Теперь все было понятно - и этот испуг Марии Диаман и тревожные взгляды игроков у "Эрнеста". Я не узнал себя.
- Ложись… Спи наконец! - приказал Кирилл.
- Боюсь проспать…
- А куда тебе спешить?
- Нужно позвонить Леонтьеву.
- Когда разбудить?
- В 11.
- Ладно!
Я лег. Сон не шел. Я встал, холодной водой намочил полотенце и, обвязав голову, бросился в постель. С этой белой повязкой я, вероятно, был еще страшнее.
Борясь с нервной бессонницей, я стал считать до ста. Забвения не было. Стало светать. Тонким, звонким боем золотые часы Кирилла торопливо пробили "5". Потом все потухло, исчезло и умерло.
…Утром я звонил в штаб к Леонтьеву.
- Говорит Брыкин… Поручение выполнено.
- Все кончено?
- Все.
- Ликвидированы оба?
- Нет, один. Варташевский.
- А она?
Мой голос дрогнул:
- Нет!
- Большая ошибка!..
- Виноват.
Несколько секунд телефон молчит.
Затем:
- Надо увидеться.
- Где?
- В Тучковой переулке… Выхожу сейчас.
Быстро, на ходу пожав мне руку, Леонтьев широкими шагами шел рядом со мной по маленькому, короткому переулку и бросал вопрос за вопросом.
- Где?
- На Елагином.
- Когда?
- Около 12 ночи.
- Погиб малодушно? Отпирался?
- Сознался.
- Вот видите, как все мы были правы. Почему вы не кончили с ней?
Вопрос прожег меня, уколол, прозвучал укором в сдаче, трусости, в позорном бессилии мужчины. Стараясь придать голосу твердость, я тихо ответил:
- Убить ее я не мог.
Он косо посмотрел на меня и произнес раздельно:
- Прес-туп-но! Не-про-сти-тельно!
Немного подумал и, как-то безнадежно махнув рукой, замедлил шаг.
- А впрочем… Это страшно, в сущности, только для вас одного. Вы сами скоро увидите, какую ловушку приготовили для себя.
- Возможно. Лишь бы не пострадала организация!
Низким, шипящим, укоряющим голосом, в котором слышались презрение и гнев, Леонтьев сказал:
- Что жалеть о погибшем. Организации - нет!
И эти два ужасных слова щелкнули по моему слуху, как плеть, и оглушили. Я вскрикнул:
- Как? Нашей организации нет? Что вы болтаете?
Подчеркивая каждое слово, он повторил:
- Нет, я не болтаю. И никогда не болтал. Но организации - нет. Она погублена. Все потеряно. Ее съел Варташевский и эта… его опереточная дрянь.
Я вздрогнул. Внутренний голос бросил мне:
- И твоя!
Зачем я ее не убил?
Леонтьев рассказывал:
- Разбиты центры. Выбиты лучшие люди. Нет Фрони. Нет Феофилакта…
- Что с Феофилактом?
- Убит.
- О, Боже мой! Но кто же мешал ему спастись из его квартиры вместе со мной? Разве мы не могли вдвоем уйти чрез эти поднимающиеся потолки? Разве я не говорил ему, что могу решиться на бегство только с ним? В чем дело? Почему он не скрылся?
- Вы его мало знали. Феофилакт, конечно, был прекрасным организатором. Но это был прежде всего личный мститель. Он искал кровавых встреч. И ведь вот, подите ж. Из каких схваток этот человек выходил живым! Да и тут он вел себя, действительно, героически: по этим чекистам он из двух револьвере выпустил несколько десятков пуль, уложил пятерых. Шестой уложил его. Феофилакт заставил их ломать двери. Потом, с двумя револьверами в руках, загородившись столом, держал им речь - выигрывал время… И, наконец, открыл стрельбу. Об этом Лучков рассказывал со всеми подробностями.
- Какой Лучков?
- Вы не знаете… Лучков поставлен организацией на службу в чека.
Леонтьев усмехнулся:
- Когда и вас судьба приведет туда, познакомитесь.
Какой ужас! Бедный Феофилакт! Я пошел рядом с Леонтьевым по Тучковой набережной и горестно испытывал такое чувство, будто потерял все на свете, сотрясается моя земля, я покинут всеми, и в эту минуту моя единственная опора и надежда - только он, этот человек в желтой коже, шагающий со мной по пустынному, серому тротуару.
Я напомнил Леонтьеву о моем заданий.
- Нет, вам не надо ехать в Финляндию… Теперь это излишне и рискованно. Ведь главной связью был Феофилакт. Теперь кончено. Повторяю вам: организации нет…
- Что же будет? Ведь нужно что-то делать…
- Да, нужно.
- Что?
- Создавать новую.
- Как?
- Бесстрашно, жестоко, не щадя ничего и никого.
Леонтьев задумался:
- Вот что… Завтра в 2 часа дня вы явитесь в гостиницу гвардейского экономического общества. Я вас встречу. Там состоится совещание.
- Слушаюсь!
Прощаясь, он докончил:
- Итак, до завтра. Хм… Так Варташевский нашел свой конец!.. Вот тут-то и вскроется тайна. Вы увидите, как его будут хоронить большевики!
