Дмитрий Леонтьев - Обитель стр 5.

- Отчего все ссоры и обиды? Когда мы маленькие, нас бабушки воспитывают. Они чуть ли не мысли наши угадывают: устали ли мы, хотим ли есть, пора ли спать, когда мудрую сказку рассказать, а когда помолиться за нас... Мы вырастаем и хотим этой любви от всех людей. И это - правильно. Молодые пары часто дуются друг на друга по пустякам, а в сути лежит все то же: "Она мои мысли не читает, а я ведь с работы пришел усталый, мне передохнуть надо, а тут она с какими-то расспросами", "Он на меня внимание перестал обращать, приходит с работы и молчит, а я целый день ради него крутилась-вертелась, хотела все к его приходу приготовить, да ря­дом посидеть, поговорить... " Вот только одну маленькую деталь они забывают: каждый хочет, что б к нему отно­сились, как его бабушка, но никто не хочет сам быть "бабушкой"... Отсюда и эгоизм, и непонимание, и ссо­ры... Вы так все это своему сыну и невестке и передайте. Все пойдет на лад. Они хорошие дети, просто молодые еще, не все понимают. А потом появится ребенок и их "я" сольется в троичное "мы"... Идите, матушка. Для этого священник не нужен. Все будет хорошо.

Женщина отстала, задумавшись, а я, пройдя еще не­сколько шагов, запоздало сообразил:

- Она же вас еще ни о чем спросить не успела! Про что вы ей рассказывали?

- Разве не спрашивала? - удивился старик.- А, ну это... Не ищите здесь загадок, голубчик. Все просто. Она

наша прихожанка, я ее давно знаю... И бедами своими она со мной уже делилась... Вот я и догадался.

Позади кто-то громко фыркнул: нас догонял шуст­рый Ванечка. Старик обернулся к нему и попросил:

- Проводи дальше гостя сам. Попарь в бане и от­веди на ночлег. А я пойду... Устал... Передохну чуток, и... люди ждут...

- Давай-давай,- хамовато ответил ему юроди­вый.- Работай, пока возможность есть. Сам потом жа­леть будешь: и это не успел, и то не смог... Ступай, без тебя управлюсь..

- Нехорошие у вас манеры,- укорил я его, когда старик скрылся из виду.- Он ведь начальник здесь, а вы ему грубите. Да еще при чужестранцах. Что о вас люди подумают? Если вы сами себя не уважаете, то как вас другие уважать будут?

- Вот у себя в монастыре другие порядки и заве­дешь,- рассеянно ответил он, видимо, коверкая какую-то русскую поговорку.

Отвечать этому душевнобольному я не стал. Неиз­вестно, что от него ожидать: еще подопрет дверь, пока я сплю, да подпалит, как Наполеона. Русские вообще не­предсказуемая нация, а уж сумасшедший русский... Но, по счастью, все обошлось. Он отвел меня в баню (это вообще изуверская русская традиция, основанная все на том же столь любимом ими мазохизме, я вам лучше все это обрисую при встрече, в красках и даже в эмоциях). Потом напоил горячим чаем с медом и травами и уло­жил в небольшой, жарко натопленной комнате. От на­битого сеном матраса пахло так приятно, а я устал так сильно, что, кажется, уснул раньше, чем моя голова кос­нулась подушки.

ГЛАВА 2

Белизна - угроза Черноте. Белый храм грозит гробам и грому. Белый праведник грозит Содому Не мечом - а лилией в щите! Только агнца убоится волк, Только ангелу сдается крепость. Торжество - в подвалах и вертепах! И войдет в Столицу - Белый полк!

М. Цветаева

Проснулся я от гнусных воплей за окном. Первым делом схватился за спрятанный с вечера под подушку пакет с посылкой - на месте! - и настроение сразу стало солнечным. Я добрался до "точки встречи" вовремя, и даже чуть раньше назначенного срока, пакет для пе­редачи в целости и сохранности, и даже чувствую себя отдохнувшим и полным сил - чему же тут не радо­ваться?..

Сев на постели, я зевнул и, отодвинув занавеску, вы­глянул в крохотное заиндевевшее окно. Так и есть: весь шум и гам производил вчерашний долговязый юроди­вый, по-петушиному наскакивая на какую-то тетку, с ног до головы затянутую во все черное.

- ...я те дам "святой старец"! - орал он, грозя пере­пуганной бедняжке костлявым кулаком.- Я те покажу "святой" Распутин! Не твоего ума дело о таких вещах судить!

- Но люди говорят...

- Люди всегда что-то говорят! Языки есть, вот и трез­вонят! Как колокольчики... До звона в ушах! Запомни: вот Бог,- он ткнул пальцем в небо,- вот ты,- ткнул ей в кончик носа.- И все, что исходит от тебя, должно

идти к Нему. Прямо! А вот это,- он щелкнул у ее лево­го уха пальцами, и глаза женщины невольно устреми­лись туда,- твой Распутин! А вот это,- щелчок пальца­ми у правого уха,- заботы твои! А это,- снова щелчок, уже где-то в стороне,- то, что "люди говорят"! На все это отвлекаться будешь - по прямой дорожке не прой­дешь! Есть ты - есть Бог. И для тебя - довольно! О Боге надо думать, а не о Гришке и не о том, что Марфа вче­ра про Федота сказала. Тебе-то какое дело?! Чести для Гришки с Марфой много - о них вместо Бога думать! Не у Бога время крадешь, у себя, дура! У Него времени мно­го, а ты свое на что тратишь? По прямой, по прямой ходи, поняла? Не отвлекаясь! Ну?! Уразумела?!

