II
Данилыч выключил мотор.
"Гагарин" шел вдоль Тендры уже пятый час. Продвижение вперед внешне никак не сказывалось: за Морским маяком коса заворачивает, сужается и затем тянется к юго-востоку бесконечной, безлюдной, без единого ориентира полосой - почти на сорок миль. Вот и сейчас место на берегу ничем не выделялось; только за косой, с лиманской стороны, был виден накрененный корпус старого судна.
По приказу капитана Даня извлек из трюма цемент и могильный памятник.
Мы отдали якорь и отпускали цепь, пока яхта не приблизилась к полосе прибоя.
- Готовьте "Яшку". Поедут Даня и Слава, - хмуро сказал капитан.
Два года назад "Гагарин" остановился - "вот как сейчас" - недалеко отсюда, в районе Белых Кучугур. Погода была прекрасной, экипаж плескался в теплой воде. И вдруг тогдашний боцман, крепкий сорокалетний моряк, старый друг Данилыча, как-то странно вскрикнул. Позже экспертиза установит - разрыв аорты, смерть наступила практически мгновенно. О подробностях капитан не распространялся, да мы и не расспрашивали.
- Сердце было больное. А море любил, - только и сказал Данилыч. Я невольно поежился. Над береговым песком висело знойное марево. Грохотал прибой, слышались одинокие вопли чаек. Монотонность Тендры, ее романтическая уединенность может вызывать и гнетущее чувство: нечто первобытное, мрачное… Сейчас, впрочем, перед нами была простая задача - завезти памятник и цемент на берег. Накрененное судно - база группы ученых-биологов во главе с профессором Шевалевым; он и завершит дело.
- Установить не здесь нужно, до Белых Кучугур не доберемся, долго. Море не ждет, вот оно, - пояснил Данилыч и добавил: - Володя бы нас понял.
Впервые в жизни я надел спасжилет. Под тяжестью цемента, стальной плиты и Дани, сидевшего на веслах, борта "Яшки" едва поднимались над водой. Я прыгнул в воду и поплыл сзади, придерживая корму и стараясь не думать, накроет ли меня памятником, если прибой перевернет лодчонку. Все произошло быстро: достигли загребы, я всем телом почувствовал, как напряглась, упруго сжалась над мелью волна - и вот мы уже летим в пене брызг на гребне, с яхты что-то кричат, опять участок спокойной воды, Даня рвет весла, удар новой волны, скрежет - и оба десантника сидят, тяжело дыша, на влажном скате песка…
- Молодцом! - прокричал Сергей. Даже его голос глох в равномерном гуле; но когда мы вытащили "Яшку" подальше на берег и двинулись в глубь Тендры, шум прибоя неожиданно быстро затих.
Невысокие дюны скрыли море. Коса была здесь шириной метров двести; болотца, заросшие камышом, уживались с полупустынной колючей травой. Из травы вдруг поднялись как бы струйки тумана; я с удивлением увидел, что Даню заволокло плотное сизое облако.
- Ше такое?! - пронзительно вскрикнул мастер по парусам. Но объяснений не потребовалось.
Это были комары.
…Только путешествуя, можно испытать подобные контрасты. Минуту назад мы чинно шагали, сгибаясь под печальным грузом; минутой позже, отмахиваясь от комаров нержавеющей стальной плитой, по косе мчались двое бесноватых. Двухсотметровка была преодолена за время, рекордное для парного бега с памятником; на лиманском берегу мы бросили символ вечного покоя на песок и стали с наслаждением чесаться освободившимися руками. Был момент бесцельных прыжков; был момент, когда мы догадались нырнуть, и комаров стало меньше; а потом нас опять охватила тишина невозмутимой Тендры.
- Есть тут кто-нибудь? - громко спросил я.
- Люди! Профессор! - закричал Даня.
Молчание. Наши голоса глухо и неразборчиво повторил корпус старого судна. Я разглядел его название - "Мгла"; букву "л" почти целиком съела ржавчина. В мелкой воде, в уютной тени под бортом суетились непуганые креветки. Корма плотно сидела на песке.
- "Сидячий Голландец", - определил Даня… Взобрались на покатую палубу. Здесь кто-то жил - висело белье, валялись немытые кастрюли, - но иллюминаторы были затянуты паутиной, остатки гречневой каши в котелке покрывал слой плесени… Дверь завизжала на ржавых петлях.
- Алло! - не выдержав, непочтительно заорал Даня в душную полутьму рубки. Тишина. Мы боязливо зашли и сразу увидели на столе записку: "Буду пятнадцатого. Шевалев".
- Ну, оставим памятник здесь, напишем, ше к чему, - предложил Даня. Иного выхода не было; но я наглядно представил, как пожилой профессор вечером, под не умолкающие вопли чаек, возвращается на "Мглу", заходит в каюту…
- Хочешь его подготовить? - с полуслова понял мастер по парусам. - Очень просто: можем на подходе таблички натыкать. Подходит к трапу профессор - ше такое? - "Осторожно, памятник!". Поднялся на палубу: "Не волнуйтесь, сейчас будет памятник!" И тогда заходит он в рубку уже подготовленный. А тут - памятник…
- Тебе смешно? - Я холодно поглядел на хитрющую физиономию Дани, распухшую от комариных укусов, и невольно расхохотался. Я был не лучше Даньки; нас обоих могли извинить лишь все те же контрасты путешествия и фраза, уже произнесенная Данилычем: "Володя бы понял". И я от души надеялся: он понял бы.
