Отсюда мне вспоминается, как будто бы я слишком долго тянул ответ. Должно быть, поэтому в ее глазах мелькнула тревога. С дрожью в голосе она тихо сказала:
- Вы скрываете что-то? Произошло несчастье?
После секундного молчания:
- Почему мне так страшно с вами?..
Она растерянно оглянулась кругом, и свеча задрожала в ее маленькой руке. В эту минуту она как будто искала выхода, словно я ее завлек и захлопнул в какую-то страшную и тесную ловушку.
Я ясно ощущаю, чувствую, слышу внутреннюю борьбу, происходящую в моем сердце, во всем моем существе. Должно быть, я был похож на сумасшедшего. Путаница мыслей, странность решений, готовность на все и горестное бессилие охватили меня.
В темно-зеленом капоте, с колеблющейся свечой в руке, как потерянная, как приговоренная, она шла по черному коридору в ту самую комнату, где несколько часов тому назад сидел Варташевский.
Мария Диаман поставила свечу на стол и, смотря на меня, ловя ответ в моих глазах, еще раз спросила:
- Что случилось? Я знаю, что-то случилось… Что? Что? - повышала она молящий голос.
Но слова застревали в моем горле. Я не в силах был выговорить страшную правду. Мне не было жаль ни его, ни ее. Я был как в полусне и только понимал одно - то, что больше нельзя медлить и невозможно молчать. Но как поступить, не знал.
Вдруг она вскочила. Ее глаза расширились. В каком-то внезапном презрении она громко закричала:
- Вы убили его. Да! Да! Да!
И бросила мне в лицо бешеное, бьющее, оскорбительное слово:
- Мерзавец!
И ко мне тотчас же вернулись мои силы. Поднявшаяся злоба мгновенно затуманила мозг, сдавила горло, залила огнем мое лицо, и, легко схватив эту обезумевшую, кричавшую женщину, я швырнул ее на пол.
Она упала в ужасе. В остановившемся взгляде я прочел последний испуг. Загораживая выход, вплотную приблизившись к ней, я выхватил мой маузер и направил на нее. Но тотчас же она вскочила и цепко повисла у меня на руке:
- Не смеешь! - кричала она, очевидно, даже не понимая смысла своих слов и только защищаясь от меня, как от ужаса, как от бледного призрака неминуемой смерти.
- Не смеешь! Не имеешь права!
Голос прерывался, тяжело поднималась ее грудь, слова звучали решимостью, требовательностью и отчаянием. И вдруг, будто обессиленная, она тихо и слабо замолчала, молитвенно сложила руки на груди и просяще зашептала:
- Пощади! Не убивай меня! Вспомни, что я была твоей!
И это напоминание меня обезоружило.
Только теперь я понял, как горячо, страстно, жадно она хотела жить, как любила эту жизнь, ее сладкие, обманчивые утехи, ее тающие радости и свою молодость.
И уже не злоба и не мстительность наполнили мою душу, а смешанное чувство жалости и презрения к этой погибающей женщине бросило в это красивое лицо измятую пачку бумажек, мои последние финские тысячи, и они упали мягко и беззвучно.
Я вышел.
- Ступай!
Кирилл спросил:
- Что ты там делал?
- Ничего.
- Ну да, так я и поверил.
- Замолчи, Кирилл!
- Куда теперь?
- Куда хочешь…
- А может быть, сыграем?
Какая удачная мысль! Только бы не остаться одному!
Хотелось азарта, шума, людей. Уйти! Забыться!
- Вези!
Рысак рванул, мы мчались, летели мысли.
Я рассуждал с самим собой:
- Конечно, Мария Диаман донесет. Все ясно и неопровержимо. Труп Варташевского будет найден завтра. Может быть, уже через два, три часа, на рассвете. Убийцу не надо будет искать. Его имя известно… Не все ли равно?
Точно угадав, о чем я думаю, Кирилл медленно произнес:
- Напрасно не убил… Продаст баба.
- Пусть!
- Глупо! Не погибать же из-за этих двух негодяев… Потом пожалеешь, да поздно…
Он задержал рысака и остановился.
- Вылезай!.. Приехали.
Мы стояли у подъезда ресторана "Эрнест". Каменноостровский был пуст. Дом был темен. Только в двух окнах верхнего этажа слабо и бледно мерцал свет, затененный и завешанный тяжелыми, почти непроницаемыми драпри.
- Я подожду, - сказал Кирилл, слезая с козел. И прибавил с веселой удалью:
- Наше дело маленькое. Это вам, господам, играть. Нам, кучерам, зябнуть. Но если выиграешь, вышли бутылочку вина…
Я поднялся по лестнице по темно-малиновому ковру. Слышны были возбужденные голоса.
Кто-то крикнул:
- В банке - 47.000.
Несмотря на то, что в эту минуту я был без денег, что я хорошо это знал, какая-то невидимая, взмывающая сила безумного азарта выкрикнула во мне на весь зал:
- Banco! Крыто!
