А бежать, кроме Рудольфа было видимо некому. Не Евтушенко же побежит, его же в магазине разорвут на автографы и процесс покупки затянется. И поэтому Белла была очень тактична.
- Рудик, ты пишешь стихи, и это уже огромное счастье, - сказала эта царственная женщина.
И после этого Рудольф рысцой побежал в магазин. Закат резал глаза и несмотря на огромное счастье, он чувствовал себя несчастным. Такая женщина, а от алкоголизма не лечит.
Но основной доход Рудольфу приносили конечно не стихи, а небольшое издательство. В этом издательстве он выпускал семейно-педагогическую газету, писал в ней передовицы, в которых давал советы, как сохранить и преумножить семью и как вести себя с партнёрами по браку. Я знал четыре супружеские пары, которые выписывали эту газету. Стоит ли говорить, что все они распались. Ну и конечно, своя рука - владыка, Рудольф издавал у себя свои поэтические сборники и как-то ухитрялся их сбывать. Эти сборники продавались везде, даже в банях. И это довольно мудро. Человек например покупает стихи Рудольфа, читает их и ему после этого хочется как-то помыться и очиститься, а он уже находиться в бане. Бери билет и мойся. Очень удобно.
Но жулик Рудольф был гениальным. Он и меня однажды объегорил, да так ловко, что я догадался об этом только через полгода. Как все жулики он внушал к себе ощутимое доверие. Всегда при галстуке, правота в глазах и бледность, как у чиновника высокого ранга. Побритые щёчки, лёгкая лысоватость. Это всё как-то внушало.
Пил я с ним всего два раза и это было что-то.
Первый раз мы с ним даже не пили, а так, похмелялись. Я шёл с майского утра за красненькой, а Рудольф сидел у подъезда полумёртвый "с махмура" и не участвующий в этом мире.
В двух шагах от него с нечеловеческими звуками сношались кошки, а Рудольф даже не мог поднять для пинка ногу. На все вопросы он тупо молчал и только отхаркивался. Мы в один подход раздавили среди цветущих кустов мою бутылочку и встал бесперспективный вопрос - что делать дальше? В принципе, что делать дальше, мы знали, не знали только на какие шиши. Дружное отсутствие денег (две копейки не в счёт) как всегда пыталось перечеркнуть громадье наших планов. Но после яблочного винца Рудольф частично воскрес, его глаза наконец увидели солнце, пробило и слух. Он ещё раз отхаркался и, как Моисей евреям, сказал мне: - Пошли. Я знаю куда идти. А водка в те времена устойчиво стоила 3,62. И это 3,62 было как заклинание. Стоило сказать эти цифры и люди начинали мечтательно и стеснительно улыбаться.
И мы пошли. Рудольф, брезгливо обходя токующих голубей, привёл меня в центральный гастроном и, оставив у конфетного отдела, уверенно направился к винному. Там трудилась его знакомая продавщица по имени Люба, этакая бой-баба, как и все продавщицы водки и вина.
Здравствуй Люба, - внятно сказал Рудольф с мягкой улыбкой и поправил галстук.
Люба сразу упёрла руки в свои висячие, как сады Семирамиды, бока и, сощурив наваксенные глазки, страстно задышала:
- A-а, явился? Что, деньги принёс? Ах, опять не принёс? Ни стыда ни совести. Отвороти харю, бесстыжая она у тебя. Отвороти! У-у, глаза собачьи! Тьфу на тебя!
По её приветливому тону чувствовалось, что Рудольф должен ей немало и уже обманывал не раз. А по кинетической силе и искренности плевка, чувствовалось, что и не два. Старушки с бидончиками у молочного отдела сладко внимали скандалу.
Но Рудольфа всё это нисколько не смутило. Встряхнув платочком, как фокусник, он протёр им заплёванные очки и лицо.
- А вот харкаться не хорошо, - дружелюбно сказал он - А ещё передовик советской торговли. Ты вот харкаешься, а я ведь к тебе по делу.
- Ой не надо мне от тебя никакой статьи в газете! Ой, не надо - гордо заявила Люба.
- Ну статья-то почти готова. И деньги, эти 14 рублей я тебе верну.
- 15! - сказала Люба.
- Ну 15, - не стал спорить Рудольф. - Но мне сейчас не хватает на бутылку всего две копейки. Всего две, понимаешь? А 3,60 у меня есть - и он со значением потрогал свой карман.
"Какие 3,60? - изумился я - Что он несёт? У нас с ним всего по копейке на брата".
Сначала Люба была ни в какую. Видимо из принципа. Но Рудольф был настойчивым, и постепенно её уболтал, без конца показывая два пальца.
- Ну ладно уж - махнула она пухлой дланью. - Иди уж пробивай. Действительно, чего уж тут из-за двух копеек-то.
И Рудольф пошёл к кассе и, конечно, никаких денег у него не было.
- Бутылочку водки с собой - доверительно сказал он кассирше.
- А деньги-то где? - оторопела кассирша, разглядывая пустое блюдце.
- А я с Любой договорился, - тихо объяснил Рудольф.
- Люба! - заорала кассирша через весь зал - Очкастый с тобой договаривался?
- Договаривался, договаривался… - подтвердила отходчивая Люба - Пробивай!
И кассирша пробила чек, мы его у Любы обналичили и с изумрудной бутылкой водки вышли на сверкающую маем улицу.