III
Как будто и не было остановки, десанта, комаров… Стоило поднять якорь, завести мотор - и "Мгла" быстро исчезла из виду, сгинула. Все так же пусто на берегу. Ни судна, ни паруса в море. Грохочет прибой, грохочет мотор, и течет, течет, течет мимо борта, исчезая по обе стороны горизонта, желто-зеленая кайма бесконечной Тендры.
Оба матроса, поклонники хатха-йоги, уселись в позе "лотос" у основания бушприта. Мудрую неподвижность двух спин нарушал только покусанный Даня: интенсивно почесывался. Затылок Саши был утомительно бесстрастен. Данилыч, для которого восточная способность сидеть без всякого дела, по-моему, просто недоступна, не выдержал:
- Уйдите оттуда! Я имею в виду… нос загрузили, вот оно! Даня! Ты же взрослый парень!
- Ой, батя, ну ше ты начинаешь?! - вспыхнул взрослый парень. Саша, надо сказать, повиновался молча, сразу; и Даня, пошумев, вскоре последовал его примеру.
В паре Даня - Саша лидер, безусловно, Саша - несмотря на то, что мастер по парусам общительней, живей, да и соображает быстрее. Оба студенты, учатся вместе. Легко могу себе представить, как Даня, на лету схватив какую-нибудь учебную премудрость, после занятий растолковывает ее Саше. Наоборот представить не получается. А главный у них все-таки Саша. Преимущества характера, "глубина", "цельность"? Последнее - пожалуй. Следит Саша за собой чрезвычайно.
Опрятен до полной накрахмаленности. Самолюбив. Когда в состав десанта на "Мглу" вместе с Даней, опытным в обращении с "Яшкой", капитан включил меня - уж не знаю, почему, - Саша, я заметил, покраснел и отвернулся. Но промолчал, как и сейчас, после замечания Данилыча, - то ли чтоб не нарываться, то ли из уважения к субординации, которая у людей такого склада естественно вытекает из уважения к себе самому. Будучи оторван от йоги, он спустился на камбуз, достал миску с морковью, устроился на баке и методично захрустел.
- Любишь морковку?
- При чем тут "любишь"? Полезно. Семь процентов минеральных веществ… - Матрос Нестеренко помолчал.
- Вот ты, кажется, физик? - Видимо, Саша считал, что этот факт моей биографии требует ежедневного подтверждения. - Объясни: почему маятник Фуко колеблется в одной плоскости?..
Я объяснил. Маятник маятником, но по совокупности все это даже загадочно. Если Саша таков, каким он кажется, и только, то кой черт понес его на яхту? Что он здесь надеется найти?.. Не все до конца понятно и в отношении к нему Дани: мастер по парусам вроде и подчиняется авторитету (какому?), и подсмеивается над "цельностью", но далеко не заходит, обязательно остановится… Их как будто связывает общая тайна или происшествие, в котором Даня чувствует себя виноватым. Что-то промелькнуло, например, во время "звонка матери"… Может, я и фантазирую, но ведь должен существовать у Сашиной однозначности какой-то человечный вывих!
Ладно. Поплывем - увидим.
Пока что куда больше, чем знакомство с попутчиками, и меня, и особенно Сергея занимало знакомство с хитрой наукой моря. Проложить курс - истинный и компасный, искоренить в себе пристрастие к метрической системе (одна миля равна 1,854 километра, один узел - скорость, равная миле в час); циркулем измерить расстояние на карте, разделить на скорость яхты (около пяти узлов); определить ориентировочное время перехода, записать данные в специальные графы судового журнала… Для профана, проделывающего все это впервые, нипочем тот факт, что движение в дневное время вдоль прямой Тендры вообще не требует навигации. Особенно подогревала наш пыл карта.
Современному человеку, если, конечно, он не член Генштаба и не шулер, при слове "карта" представляется страница из школьного атласа. Такая карта высокомерно презирает мелочи, домашние подробности, быт географии. Вот Черное море: передавленный овал с ромбиком Крыма. Нету ни бухт, ни лиманов, ни кос. Глядя на три сантиметра Кавказского побережья, прикидываешь, что там негде укрыться от западного ветра. Вранье!
Существует какая-то безнравственность крупномасштабного описания. Когда в детстве я бывал одинок и обижен, я ложился на тахту и подолгу разглядывал мелкий узор ковра. В тех давних горестях меня это почему-то утешало. Есть нечто человечное в малых подробностях, и есть жестокость неживого в несоизмеримых с человеком масштабах - ну, скажем, в холодном величии глобальных идей… Странно только, что подобные мысли вызвало воспоминание об атласе!