- Да, будет интересно посмотреть на церемонию.
- Я там буду.
- И я.
Сжав мою руку, Леонтьев внушительно сказал:
- Вам не советую…
XVI. Тайна сестры
Все было ново, неожиданно и печально. Никогда еще я не чувствовал себя так сиротливо и одиноко, как сейчас. Мир опустел. Организации нет!
Леонтьев говорит, что можно создать новую, но я вижу, как он сам не верит в это. Да, все плохо…
Но строить нужно. Нельзя сидеть и молчать. Конечно, наше будущее мы будем строить на крови. Для меня это не страшно. Но я ощущаю другую опасность. Всем телом, сердцем, душой, мозгом я чувствую, как в этот мир входит новая мораль. Скоро все будет позволено.
- Стоит ли жить? - спрашивал я сам себя и твердо отвечал:
- Да!
Никогда еще я не был так глубоко убежден в своей силе, как в этот час серого зимнего дня.
Без раздумий, без слов, без вопросов я отдам мою жизнь по первому приказу. Но обидно и горько бросить ее без пользы, попасть в чека и там погибнуть от грязной руки трусливого негодяя или истеричного кокаиниста.
А это может случиться. Мария Диаман не простит и не забудет. То, что я сейчас на свободе, - простая случайность. Пока меня спасает только неизвестность. Мария Диаман не знает, где я живу.
А в самом деле, где я живу? Да, стал бродягой, и у меня нет ни крова, ни пристанища, ни родных.
А Женя?
Я вспомнил о сестре.
Может быть, мы с ней больше никогда не увидимся. Разве я могу ручаться даже за следующий час? Каждая минута мне грозит арестом и расстрелом.
Завтра - совещание. Новая организация меня может послать куда-нибудь в провинцию. Все стало неожиданным! Надо спешить! Я решил пойти к сестре.
Она не удивилась. Ее обрадованные глаза были спокойны. Мы встретились так, как будто условились об этом и ждали друг друга. Но уже первые слова Жени были тревожны. Гладя меня по голове, она говорила:
- Ах, Миша, если бы ты знал, как я беспокоилась за тебя!
- Это почему же?
- Разве для беспокойства нужны причины? Ах, милый, мы переживаем такое скверное время… Я боюсь…
- А ты не бойся.
- Мне все кажется, что с тобой должно случиться что-то неприятное… А меня никогда не обманывает предчувствие.
Бедная Женя! Дорогая моя сестра! Глупая, глупая девочка! Я пришел к ней, ища успокоения, отдыха, тепла, а Женя каркает мне, пророча темный и злой конец.
Как это странно! Чем женщина искренней, тем она беспощадней. Зачем Женя говорит мне о своих предчувствиях? Как будто я сам не вижу, что хожу по краю бездны и неизбежно скачусь, сорвусь и полечу вниз.
Но сейчас об этом не хотелось думать. В комнате Жени было уютно и тепло. Я обнял сестру. Вспомнилось детство.
Зимой мы играли в снежки, лепили снежную бабу. Хорошие были зимы!
Женя сказала:
- Ну, расскажи, как ты живешь. Что делаешь?
- Работаю… понемногу…
- Ты служишь?
Я ответил не сразу. Женя повторила свой вопрос. Что мог я ей сказать?
Она спросила:
- На что же ты живешь?
Я безмолвно вынул пачку и сунул ей в руку:
- Возьми!
Женя удивленно взглянула на меня. В ее голубых глазах мелькнул испуг.
- Откуда это?
В голосе звучала подозрительность. Это было понятно. Откуда у меня могли быть деньги? Кто и за что мне стал бы платить?
С полной и совершенной искренностью я мог бы рассказать Жене о моем сумасшедшем выигрыше. Мог и не смел. В моем сознании, в моей памяти этот выигрыш как-то неразрывно сливался с Новой Деревней, с ночной тишиной, с Елагинским парком. Этого нельзя было трогать!.. Об этом нельзя было вспоминать…
Удастся ли?
Нет, это никогда не уйдет из памяти, никогда не заснет моя бедная совесть!
Я сказал сестре:
- Не спрашивай меня об этом…
Ее рука задрожала. Она выронила деньги. Испуганно, вполголоса она сказала:
- Миша, я боюсь тебя.
- Глупая!
С широко раскрытыми, насторожившимися глазами она быстро шептала:
- Миша, Миша, как страшно! Миша, я вижу, я чувствую, что-то случилось… Что?
- Ничего не случилось.
- Ты скрываешь.
Я попробовал рассмеяться:
- Ты - трусиха и фантазерка.
Смех вышел неискренним. Женя вздрогнула, и вдруг из ее удивленных, испуганных, милых глаз ручьем потекли слезы.
Она крепко обняла меня, будто от кого-то защищая и пред кем-то оправдывая, положила мою голову к себе на грудь и ласково и настойчиво попросила:
- Не лги мне!
Что она думала? Что подсказывало ей сердце? В чем тайно она обвиняла меня?
- Слушай. Миша… Эти деньги грязные. Я не хочу к ним прикасаться. Я их сейчас брошу в печь.
- Ну что ж, бросай!