Многие необычные встречи с животными помнятся мне еще с тех пор, когда и в мечтах не было желания стать зоологом, хотя все тома старого и нового изданий А. Брэма были перечитаны с таким же интересом, как "Айвенго", "Тиль Уленшпигель" и "Тарас Бульба". Были случаи смешные, пугающие, таинственные, разгадка которым находилась много лет спустя. Об одном из них, происшедшем лунной июльской ночью 1943 года, я пишу по прошествии сорока пяти лет, хорошо помня все обстоятельства до мелочей.
Когда фронт откатился от Воронежа на запад, в пустой, сожженный и взорванный город из окрестных сел стали возвращаться жители, неся и везя на саночках уцелевший скарб. И хотя возвращались на пепелища, а не на новоселье шли, кошки были нужнее всякой другой живности, потому что развалины, солдатские блиндажи и землянки, окопы были владениями отъевшихся крыс. Топот и писк этих зверьков слышался из каждого подвала. Снег был истоптан ими, как на скотном дворе. Днем они еще остерегались шнырять открыто, зато ночами не боялись ничего. В жилье, где светились крошечные коптилки, темными углами владели крысы.
Пришло лето, и множество грызунов переселилось на свежий воздух. Но легче от этого не стало, потому что к одному злу прибавилось другое: на людей набросились расплодившиеся в крысином раю блохи. Смотреть фильм в восстановленном под зрительный зал фойе единственного кинотеатра приходилось, поджав ноги.
Летом стали привозить в город котят и кошек, но стоили они очень дорого. Денег не брали, меняли их на соль и хлеб, расхваливая как самых лучших крысоловов. Но один из этих истребителей крыс в первую же ночь пришел в такой ужас, что до света просидел, завывая, на шкафу. Однако сила против серой напасти нашлась и стала быстро опустошать крысиные ряды.
Охранять в городе тогда вроде нечего было, но война гремела недалеко: за Доном слышались раскаты бомбежек, и по ночам на улицах дежурили добровольные патрули. Доверяли это дело и подросткам, пока не начался учебный год. И одна из июльских ночей запомнилась мне совсем невоенными событиями.
Поблескивали в лунном свете оборванные провода. Было видно, как иногда по булыжной мостовой перебегала улицу крыса. Тишина. Ни собака нигде не тявкнет, ни петух в полночь не прокукарекает. И вдруг чуть наискосок от одного тротуара к другому через дорогу быстро проползла, не извиваясь, толстая огромная змея. Тускловато поблескивали ее бока и спина, на миг зловещими, зелеными огоньками вспыхнули глаза. Хотя и была она не более трех метров длиной, мы ее восприняли как чудовище. Никто не осмелился бросить в нее ни камень, ни палку, но всем троим показалось, что она негромко и сдержанно кудахтала.
Утром над нашим рассказом только посмеялись: мол, это вам не Африка, где и не такие змеи ползают. Что-то невероятное, виденное и описанное одним человеком, чаще всего принимают за небылицу, и в конце концов время может заставить его самого усомниться в действительности того, что он наблюдал. Но мы-то втроем видели зеленоглазую, кудахтавшую змею. Прямо как у Бажова в его сказах о Полозе. А тут еще слух прошел по городу, что из проезжего цирка или зверинца сбежал огромный удав, который поселился в садах у реки и нападает там на тех, кто ходит купаться вечером.
Наш дом сгорел дотла. Остались от него только две печи в потрескавшихся изразцах и без труб. Мы с братом аккуратно разбирали их на кирпичи, чтобы сложить времянку. И когда вынули духовку, нашли под ней полузасыпанное глиной гнездо. Это было не крысиное жилье, потому что были там останки съеденных кем-то крыс: обрывки шкурок, высохшие хвосты и лапки. Кто-то сказал, что это крысиный волк - такая крыса, которая своих убивает и ест, а кто-то предположил, что жил там хорек. Поверили в "волка", потому что считали хорька лесным зверем.
Разгадка пришла четырнадцать лет спустя. Понадобилось вывезти со двора кучу железного хлама, пролежавшего все это время на месте бывшего дома. Когда начали ее разбирать, почудилось, что под перержавевшим старьем сидит кто-то живой. И на самом деле: оттуда доносился прерывистый шорох, неясное цыканье или чмоканье. А на земле рядом были натоптанные тропки и маленькая площадка без травинок. Хотелось тут же выяснить, кто копошится внутри этого утильсырья. Но спинки и остовы кроватей, сцепившиеся с обручами, матрацными пружинами, простая и колючая проволока сделали кучу неразбираемой. Под вечер, едва скрылось солнце, пришла разгадка и таинственных звуков, и зеленоглазой змеи.