- Учись, пока я жив, - сдержанно посоветовал Рудольф.
Я, потрясённый простотой обмана, молчал.
Но не всё в его жизни было так безоблачно. Вторая выпивка это подтвердила.
Мы с ним случайно встретились в центре, а была зима и мы из-за озверелого мороза стали как-то пить, чтобы как-то согреться. Сначала пили в студии звукозаписи у моих друзей, потом в опорном пункте милиции с ментами - уже знакомыми Рудольфа. Помню, между ментами разгорелся спор - брать или не брать взятки? И даже не так. Все были за то, чтобы брать взятки. Спорили о том, хорошо это или плохо? Все считали, что это хорошо и даже полезно, и майор, и капитан и два лейтенанта. Против был только один сержант - племянник майора, малый с бандитской внешностью, только что из деревни переведённый в город.
- Дурак ты, парень! - кипятился капитан. - В милиции таким не место!
- Да я тебя, падлу… За идеалы! - пытался расстегнуть кобуру майор и застрелить сержанта на правах родного дяди. Лейтенанты его вяло отговаривали. Все были вусмерть пьяные. Потом и у Рудольфа что-то перемкнуло и он стал убеждать ментов, что он - вор и "обнёс" уже две квартиры в 4-ом микрорайоне. Менты тоже убеждали Рудольфа, что 4-ый микрорайон - это Промышленный райотдел, а значит не их, а какого-то Федюкова, и так этому Федюкову, козлу и надо.
- Давайте лучше выпьем за первую любовь, - сказал наконец майор, разглядывая на свет бутылку.
Мы немедля выпили и майор сунул мне в ладонь кусочек сала с прилипшей газеткой. Я стал её отлипать.
- Ешь с бумажкой, сынок - сказал майор и объяснил - С бумажкой оно сытнее.
- Да? - удивился я и съел с бумажкой.
Потом мы снова оказались с Рудольфом на улице на визжащем снегу, среди непонятных городских огней. Идти домой он категорически не хотел.
- Такой серьёзный мороз! Нам просто необходимо выпить ещё - убеждал он меня и счастливо смеялся.
- Так ведь деньги… - ежась, начал я.
- Найдём! - заверил Рудольф.
И он повёл меня в ресторан "Колос", самое бомондное место нашего города. По словам Рудольфа, его там знает каждая собака и каждый будет безумно рад его видеть. Настолько безумно, что с удовольствием подкинет нам деньжат или даже пригласит за свой столик. Одним словом, говорил что-то нереальное.
Мы открыли тяжёлую стеклянную дверь и вошли. У гардероба, искрящегося норкой и соболями, сидел и грыз ногти заслуженный швейцар. Сверху бухала музыка, молодецкий голос пел про город Одессу и преступно пахло шашлыками. Мне даже показалось, что я слышу счастливое чавканье.
А Рудольф достал свой неизменный платочек и начал протирать запотевшие очки и это их спасло. Сверху сошёл какой-то лоснящийся, разгорячённый мясной пищей мужчина и, задумчиво расстегивая ширинку, направился в сторону туалета. И вдруг, увидя Рудольфа, остановился. Лицо его озарила изумлённая улыбка и он действительно очень обрадовался.
- Рудольф Иванович! Вот так встреча! - ликующе закричал мужчина. С этими словами он подошёл к нам и с восторгом два раза ударил Рудольфа по морде. Глаза Рудольфа подёрнулись туманцем.
Я тоже оторопел. "Эй! Эй! Чего вы там?" - закричал швейцар.
- Ничего, всё в порядке, дядя Миша - сказал мужчина и, пообещав - сейчас поссу и продолжим, - он ушёл в туалет.
Тут вышли ещё два мужика с продажными барышнями и тоже обрадовались встрече с Рудольфом, и тоже дали ему по многострадальной морде.
- Деньги где?! - трясли они Рудольфа, как осеннюю яблоню.
- Не успел я… Машина сломалась - хнычаще объяснил он.
Мы со швейцаром их кое-как оттащили, хотя барышни советовали оторвать Рудольфу яйца. А одна из них даже пыталась это осуществить.
- Пошли отсюда - сказал я - А то щас этот, из туалета выйдет.
И мы ушли восвояси. Дорогой молчали. Я из деликатности, Рудольф из-за стыда.
А потом я услышал, что Рудольфа положили в психушку.
И это была не тривиальная и обыденная белая горячка - профессиональная болезнь алкоголиков, а что-то похуже. Оттуда он выписался с инвалидностью II группы.
Последний раз я его видел на хоккее с мячом. Культивируется такая интересная игра в нашем городе. Стояла оглушительная оттепель, а Рудольф пришёл на хоккей в чабанском полушубке и тяжёлых сторожевых валенках - видимо не мог осмыслить погоду.
Он смотрел на меня кротким взглядом больного на голову человека. Заторможенный такой, с равнодушными, как у святого, глазами.
Началась игра, начались финты и пробросы мяча. Рудольф вёл себя неадекватно. Он не впопад вскрикивал и тихо радовался, когда нашим ребятам забивали гол. К концу первого тайма выяснилось, что перепутав формы, он болеет за команду противника.
- Наши же синие! - сказал я ему.
- А я думал белые, - застенчиво ответил Рудольф.