- А если б даже искренний?.. Пусть только создаст хоть одну офицерскую чека, и тогда для нас все двери отперты. Чуете, чем пахнет?
- Отлично чую. Но в таком случае самому Подвойскому не сносить головы…
Вдруг процессия замялась, задержалась, скомкалась, остановилась. Дорогу перерезал обоз. Мы вышли из толпы. Я взглянул вперед.
Первой за гробом в глубоком трауре шла Мария Диаман под руку с другой женщиной. Я узнал ее сразу. Это была Изабелла Дуэро, красавица, испанка, любовница известного богача Рулева. Теперь она делала новую карьеру - у комиссаров.
Унылый, медленный, замирающий звон редкими ударами проливался в холодном воздухе пасмурного, неживого дня. Понурая четверка черных лошадей остановилась у небольшой коричневой церкви. Кругом все было бело.
Издали слабо доносилось похоронное пение.
Из остановившегося автомобиля поспешно вышел человек и снял шляпу. Сквозь золотые очки остро поблескивали наблюдательные, беспокойные глаза. Он провел рукой по рыжей голове, заторопился впереди и остановился у входа в церковь.
- Смотрите, - сказал Леонтьев. - Вот этот рыжий… в стеклах… Знаете, кто?
- Кто-нибудь из них?
- Это - Урицкий.
Прищурившись, я придвигался к нему, всматриваясь в эту фигуру, стараясь подойти вплотную.
- Вы с ума сошли, - тревожно заговорил мне на ухо Леонтьев. - Куда вас несет?
- Любопытно.
- Остановитесь! Разве вы не знаете, как сейчас чекисты наблюдают за всеми нами.
Я остановился.
В ту же минуту почти рядом с Урицким я увидел Женю. Она стояла печальная, вся в черном, тоже в трауре, как и Мария Диаман.
Какая-то сила рванула меня вперед, и в тот же миг я почувствовал, как чья-то рука крепко схватила мою руку.
XIX. Разговор по телефону с чека
- Арестован! - мелькнуло в голове, на короткий миг приостановилось сердце, напряглись мышцы, и, стараясь высвободиться из схвативших меня железных тисков, я дернулся - напрасно!
Тотчас же я обернулся. На угловатом лице Леонтьева двумя выдавившимися буграми выступали и двигались крепкие скулы. Он смотрел на меня в упор. Я услышал его голос:
- Ни с места! Ни шагу!
- Что с вами? - спросил я с удивлением.
- Не пущу!
- Вы бредите… Что вам показалось?
- Это неважно. Но вы забыли, что вы здесь не одни.
- Неужели вы предположили, что я…
- Ничего не предполагал.
Мы прошли несколько шагов. Леонтьев начал:
- Вы ведете себя, как заговорщик. Зачем вы бросились вперед?
- Уж, конечно, не для того, чтоб убивать.
Оскорбленный его силой, все еще чувствуя боль в покрасневшей браслетом кисти руки, я недовольным тоном ворчливо бросил ему вопрос:
- Да и какое вам дело до моих решений и поступков?
- Ну, нет-с!.. Это касается нас всех. И прежде всего меня. Имейте в виду, что вы - член организации, а затем официально находитесь в моем распоряжении. Так вот, я вам приказываю быть осторожным. Поняли?
- Слушаюсь!
Потом, успокоившись, я объясняю Леонтьеву:
- Не понимаю, отчего вы взволновались. Я просто хотел подойти к сестре.
- Евгении Ивановне? А где же вы ее видите?
- Вон там… Около него…
- Так эта дама в черном - она?..
Мне показалось, что он чего-то не договорил. Неужели он догадывался или знал о любви Жени к Варташевскому? Да и была ли эта любовь? Что вообще произошло между этими двумя людьми? И почему ничего не видел я, не подозревал, никогда не сближал в моем уме этих двух имен?
- Боже мой! Чистая, святая Женя и он!..
Урицкий продолжал стоять при входе в церковь. Печально, прощальным звоном, медленно зазвонили колокола. Старушка около меня сказала:
- Сейчас будут выносить.
Я прошел вперед и выбрал место поодаль.
Могила для Варташевского была вырыта тут же вблизи, в церковной ограде. Снижаясь на толстых веревках, металлический гроб последний раз блеснул серебряным отливом и опустился в могилу. Стали закапывать, и среди нетронутой, блаженной белизны скоро вырос маленький рыжеватый холмик. Пред ним в рыданиях билась женщина, а ее поддерживали, будто стараясь поднять с земли, две других: Женя и Изабелла Дуэро суетились над рыдавшей Марией Диаман.
Потом я видел, как в холм вбили крест. Он был тоже бел, и на его перекладине неясно виднелась какая-то надпись.
Незнакомый мне человек в военной шинели прошел от могилы, остановился около Леонтьева и, что-то прошептав ему, заторопился дальше.
Леонтьев объяснил:
- Они ему даже заранее приготовили крест и надпись… Знаете, какую? - "Полковник Константин Варташевский, павший от предательской руки убийцы за свободу и дело народа"… И тут не удержались от лжи!