Здесь мне хочется перебить свой рассказ небольшим объяснением того, почему еще столь много неизвестного и таинственного в живой природе, которую давно изучают люди без предрассудков и суеверий. Давние и основательные наблюдения за многими дикими животными убедили меня в том, что даже самые известные из них не будут поняты до тех пор, пока мы не сможем поговорить с ними на их же языке звуков, и не только звуков, но и взглядов, жестов, запахов, красок. Одного только кольца царя Соломона будет мало. Ведь жизнь животных полна неожиданностей, и многие из них находят правильный выход из сложных положений мгновенно. Как узнать, готовы они к принятию решения от рождения или проявляют сообразительность? У многих в поведении были обнаружены интересные особенности, с которыми редко удается познакомиться даже самым дотошным исследователям. Всего по одному разу мне пришлось быть свидетелем проявления необыкновенно нежных чувств у птиц, которые считаются суровыми и необщительными друг с другом, драки, похожей на сказочный танец эльфов, особой заботливости у тех, кто слыл надменным эгоистом. При мне самка ястреба-тювика кормила самца кусочками той добычи, которую он принес ей на завтрак. Подобное явление наблюдали еще несколько человек в мире, но у других птиц. Слышал, как красиво может петь серая мухоловка, которую относят к самым бездарным певчим птицам, с изумлением смотрел, как, опасаясь от ворон, летел вниз спиной ворон, как ловил рыбу скворец, как на снежной горке катался горностай, как вступали в самостоятельную жизнь птенцы вертишейки, покинутые родителями, как ощипывали живого зайца птицы. И ни одна из этих и других удивительных встреч не повторилась дважды, как ни искал я их, как ни подсматривал за теми же животными. Из-за давности событий иногда приходило сомнение: а было ли все это? Но записи в дневниках подтверждают: было!
О змее ничего записано не было, но она явилась точно из-под земли и второй раз, уже не как пугающее видение, а в своем настоящем облике. К тому времени я уже знал, что все змеи немы, что их глаза не светятся ни зеленым, ни иным светом, что россказни о беглом удаве были выдумкой, гулявшей по многим городам. Когда утих ветерок и угомонилась на тополе воробьиная братия, на куче лязгнула какая-то жестянка, зашевелилась рядом трава, раздалось сдержанное кудахтанье, и через садовую дорожку змеиной лентой быстро проскользнули передвигавшиеся след в след хорек-мать и девять хорьчат. И ушли. А ведь можно было успеть поймать хотя бы одного. Зубы у таких хоть и остры, но еще мелки, как у летучих мышей, глубокой раны от них не бывает. Ушли недалеко, не подняв собачьего переполоха во дворах
Значит, и гнездо в подпечье было хорьковое. Когда днем разбирали печь, потревожили самку, и она, как и в этот раз, увела ночью детенышей, наверное, в печь сгоревшего дома напротив. А промышляла она для семьи только крыс, больше добычи никакой не было. И то, что у нас всю следующую зиму они не водились, ее заслуга.
Новое прибежище хорьков я отыскал быстро: самка привела детенышей в подпол соседнего дома, стоявшего в запущенном, заросшем выродившейся малиной саду. Из окна удалось немного понаблюдать за свободной жизнью звериной семьи, не вмешиваясь в нее.
Семья хорька - это мать и детеныши, которые уходят из гнезда в полудетском возрасте. Немного неуклюжие, внешне добродушные и простоватые звереныши вскоре становятся заправскими и неутомимыми крысоловами, а иногда и курокрадами. Главное в них - решительность, быстрота и немного осторожности - заложено не воспитанием и обучением, а от рождения. Мать держит их при себе ровно столько, сколько требуется, чтобы они избавились от детской доверчивости и только в хорьках признавали своих. Все остальные существа для них - или добыча, или опасность.
Ко времени распада семьи детская игривость хорьчат приобретает оттенок жестокости: брат может ухватить брата за шиворот, так, что, кажется, он через минуту расстанется с жизнью. Но шею хорек хорьку прокусить не в состоянии. Подвергшийся нападению сопротивляется даже как то лениво, а, вывернувшись из братских зубов, продолжает прерванное занятие, не помышляя о мести. Хотя вскоре и он с той же "злостью" может вцепиться в третьего, а первый в это время получит трепку от четвертого. Потом все вместе затевают беззлобную беготню, словно соревнуясь в ловкости, скорости, гибкости. Однако чуть что - все в свою дыру. Но, заюркивая в узкое отверстие, никогда не толпятся, мешая друг другу, а будто втекают в него. А тот, кто находится ближе других к входу, пятится в него, не поворачиваясь, с той же быстротой: это умение у хорьков от жизни в тесных норах, где приходится передвигаться, не разворачиваясь, хотя змеиная гибкость позволяет им без затруднений повернуть назад даже в тесном крысином ходе. Способность мгновенно съеживаться, укорачиваясь вдвое, обманывает того, кто нападает спереди: враг схватывает пустоту на том месте, где только что была голова хорька, который может тут же вцепиться мертвой хваткой в нос противника.