбуждения и любопытства. Он принялся бубнить о том, какой я чертовски лихой парень и что за вояка Бернье - настоящий янычар, но я его оборвал.
- Томми, - говорю, - ты ведь не богатый человек.
- А? - растерялся он. - Что…
- Томми, - продолжаю я. - Ты хочешь получить десять тысяч фунтов?
- Бог ты мой, - восклицает Брайант. - За что?
- За то, чтобы Бернье вышел завтра на дуэль с незаряженным пистолетом, - без обиняков заявляю я. О, да! Я хорошо знал малыша Томми.
Он вытаращился на меня и снова принялся бубнить:
- Господи, Флэш, ты с ума сошел? Незаряженным… Как…
- Да или нет, - не отступаю я. - Десять тысяч фунтов.
- Но это же убийство! - взвизгнул он. - Нас повесят за это!
Как видите, ни намека на честь или прочую чепуху в этом роде.
- Никого не повесят, - заявляю я. - И тише ты, понял? Теперь подумай, Томми: ты сообразительный человек и мастак по части шулерских трюков - я наблюдал за тобой. Да тебе это раз плюнуть. За десять-то тысяч, ну?
- Бог мой, Флэш, - пищит он. - Я боюсь.
И опять начинает бубнить, только теперь уже шепотом.
Я не стал его прерывать, понимая, что он никуда не денется. Брайант был маленький жадный ублюдок, и мысль о десяти тысячах была дня него как пещера Аладдина. Я объяснил, как легко и безопасно все будет сделано - план у меня уже был готов с того момента, когда я первый раз выходил из столовой.
- Во-первых, ступай и попроси у Рейнольдса дуэльные пистолеты. Отнеси их к Форресту и Трейси и предложи свои услуги в качестве заряжающего - ты всюду лезешь, так что они с удовольствием примут твои услуги, и у них не зародится никакого сомнения.
- Неужели? - воскликнул он. - Они же знают, что я твой закадычный друг, Флэши.
- Ты же офицер и джентльмен, - напомнил я ему. - Могут ли они хоть на минуту представить, что ты затеваешь такую подлую штуку, а? Нет-нет, Томми, не бери в голову. А поутру, в присутствии хирурга и секундантов ты зарядишь их. Очень аккуратно. Только не говори мне, что ты не сумеешь спрятать в ладони пистолетную пулю.
- О, да, - кивает он. - С легкостью. Но…
- Десять тысяч фунтов, - говорю я.
Он облизнул губы.
- Боже правый, - говорит он наконец. - Десять тысяч. Уф! Честное слово, Флэш?
- Честное слово, - отвечаю я, закуривая новую чируту.
- Я сделаю это. Господи! Флэш, да ты сам дьявол! Но ты же не станешь убивать его? Я не хочу принимать участия в убийстве.
- С моей стороны капитану Бернье грозит не большая опасность, чем мне с его, - уверил я Тома. - А теперь, ноги в руки, и к Рейнольдсу.
Повторять не потребовалось. Это был деятельный сукин сын, скажу я вам. Встряв во что-то, он делал это с душой.
Я вернулся к себе, избавился от поджидавшего меня Бассета и плюхнулся на койку. При мысли о том, что я натворил, у меня пересохло в горле, а руки покрылись потом. Вопреки браваде, разыгранной перед Брайантом, я крепко влип. А если что-то пойдет не так, и Брайант не справится? Во время таких приступов паники я с легкостью рисовал себе то, что произойдет - страх, должно быть, стимулирует воображение, но это были не четкие видения, поскольку в такие моменты человек видит то что, крутится у него в голове, и зацикливается на этом. Я представлял, как Брайанта раскрывают, или начинают подозревать, и как Бернье стоит передо мной, незыблемый, как скала, с заряженным пистолетом в руке, и как дуло направляется прямо мне в грудь, как пуля попадает в меня, и я с криком валюсь мертвым на землю.
При мысли об этом я едва не кричал от ужаса и лежал, рыдая, в темной комнате. Мне хотелось встать и бежать, но ноги отказывались служить. Тогда я стал молиться, чего не делал, должен сознаться, с тех пор, когда мне было лет восемь от роду. Но в мыслях у меня постоянно крутились Арнольд и ад, - и это, без сомнения, говорит о многом, - в конце концов я не нашел ничего лучше, чем бренди, но и оно для меня было как вода.
В ту ночь я не сомкнул глаз, только лежал и слушал, как часы отбивают четверти, пока не наступил рассвет и не пришел Бассет. У меня сохранилось достаточно здравого смысла, чтобы не предстать перед ним трясущимся и с воспаленными глазами, так что я притворился спящим, храпя, как орган, и услышал, как он сказал:
- Невероятно! Послушай-ка, сопит, как младенец. Ну чем не бойцовский петух?
Другой голос, видимо, еще чьего-то денщика, произнес:
- Толку-то, дурачина. Вот посмотрим, как он будет сопеть завтра утром, после того, что Бернье с ним сделает. Небось сон его станет покрепче этого.
Ну хорошо, дружок, подумал я. Кто бы ты там ни был, если только выберусь из этой заварухи, я буду не я, коль не взгляну, какого цвета твои кости, когда кузнец-сержант привяжет тебя к коновязи и начнет спускать шкуру плетью. Посмотрим, как ты сам засопишь после этого. Тут я почувствовал, что этот приступ ярости почти совсем вытеснил страх, - Брайант заметит это, слава Богу, - и когда они вошли, я вполне взял себя в руки, разве что не смеялся.
Когда мне страшно, я в отличие от большинства людей не бледнею, а краснею, и это не раз и не два выручало меня, так как мой страх принимали за ярость. Брайант рассказывал потом, что я появился у манежа красный, как индюк; по его словам, все пребывали в уверенности, что это от моего гнева на Бернье. И все-таки они не считали, что у меня есть хотя бы шанс, и притихли, едва мы прошли плац и горнист протрубил зорю.