- Да… Пригвоздили даже на могильном кресте…
И вдруг пудовая, несказанная, томящая тяжесть легла мне на грудь. Душа сжалась от темной тоски, что-то подступало к горлу и сдавливало дыхание.
Я подошел к сестре, слегка обнял ее и тоном дружеского и грустного совета еле мог выговорить:
- Успокойся, Женя!.. Ты заблуждаешься… Ты не все знаешь… Он не стоит твоих слез.
Она мягко отстранилась:
- Оставь меня! Уйди! Мне хочется побыть одной… Христос с тобой!..
И она медленно поплелась в сторону. Я ничего не понимал.
- Узнала она о том, что убийца - я? Угадывала? Наконец, какое ей дело до Варташевского, до нас, до тайны его смерти? Но если ей сказали - я знаю, кто это сделал.
Я отправился к Кириллу. Был пятый час дня. Щемящие, серые сумерки невидимо переходили в пустынный и тревожный вечер. Кирилл меня встретил, будто ждал моего прихода.
- Ну, что, зарыли? - спросил он равнодушно.
Я кивнул головой. Он с сожалением взглянул на меня:
- Нервы гуляют?
Я молчал.
- Ну, ты тут делай, что хочешь, а мне надо на работу…
- Куда?
- Дельце одно наклюнулось. Надо довезти, а главное, потом удрать.
Едва ли я искренне чувствовал хоть какой-нибудь интерес к тому, что говорил Кирилл, и все-таки тайное, скрытое, полумертвое любопытство заставило меня спросить:
- Разве уже наши начали?
- Обязательно!.. Велел подавать сам Трофимов… Этот не шутит.
Кирилл уехал. Я остался один.
У меня пока не было никакого назначения, не было ни желания, ни нужды кого-нибудь видеть. Я лежал, засыпал, пробуждался, вставал, ходил, снова ложился. О чем я думал весь этот день? Не знаю. О чем-то вспоминал, о чем-то рассуждал. Все было неясно!
Наступила апатия. Сердце не хранило ничего.
Кирилл приехал поздно, мы не успели сказать друг другу ни одного слова, - так он был утомлен, а у меня не было к нему никаких вопросов. Спросонья я только бросил:
- Кирилл?
- Я.
Рано утром он уехал снова, а к полдню вернулся, встревоженный, взволнованный, обеспокоенный и, не успев ввалиться в комнату, громко и нервно стал рассказывать пресекающимся голосом, все время проглатывая слюну и бестолково теряя слова:
- Ужасно. Ты не можешь себе вообразить… Надо сейчас же подумать!
Я вскочил.
- О чем ты? Что произошло?
Тогда, дернувшись, он топнул ногой и вскрикнул:
- Арестован Леонтьев!
- Что-о-о?
- Вот тебе и "что о-о".
- Где?
- В штабе.
- Откуда ты знаешь?
- Да ты-то только сейчас родился? Понятно, от Лучкова. Через Лучкова же мы узнали, что Урицкий спрашивал Леонтьева на допросе, ушел ли ты в Финляндию или еще обретаешься здесь. Конечно, Леонтьев ответил: "Не знаю". Тогда Урицкий спрашивает: "А что, Брыкин не может дать каких-нибудь показаний?..". Леонтьев опять: "Не знаю".
Мы зашагали по комнате. Наконец, я воскликнул:
- Надо идти на все, но Леонтьева спасти - во что бы то ни стало.
Мы стали думать.
Лихой человек Кирилл - лихой человек и плохой советчик. Его проекты были дерзки и смешны. Какой детской романтикой веяло от этих предложений:
- Напасть на чека!.. Отправить делегацию!.. Заявить протест!.. Убить Урицкого.
- Нет, Кирилл. У тебя - большое и смелое сердце, но насчет этого - я постучал по лбу - не богато.
- Ну, так изобретай сам.
У меня созрело решение… Оно было просто и, как мне казалось, не только логично, но и не предвещало никакой опасности.
- Я думаю поступить так… Сначала переговорю с Урицким. Конечно, по телефону. Из разговора будет ясно, серьезен ли арест Леонтьева, или нет… А там посмотрим.
У Кирилла загорелись глаза:
- А ведь и верно! Молодец же ты!
Я оделся и вышел. Первая мысль была:
- Откуда говорить по телефону? Ни из аптек, ни из магазина, ни из частных квартир нельзя было: во-первых, услышат, во-вторых, зачем навлекать подозрение на неповинных ни в чем людей! Откуда же?
Я вспомнил.
Когда-то мне приходилось звонить по общественному телефону в Пассаже. Хорошо, если уцелел!
Я взял извозчика.
Гулко раздавались мои шаги по пустому, каменному, обнищалому и холодному, когда-то многолюдному Пассажу. Какое счастье! Телефон работал. Я соединился:
- Попросите по телефону председателя чрезвычайной комиссии.
Отвечают:
- Сейчас.
Вслед за этим:
- Говорю я.
- Кто?
- Урицкий… Кто у телефона?
- У телефона - секретный сотрудник главного штаба петроградского военного округа Брыкин.
В телефон говорить иронический голос Урицкого:
- Какой, однако, у вас громкий титул!
Я с достоинством парирую:
- Титул дан рабоче-крестьянской властью.
- По какому поводу вы звоните ко мне?