III
"Гагарин" подходил к Белосарайской косе. Вечерело; по-прежнему дул свежий, попутный ветер. По предварительным планам, ночевать должны были в Ждановском порту, но…
- А чего мы в том Жданове не видели? - спросил Даня. Мы согласились, что ничего не видели.
- Так вот… оно, - рассудительно сказал Сергей. - Почему бы сразу на Таганрог не двинуть?
Данилыч опешил. До сих пор такого рода инициатива исходила от него.
- Вода ведь кончается… И хлеб, вот оно.
- На ужин хватит, а утром будем в Таганроге.
Шкипер окинул команду долгим взглядом, хитровато улыбнулся… Мы расправили плечи. Никто не хотел "на танцы": пока идется, мы хотели идти. "Что, прониклись?" - говорил капитанский взор. "Прониклись - отвечали мы.
Экипаж начал готовиться к ночному переходу. Помня о приключениях на маршруте Керчь-Бердянск, настроены все были серьезно. К закату "Гагарин" приобрел вид идущего в бой миноносца; хоть сейчас в центр окружности, вписанной в Бермудский треугольник. Команда, в плащах, в страховочных поясах, сапогах и зюйдвестках, похожая на группу контрабандистов, сидела в сумерках за ужином и подкреплялась так основательно, будто ждала наряду со штормом и голода.
- Ночные вахты теперь, как вы просили, можно: Саша - Слава, Сергей с Даней, - неожиданно сказал Данилыч… - Чего молчите?
- Видите ли, Анатолий Данилович, - осторожно заметил Сергей, - стоит ли рисковать? Уже привыкли, сработались…
- И несправедливо получится, - поддержал Саша. - Слава и Сергей в тот раз "собаку" отстояли ведь!
Данилыч одобрительно кивнул.
- Верно. "Собака" ваша теперь.
- Наша, наша, - буркнул Даня, доедая остатки сухарей, размоченных в остатке воды. - Я ше, спорю?..
Шкипер еще раз удовлетворенно кивнул. Матросы доужинали, безропотно помыли посуду и легли. "Гагарин" пронизал строй судов, стоявших на ждановском рейде, и опять остался в море один.
Ночь понемногу прибывала. Загорались звезды и маяки. Черно было только внизу, у бортов; горизонт слегка светился, и чем-то бесцветным вспыхивала вдали вода. Чувствовалось, что темней уже не будет.
В каюте щелкнул выключатель. Казалось, щелчок этот включил и темноту, которая сразу плотно, как перчатка, охватила яхту. Вокруг кокпита возник уютно ограниченный мирок, келья мягкого полусвета. За ее стенами скрылось, безопасно залегло море. Ночь усиливала его свежий запах.
Я стоял у штурвала. Жаль, что морской путь "Гагарина" скоро кончится. Наше плавание - всего лишь каботаж, мы не покидали берег на недели и месяцы, но что с того? Море умеет подчинить себе быстро. Нет, думал я, все-таки наше путешествие не способ провести отпуск, не только отдых, нечто большее было и в зависти коллег на кафедре теоретической физики перед нашим отъездом, и в расспросах друзей в Ялте… В них ощущался голод; чего-то остро не хватает современному человеку, даже современному ученому, но чего именно? Какой вид голода утоляет путешествие?.. Секрет моря, пожалуй, в том, что сливаешься с чем-то неизмеримо большим, чем ты сам; море отрешает, море чуждо суете…
- Ну, где огонь? - Голос Данилыча заставил меня вздрогнуть. - Слава, ты видишь где-нибудь желтый огонь?..
Из люка показались силуэты двух навигаторов. Шел очередной диспут. Лоция упоминает около десятка "низких кос, выступающих от северного берега Таганрогского залива". Каждая коса имеет обширные отмели. Каждую отмель отмечает светящийся буй. Оторванный от своих размышлений, я с досадой подумал: обилие навигационных знаков и есть главная опасность в здешних водах.
- Желтого не вижу. Вижу белый… два белых огня!
- Это маяк и светящий знак Кривой косы, - неуверенно сказал из темноты голос Сергея.
- А там кто мигает? - Шкипер указывал на юг, где мигать было решительно некому.
Сергею стало обидно. Имелось уже три новых света, которые открыл не он. Врач-навигатор взял бинокль и поспешил на нос, дабы внести свой вклад в обнаружение маяков Азовского моря.
Успех пришел сразу.
- Земля!!! - кричал впередсмотрящий.
- Какая земля? - Я не видел лица шкипера, но по тону было ясно, что он уже ничему не верит. - Где земля?
- Прямо по курсу. Туча огней!
- Ты что же, хочешь сказать, что мы лезем в берег?..
- Не хочу. Но так получается! - Сергей поспешно вернулся, вместе с Данилычем залез в каюту, раскинул карты… До меня доносились возгласы, по которым можно было судить о ходе дискуссии: вообще-то все ясно, но откуда огни, открывшиеся раньше?
- А красных буев тут быть не должно? - поинтересовался я. Сергей выскочил наружу:
- Где? Где ты видишь красный буй?
- Да я не вижу. Что, спросить нельзя? - Огни подходили все ближе.
- Там что-то краснеет-таки, - сказал капитан.
- Нет, там что-то зеленеет, - возразил врач. Оказалось, они глядят в разные стороны.
