И вот черемушник закончился. Словно на прощанье колючими ветвями ткнулась в лицо упрямая боярка, и я попал в объятья спрятавшего небо и солнце густого и высокого пихтача. Цветы, пушинки остались позади. Из лесной полутьмы дохнуло холодной шахтной сыростью, будто за две минуты я перенесся куда-то за тысячи километров - в холодную и темную страну древесных великанов. Чтобы привыкнуть к перемене, сажусь на полусгнившую влажную колодину и до боли в ушах вслушиваюсь в немую тишину. Ни звуков, ни признака жизни… Только у ног, словно выцветшие в полутьме бледно-рыжие муравьи, подтянув свои брюшки, куда-то торопятся, неся с собою то крылышко жука, то белую куколку - будущего собрата, то неизвестно зачем понадобившуюся сухую былинку.
Вверху подул легкий ветерок, ветви пихт вздрогнули, и лес проснулся… Со всех сторон послышалась спокойная, убаюкивающая, чудесная лесная песня. "Отдохни"… - шептали ветви слева. "Усни… Усни"… - подпевали справа. "Приляг… Полежи"… - еле слышно гудели обросшие лишайником стволы таежных старожилов.
И хочется послушаться доброго совета гостеприимных хозяев, прилечь на бурый ковер из еще не сгнившей хвои, отдохнуть, повспоминать, подумать. Но мокрая от пота гимнастерка липким холодом обжигает спину, и я, не спеша, пробираюсь через чащу на редколесье, к солнцу. Здесь встречают улыбающиеся незабудки, из- под ног во все стороны прыгают кобылки, в ушах звенит стрекотанье кузнечиков.
Вот она какая… Цветастая и душистая, жаркая и прохладная, немая и поющая, приветливая и грозная, гостеприимная и суровая, гористая и равнинная, болотистая и суходольная, скупая и богатая сибирская тайга!..
Наконец я на вершине большой базальтовой скалы, высота которой не менее ста метров.
Позади остался крутой, покрытый редколесьем склон, а впереди у самого обрыва - огромный полумесяц голубой глади озера. Бросаю вниз камень, за ним другой… Они гулко застучали по выступам, потом стук стал тише и, наконец, совсем заглох, словно камни повисли в воздухе, не коснувшись озерной глади.
К востоку справа, испещренный грязно-зелеными пятнами "накипных" лишайников, громоздился самый высокий, совсем недоступный утес-исполин, скрывавший от глаз гряду своих восточных соседей. Рядом с ним - похожая на беседку, по-видимому, легко доступная, седловина. Скалы слева спускались все ниже, а километра за три от того места, где я стоял, совсем прятались в зарослях сосны. Лишь хорошо видный противоположный северный берег - отлогий и ровный. От самой воды он зарос широкой каймой рогоза, за которой вдоль озера тянулась полоса густого леса, отделившая озеро от бесконечной болотистой равнины.
Мне захотелось осмотреть озеро с высоких скал, и я направился к заманчивой седловине. Опять заныла нога, и пришлось выбирать места поровнее, посильнее упираться на неразлучную палку. Но выступы базальта то и дело преграждали путь, и я то преодолевал их на четвереньках, то обходил стороной, что отнимало много времени и сил.
Не успел подойти к седловине, как с высокого утеса взвились в воздух один, потом другой крупные темно-бурые с белыми пестринками орлы. Они начали делать широкие круги над головой, опускаясь все ниже и ниже, уменьшая диаметр круга с каждым заходом. По широким закругленным крыльям, размах которых достигал полутора метров, по длинному с поперечными полосами хвосту и золотисто-рыжей длинной шее я узнал орлов-беркутов. Вот они опустились так, что можно отличить отдельные перья на крыльях и длинные черные изогнутые когти на мощных желтых пальцах… Левый глаз каждого обращен в мою сторону, и в этой темно- коричневой с серым ободком бусинке чувствуется спокойная деловитость, хозяйская уверенность, гордость и превосходство.
Из книг я знал, что беркуты часто охотятся на крупных животных, но человека боятся и избегают. Однако не лишним было приготовиться к защите. Спускаясь с покатого камня за оброненной палкой, я засвистел и взмахнул рукой. Орлы ни на полметра не изменили сужающей спирали и были совсем уж низко. Я наклонился за палкой и услышал сильный свист перьев над головою и тут же вдруг довольно сильный удар клювом в голову и две звонких пощечины крыльями. Глаза заволокло туманом, потекли слезы… Потянулся за сбитым шлемом и почувствовал удар в спину и уколы когтями в поясницу. Быстро развернул кожу косули - укрыл ею голову и часть спины. Третий удар был опять в голову, но слабее. Это придало мне смелости и я выглянул из-под кожи, чтобы следить за неприятелем. Один опять пикирует с вытянутым клювом, целясь в глаз. Молнией проносится мысль - ошибка в сотой доле секунды оставит без глаза, и я с палкой в руке выжидаю эту "долю". Взмахнув палкой над головой в момент приближения хищника, и в то же время прикрыв глаза кожей, почувствовал, что палка шлепнулась о что-то мягкое, потом это "что-то" тяжелым грузом толкнулось в голову, свистнуло крыльями, улетело. Приоткрыв глаза, увидел, что получивший ответный удар пернатый великан беспорядочно машет огром-зными веерами крыльев у самой земли. Оправившись, он торопливо стал набирать высоту. Налет второго хищника был уже менее уверенным, и я лишь концом палки смог достать его богатырскую грудь. Орел резко вышел из пике и полетел к своему собрату. Они сделали еще один широкий круг, осматривая меня с почтительной высоты, и удалились к утесу.