С руками, глубоко заложенными в карманы, весь - напряжение, весь - ожидание и почему-то весь - уверенность в выигрыше и победе, неподвижный, я смотрел, как крупье аккуратно, быстро и легко разбрасывал карты.
Банкомет открыл свои. У него были шестерка и двойка.
Он торжествующе, твердо и громко выговорил:
- Восемь!
Я повернул свои. Предо мной лежала дама треф и около нее девятка.
Небрежным движением руки я бросил обе карты на середину стола:
- Девять!
XV. Гибель Феофилакта
Среди примолкших голосов в наступившей тишине я стоял у стола, как торжествующий победитель. Банк был сорван.
Кто-то ахнул:
- Редкий случай: бита восьмерка! Да, это - судьба…
Чьи-то глаза исподлобья взглянули на меня пристально и колюче. Что старались они разгадать?
Вероятно, я был очень бледен, и незримо передавались окружающим мое злое напряжение, дерзость и безрассудство. Человек, только что убивший другого, без денег, без расчета захватил банк!
Чем-то длинным, похожим на нож для разрезания бумаги, крупье вежливо придвинул мне деньги и, не считая, я сунул в карман толстую скомканную пачку.
Игра продолжалась.
Был заложен новый банк, зашуршали бумажки. Отрывисто, вполголоса назначались ставки. Они были огромны.
Я выкрикнул во второй раз:
- Banco!
Напряжением больного мозга, сумасшедшей сосредоточенностью желания, последней натянутостью нервов, тайным и острым презрением я знал и чувствовал, что выигрыш опять будет моим.
Раздали карты. С минуту банкомет колебался: прикупить или нет? Наконец, он объявил:
- Своя!
Я поднял мои карты и повторил то же самое, автоматически, не понимая, не взвешивая, ни о чем не думая:
- Своя!
Ко мне пришли пятерка и двойка.
Банкомет открыл:
- Шесть.
Я кинул карты на стол:
- Семь!
Крупье сочувственно и любезно улыбнулся. Остальные взглянули на меня с удивлением, подозрительностью, завистью и той покорностью, какая бывает только в азартных играх у несчастливых и скрывает под своей личиной волнение, безнадежность, но и преступную решимость на все.
Я вспомнил:
- Ах, да! Надо ведь послать Кириллу вина.
И тихо спросил соседа:
- Можно достать шампанского?
Подмигивая, скосив глаз, оттопыренным большим пальцем левой руки он показал мне на высокого брюнета:
- У него…
Перепрыгивая через три ступеньки, неся в каждой руке по бутылке, я сбежал вниз.
Кирилл сидел, развалясь в пролетке, и беззаботно курил.
- Молодец, барин, - обрадованно сказал он наигранным голосом профессионального лихача. - Значит, можно поздравить с пульфером?
Не отрываясь, прямо из горла, я залпом выпил свою бутылку, отшвырнул ее прочь, и с легким звоном она покатилась, стремительно описывая круг на снегу.
Сразу стало покойно. Тишина сошла на мою душу. Во всем теле я почувствовал нежданную легкость и чуть-чуть радостную, светлую бодрость, будто ничего не было, ничего не произошло - ни ужасов, ни убийства, ни этой сцены у Марии Диаман, ни азартных ставок.
- Сколько ты выиграл? - спросил Кирилл.
- Много… Больше ста тысяч.
- Эге… Повезло! Пора и сматываться.
И в самом деле, я должен был отдохнуть.
Только теперь, здесь, на воздухе, после выпитого шампанского, пережив глубочайшие, оглушающие потрясения, я почувствовал, как изнемогло мое тело, истерзалась душа, устало сердце. Машинально, без желаний, без сопротивлений я готовь был идти за всяким, всюду, выполнять всякое поручение, подчиниться чужой воле любого человека.
Я сказал:
- Сматываться, так сматываться. Едем… Может быть, к тебе?
- Хочешь поспать?
- Можно и поспать.
- Да, тебе это необходимо… Только - ох, - как я не люблю вашего брата, ночлежников… Того и гляди… Но ничего не поделаешь…
Я вошел в комнату Кирилла, он отправился распрягать и сбросить армяк. Я задремал.
Путаные, злые, стукающиеся и дергающие мозг проносились в обессиленной, тяжелой голове сны за снами - короткие и страшные. Проплывали пропасти… Рухнул потолок… Меня, бегущего по полю, смеясь, настигал Варташевский… Я вбежал в дом, замкнул дверь, залез под одеяло. Спасения не было! Варташевский вбежал и сюда.
- Ах!..
Я вскочил.
- Ты с ума сошел? - говорил удивленный голос Кирилла. - С чего это тебя бросает?.. Ложись… Ну и нервы же у тебя! Смотри, как бы не попасть на 1-ую версту!
Болела голова, - не вся, нет! - винтяще ныл левый угол лба, и мучительно дергался глаз. Я подошел к зеркалу, зажег свечу. Боже мой, на что я стал похож!
Красные, будто налитые кровью белки вокруг выцветших, водянистых, как у мертвеца, зрачков, впавшие небритые щеки, глубокие синие ямы под глазами: самому себе я казался неживым!