У нас была совсем другая, чудесная своей подробностью карта северо-запада Черного моря. Ее длинные косы - Тендровская и Кинбурнская - прикрывали кокетливо изогнутые колена Днепро-Бугского канала. Лентами вились изобаты глубин со вколотыми в них шпильками буев. Маяки строили глазки капитанам. Под водой прятались мели, лежали затонувшие суда. Карта увлекала изгибами берегов, дразнила недоступностью мелких заливов; она была как готовый сюжет авантюрной повести… "Гагарин" по-прежнему шел вдоль Тендры, а авантюрист Сергей уже прокладывал курс на Евпаторию.
- В Железном Порту к семнадцати тридцати будем, согласен? А теперь так: если по-прежнему норд-ост, идем рекомендованным курсом сто. Если начнется бриз, возьмем мористей… И в любом случае мы в Крыму, - Сергей выпрямился и жестом полководца бросил карандаш на штурманский столик, - в Крыму будем завтра к вечеру, от 18.00 до 20.00!
- Это если из Железного Порта пограничники выпустят, - ласково напомнил я.
- Ну знаешь… - Сергей, как закипающий чайник - чшш? - втянул в себя воздух. - Тут, Баклаша, навигация бессильна.
IV
Ровно в семнадцать тридцать - согласно расчету! - на границе Тендры и горизонта возникло туманное изменение.
- Вот оно! - изрек Данилыч. - Железный Порт.
- А где же порт?..
Вопрос был резонный. На плоском берегу - ни кранов, ни пирса; только бетонные кубики погранзаставы росли на песке и чуть в стороне - покосившийся навигационный знак. Железо в нем присутствовало в составе ржавчины.
- А где ты видел на Большом Фонтане большой фонтан? - сказал Даня. - Так и здесь.
- Фонтанами именовались артезианские источники… - начал было Саша, но его прервал капитан:
- Готовьтесь на берег, господа… - и тяжко вздохнул. Лицо и вся осанка Данилыча - широкая грудь вперед, широкий подбородок кверху - как у многих людей небольшого роста, самой природой предназначены выражать гордую самоуверенность. Но еще в Очакове я заметил: куда все это девается в преддверии визита к пограничникам!
Визит должны были нанести мы с Даней.
- Скажете так, - напутствовал капитан, - ветер усиливается, яхту бьет о дно. Пусть скорей выпускают. Запомнили? Яхту бьет о дно, ветер усиливается… - Под эти драматические инструкции мы отчалили.
Мне предстояло впервые ознакомиться с пограничной системой лично. Косвенная сила запретов (на пляж ночью не ходить!), слухов (говорят, они снова Каролино-Бугаз закроют!), жалобы моряков (на рейде лишние сутки продержали!), неимоверные сложности для рыбаков-любителей и яхтсменов (причем своих, для болгарских яхт, например, все обстояло куда проще) - все это мне, одесситу, было известно с детства. Сила была неукоснительной и располагалась где-то вне жизни приморского города, над ней. Сила потребляла бумаги и выдавала бумаги же. В людях она как бы и не нуждалась: по-моему, до сих пор я ни разу в жизни и не встречал живого пограничника… Вся сложность сегодняшнего визита была в том, что следующий пограничный пункт - Скадовск. Он лежал в стороне от нашего маршрута; зайти туда означало потерять минимум сутки.
На заставе правил молодой, улыбчивый старший лейтенант Мы нарисовали ужасную картину: яхту бьет о дно, ветер усиливается. Губернатор Железного Порта понимающе хмыкнул.
- Могу дать выход до Черноморского, - сказал он. - Но вдоль берега.
Для нас это означало зигзаг вдоль всего побережья Каркинитского залива. Я развернул документы и победоносно ткнул в маршрутную карту.
- Вот видите: у нас курс прямо на Евпаторию.
На карте пунктирная линия действительно соединяла Гендру с Евпаторией; правда, рисовал линию Сергей и с тем же успехом мог провести ее и через Босфор.
- А где тут печать? - мудро улыбнулся старлей. Я понял, что нас видят насквозь, но сочувствуют - и взглядом остановил Даню, продолжавшего бубнить о киле, якобы бьющемся о дно.
- Вот что, ребята, - сказал старлей после тягостного молчания. - Сам я решить этот вопрос не могу. Будем звонить в отряд.
Он снял трубку и сразу приступил к делу.
- Как быть, товарищ полковник? Тут у меня яхта, в маршруте у них указана сразу Евпатория, - и старлей, улыбнувшись, открыл документы на той странице, где после Железного Порта была указана не Евпатория и даже не Черноморск, а Скадовск. Я покраснел.
Из трубки полился металл.
- Есть, - все тверже выговаривал старлей, приподнимаясь со стула, - есть. Понял. Так. Есть! Почему не понял? Я все понял, товарищ полковник.
Он повесил трубку. Мы с Даней тоже стояли, невольно вытянувшись.
- Вот что, ребята… - выдохнул старлей, и мы втроем, расслабившись, снова сели. - Идти нужно в Черноморск. Это факт. И при этом отметиться в Скадовске.
- Значит, заходить в Скадовск? - спросил я с отчаянием, пока Даня заводил пластинку о киле, ударах о дно и ветре.