Как только скрылись орлы, меня охватил такой приступ смеха, что я от хохота и, может быть, от усталости, потеряв опору под ногами, повалился на раскаленную, пахнущую базальтом и лишайником каменистую землю.
ПЕРЛАМУТРОВЫЙ ГРЕБЕШОК
Я никогда не был счастлив в любви. Мне просто не везло. И вообще я никогда не был любимцем в веселой и по-молодому задорной компании девушек. Почему так получалось - не знаю.
Одним из моих недостатков могло быть то, что наедине с девушкой, которая мне нравилась, я робел и терялся, не умел поддерживать и вести беззаботные веселые разговоры, и вообще был невероятно застенчив и, по-видимому, невыносимо скучен. Да и среди мужчин не умел преподнести веселую шутку, и даже самые смешные анекдоты в моем изложении теряли остроту, казались вялыми, не вызывали не то что смеха, а даже улыбки.
Еще в техникуме мне нравилась наша студентка Полина. Может быть, я даже любил ее первой робкой любовью, не знаю, но я думал о ней днем и вечером. При встрече изо всех сил старался рассказывать ей о виденном и прочитанном, о себе, фантазировал, но Полина - я видел - с нетерпением ждала, когда я окончу, и я, теряясь, обычно умолкал на половине.
Огорчало еще и то, что она избегала встречи один на один. Купленные мною билеты в кино передавала своим подругам, и на место назначенного свидания приходила вместе с подругой, а потом и вовсе не стала приходить. В такие вечера было грустно, и я уходил в общежитие, ложился раньше всех, но не засыпал до утра.
А когда такие ночи стали совсем уж в тягость, я написал Полине письмо, в котором признался в любви. И хотя я видел ее каждый день, письмо отправил по почте. Шли длинные мучительные дни, отцвела сирень и приближались каникулы, а ответа не было.
Я уже решил остаться в общежитии на все время каникул, так как Полина с отцом и матерью жила рядом, и не терял надежды на хотя бы случайную встречу. Но еще до начала каникул в один вечер навсегда рухнуло все, на что я мог хоть сколько-нибудь надеяться.
- Ты писал Полине письмо? - спросил как-то сосед по койке, заметив, что я не сплю.
Этот вопрос так взволновал, что я долго не мог сказать ни слова. Наконец, стараясь подавить дрожь в голосе, ответил:
- Да. Писал. Откуда ты знаешь?..
- Сейчас читала мне. И знаешь - я не поверил, что писал ты.
- Почему?
Володя молча разделся, лег на койку, закурил папиросу, и только когда она совсем догорела, повернулся ко мне и зашептал:
- Ответа не жди. И вообще брось о ней думать… Так просила передать… Да она и не стоит того, что ты там написал.
Так закончилась первая любовь.
Прошло больше года. Как-то в августе меня вызвали в райком комсомола и послали помочь сельсовету закончить срочные расчеты. В комнате секретаря сельсовета уже сидела незнакомая девушка, что-то высчитывая на бумажке и занося результаты расчета в большую ведомость - "шпалеру". Она глянула на меня из-под нахмуренных по-детски белесых бровей, поправила карандашом незаметную прядку светлых волос и приветливо, по-дружески, словно знакомому с детства человеку, улыбнулась. На душе стало тепло и уютно, я с радостью получил у секретаря задание и уселся работать за столом незнакомки.
Но что это была за работа?
Цифры путались, итоги не сходились, и я, потея и проклиная все на свете, один за одним портил чистые бланки.
- Давайте сделаем перерыв. Потом я научу вас вычислять проценты, - предложила девушка. - Не понимаю, как только вас в техникуме учат? - прибавила она, улыбаясь все той же дружеской теплой улыбкой.
Я молча протянул руку за новым бланком, но она быстро спрятала их под сумочку, а сумочку прикрыла счетами, и мы оба, как по команде, рассмеялись. И так как я продолжал молчать, девушка сказала, что знает меня давно и даже видела наш самодеятельный спектакль "Турлюн Миротворец". Она аплодировала мне громче всех, но я ни разу не глянул в ту сторону, где она сидела с сестрой Лизой.