Послышался размеренный гул; мимо яхты плавно прошла тяжелая черная тень. Красный ходовой огонь, горевший на борту судна, по-прежнему казался далеким. Какое-то время все молчали. Белые светляки берега редели и блекли. "Гагарин" повернул правей, в надежную черноту моря.
- Понял! - вдруг закричал Сергей. - Слушайте, вот что в лоции: "Огни селения Стрелка и рыбацкого промысла затрудняют опознание знака Кривой косы…" В этих строках - отголосок вековых трений между мореходами и рыбаками, которые жгут костры где попало! Это была рыбацкая Стрелка!
- Ну и гори она огнем, - довольно нелогично сказал я.
Огни уже отошли; мягкая рука ночи опять стиснула яхту. Мерно покачивался, ровно желтел блин компаса. Темнота опять стала плотной и надежной. Только ветер напоминал о существовании скрытых объемов моря и неба вокруг нас. Ко мне возвращалось приятное чувство уединенности. Навигаторы завели новый спор; а ветер понемногу крепчал. Появился небольшой рыск на курсе, и я сообщил об этом Данилычу.
- Ладно, сейчас стаксель собьем… Когда я махну рукой - приведешься к ветру, вот оно. Пошли, Сергей - силуэты навигаторов двинулись по направлению к бушприту. Отчасти из-за качки, отчасти же из-за нерешенного вопроса о времени появления Шабельского маяка руками они размахивали непрерывно. На парусах плясали причудливые Буратиновые тени. Я начал приводиться к ветру… В этот момент и налетел, как выяснилось чуть позже, шквал.
Кто-то выбил у меня изо рта папиросу. Грот и бизань оглушительно щелкнули, вытянулись параллельно ветру и задрожали, заревели на низком тоне. Мотор, кажется, заглох: я его не слышал. Яхта стояла на месте, а штурвал, судорожно дергаясь, вырывался из рук.
- Данилыч!! Руль заклинило!! - заорал я, сам себя не расслышал и переспросил: - Что-что?..
- Иии… вееедись… ветруууу… - смутно долетело с носа.
- Нее… огуу!!! - завопил я, с трудом раскрывая рот, который тут же забивало плотным воздухом. В ответ выла и визжала ополоумевшая тьма. В этой какофонии выделялись размеренные деловитые залпы: производил их стаксель, перелетая с борта на борт. На нем зависели Данилыч с Сергеем. Их лица с разинутыми в неслышном крике ртами то апоплексически багровели в свете красного ходового огня, то наливались нездоровой русалочьей зеленью, оказавшись над водой уже за левым бортом…
И вдруг все кончилось.
- …твою к ветру! - прозвучало в наступившей тишине окончание крика Данилыча.
- Не могу!!! - И тут же я почувствовал, что уже могу - яхта управляется - да и кричать незачем… Стаксель упал на сетку, шкипер и судовой врач вернулись в кокпит. За три минуты шквала они были добросовестно избиты и насквозь вымокли.
- Пошли переоденемся, - тихо сказал Данилыч. - Все-таки объясни, Сергей, почему Шабельский маяк откроется в четверть третьего?
С этими словами навигаторы исчезли в люке.
Я остался на палубе один. Ветер опять равномерно набивал паруса; опять стала надежной упаковка темноты, опять успокоительно-размеренно шевелилось под яхтой ночное море… Я уже знал коварство этого водоема, я был настороже, но и особой тревоги вместе с тем не испытывал: отчасти я доверял себе, отчасти Данилычу; а больше всего - "Гагарину".
К яхте рано или поздно начинаешь относиться как к личности. А ведь сравнительно недавно "Гагарин" был для меня одним из плавсредств и только.
Перед походом Данилыч нас друг другу представил. По воскресеньям я скреб палубу; это была пора официального ухаживания. В совместную жизнь еще как-то не верилось. На первом переходе мы с Сергеем робко сидели под незнакомым стакселем: мы были случайными гостями, были с лодкой на "вы".
Медленно, не слишком охотно открывала нам яхта свои секреты. Мы учились ходить по палубе, не хватаясь поминутно за ванты, засыпать под грохот мотора и просыпаться, когда он замолкал. Учились прокладывать курс, стоять на руле. Под парусами мы не столько любовались их "белой грудью", не так уж наслаждались "прелестью попутного ветра", а опять-таки учились, учились жить на яхте, жить вместе с яхтой. На выяснение любовных отношений не было времени. Мы как-то незаметно стали называть лодку домом; и это чувство дома было конкретней и проще, чем любовь.
- Что бы ни случилось - держитесь лодки, - предупреждал шкипер на переходе к Бердянску. Он мог бы этого не говорить. Той штормовой ночью "Гагарин" был для нас и товарищем, и единственной надежей; он выносил, как выносит от волков крепкая умная лошадь. Позже, в тихом приюте Дзендзиков, хотелось поднести яхте краюху с солью; почувствовать, как в ладонь мягко ткнется влажный бушприт. Живая, конечно, живая, с норовом, но дружелюбная; и сейчас, стоя у штурвала, я знал: она и сама найдет дорогу, беспокоиться нечего. Скоро окончится моя вахта, я спущусь вниз и усну, надежно прикрытый тонкими бортами, подрагивающими, словно кожа, от любых каверз Азовского моря…