- Нет. Заходить не надо, - неожиданно сказал старлей. - Я даю выход до Черноморска. Вы идете мимо Скадовска. Вас замечают, делают отметку: такая-то яхта, проследовала тогда-то.
- Так подходить же к Скадовску… - все равно же надо? - не понимал я. Старлей развел руками, пораженный моей тупостью.
- Ваше дело идти, так? Факт. Наше дело вас засечь. Вы идете себе на Черноморск, - он провел ладонью по столу, показывая, как именно мы идем. - Двухмильной зоны не нарушаете: это - ваша задача. Мы вас засекаем, это наша задача. А если мы вас не засекаем, это уже наша ошибка. Ошибка, понятно? Вы идете на Черноморск…
Я посмотрел на Даню; лицо мастера по парусам выражало неестественную степень хитрости. Потом я посмотрел в серые, чистые, очень русские глаза старшего лейтенанта. До меня наконец дошло.
В пустой неуютной комнате (но и сюда доносился шум прибоя) три человека пожали друг другу руки и улыбнулись - улыбкой посвященных, кроткой и мудрой улыбкой людей, познавших Систему.
V
Вот и Железный Порт растаял за кормой. Вдоль борта тянулась все та же безлюдная желто-зеленая кайма. До оконечности острова Джарылгач, где предполагается ночевка, еще тридцать миль, шесть часов ходу. Странно: не утомляет это однообразие. Оно входит в замысел.
- Данька, уйди с носа! Ты ж взрослый парень!..
- Ой, батя, ничего ж не будет!..
Саша по-прежнему сидел в позе "лотос": волевой матрос был погружен в изучение книги "Школа яхтенного капитана". Его неподвижная фигура на фоне заката и моря напоминала полотна Рериха. На горизонте собирались грозовые тучи; и по-прежнему гудел, как заевшая пластинка, всепроникающий прибой.
Сумерки загнали меня в каюту. В свете штурманской лампы над картой нависал нос Сергея. Вокруг были разбросаны циркули и штурманские линейки. Шелестели страницы двух лоций: Черного и почему-то уже и Азовского моря.
- В ясную погоду мыс Айя открывается с сорока миль, - с порога сообщил мне Сергей. - Миля - шестидесятая часть градуса долготы. По розе ветров можно прокладывать курс…
- Все ясно, - я взял блокнот и попытался записать впечатления сегодняшнего дня. Событий было много, они теснились, отталкивая друг друга локтями, не желали укладываться в рамки слов. Мне казалось, что с момента выхода из Очакова прошел не день - по крайней мере месяц. Или год. Или, правильней всего, девяносто миль морского перехода.
- В Керчи мы будем восемнадцатого июля, в шесть часов вечера, - с какой-то механической интонацией произнес Сергей. - Ты знаешь, кстати: Лондон-то находится на широте Киева!
Произошло непоправимое. Судовой врач свихнулся на почве навигации.
Глава 4 Принесенные ветром
12 июля.
Переход остров Джарылгач - бухта Узкая. Ветер N.
I
…И вот, как уже было сказано, утро просочилось в каюту вместе с дождем. На койку падали тяжелые холодные капли. Сверху яхта протекала значительно больше, чем снизу.
Дождь уже шел, когда "Гагарин" отдал якорь у оконечности острова Джарылгач. Именно этой ночью меня поднял звон цепей, нас тянуло на отмель, был аврал, сна не было, и именно сегодняшний рассвет возродил естественный вопрос: зачем же все-таки я во все это ввязался?..
- Все-таки согласись, Баклаша: повезло нам, - задумчиво сказал Сергей. Поскольку я молчал, судовой врач поднялся, кряхтя и трудно помещаясь в каютном пространстве, натянул штормовой плащ; скрылся в люке.
Я продолжал лежать с уютным ощущением: имею право. Во время ночного аврала матросы так и не проснулись. Сергей поступил остроумней: когда цепь запасного якоря наконец зазвенела в клюзе, сонно спросил, откуда звон и по ком он звонит. Я с удовольствием прислушался: сверху, с палубы, донесся гневный голос Данилыча. В альпинизме это называется "разбор восхождения". Правда, доставалось - ше такое? - в основном Дане. Меня не касается…
Койка мерно покачивалась. Несмотря на сырость, можно было еще поспать; можно и обдумать возрожденный вопрос о смысле моего здесь присутствия. С момента отхода вопрос этот как-то забылся, подавленный обилием впечатлений. Впрочем, заниматься самопознанием и сейчас не хочется. Хорошо ведь? Хорошо… Эффект палатки: мокро, тесно - и беспричинно уютно, защищено. Палатка, которая движется. Купе, которое плывет. Каюта… Почему это, попытался я подогреть угасающее сознание, почему только в каюте начинаешь понимать, что вне каюты ты был, строго говоря, ненормальным?.. Тендра, "Мгла", простая смерть Володи, шипит за тонким бортом вода, удивительно спокойное лицо тети Пати… как же она-то без каюты обходится? Я начинал задремывать.
- Баклаша! - Лицо Сергея, возбужденное, мокрое, нависло в раме люка. - Поглядел бы, что делается! Дрыхнет он!.. - Судовой врач опять исчез. Из люка пахнуло сырой свежестью.