- Спаси Бог, батюшка!..

- Реально сумасшедший дом! - вздохнул я и при­нялся одеваться.

В дверь постучали, и опостылевший голос юродиво­го затянул что-то о святых и "помилуй нас". Деваться было некуда, и я крикнул:

- Войдите!

Странно, но, переступив порог, безумец стал тих и вежлив:

- Проснулись, отче?

- Можете называть меня просто господин Блейз,- разрешил я.

- Не запомню,- покачал он головой, а глаза были хитрые-хитрые.- Уж не прогневайтесь на дурака... Трапе­зу-то вы проспали. Я вам пирогов принес... Отец настоя­тель просил показать вам тут все, ознакомить... Сам-то он сейчас занят: прихожан принимает... Не дают ему по­коя. Такое тихое место раньше было... Благостное...

- Да, сейчас "тихим" ваше местечко назвать никак нельзя,- намекнул я на его вопли под моим окном.

- Ой, и не говорите,- сделал он вид, что не понял намека.- Отче так с ними умаялся... Хотя виду не пока­зывает. Но - годы, годы... Раньше-то ти-ихо так было. Молитвенно... Редко когда на праздники народ прихо­дил. У всех же церкви под боком, а мы далеко, уединен­но... Хорошие были годы... Без суеты...

- Что же сейчас случилось?

- Так смута. Аль вы не заметили? Бесы повылезали, вот народ к храму и жмется, как телок к мамке. Насто­ятель-то у нас больно мудр, народ к нему за советом и валит...

- Это ему ты вчера хамил?

- Ему, батюшка, ему! - признал дурак.

- А зачем?

- Так люблю...

Я лишь махнул рукой, не став уточнять, что именно он любит: хамить или начальника. Теперь мне надо было решить важные для моей миссии вопросы, а информато­ра лучше этого вездесущего проныры мне было не най­ти. И я приступил к допросу.

- А скажи-ка мне, любезный, много ли народу здесь на данный день обитает?

- Много, батюшка! Ох, много! Монахов-то всего двенадцать, да работников трое. А вот приезжих почти две дюжины. И дороги-то занесло, а они, как белки, все одно через сугробы скачут и скачут... Игумен их уж и в го­стинице расселил, и в домах трудников. Так пойдет, ско­ро, глядишь, новые срубы ставить придется. Вас вот сюда определили...

- Стало быть, для меня исключение сделали?

- Истинно говоришь, батюшка! Исключение. Все переполнено, хоть в бане сели...

- Понятно. И чем же ваш монастырь так знаменит?

- Ничем мы, грешные, не славны,- замахал он рука­ми.- Наоборот, не только от славы, но и от мира бежим. Это мир нас нагоняет, за полы цепляется... Люди по-разному к Богу идут. В миру - тяжелей, а мы, грешные да немощные, сюда спасаться бежали. Сил-то мало... Прогуляться не хотите? Погода выдалась расчудесная. Всю неделю така стоять будет - я в погодах разбираться мастак... У меня и тятя и дед охотниками были - без понимания погод нам никак нельзя...

- Что ж ты сюда подался, а не на промысел?

- Повезло... Ну так как, идем?

Сумку с посылкой я в этом, мягко говоря "непред­сказуемом", месте оставлять не рискнул и, повесив ее на плечо, последовал за Ванечкой.

Насчет погоды блаженный не обманул: погода и впрямь стояла отменная. Небо здесь было удивитель­ное. Я раньше никогда такого не видел. Низкое, оно словно касалось верхушек чахлых сосен, но при этом было какое-то нежно-голубое, "озаренное", что ли...

При солнечном свете и сама обитель выглядела куда веселее. Золотились мягким светом сосновые срубы, иг­рали блики на боках медных, начищенных до блеска ко­локолов, а уж как горели маковки позолоченных купо­лов!..

- Ну... ничего,- вынужден был признать я.- На­верное, и здесь жить можно... Только скучно здесь, на­верное?

- Скучно! Ой, скучно! - покосился он на меня хит­рым глазом.- Измаялись просто... Уж и чем занять себя не знаем. Все перепробовали... А вот и еще одна! Ну-ка постой, матушка! - неожиданно прыгнул он к какой-то проходившей мимо крестьянке, тоже закутанной в чер­ное с головы до пят.- Ты вдовица, небось?!

- Нет,- удивленно откликнулась та.

- Тогда почто точно плакальщица вырядилась?!

- Так в церковь иду...

- Ты кого там хоронить собралась?! Ась?! Что мол­чишь? Отвечай! Уж не Воскресшего и Пасхального, ча­сом?!

- Я помолиться...

- Так Богу не молятся! Так ему докучают!

- Я думала...

- Врешь, матушка,- не думала! Если б думала, то мироносицу бы из себя не изображала! Как собор назы­вается?

- Известно как,- опешила окончательно сбитая с толку женщина.- Преображенский...

- Вот и преображайся! Со скорбной миной в гос­ти к соседке ходить будешь, а дом Божий лицо ви­деть хочет, а не гримасу! Уразумела? Нечего Богу рожи корчить! Будет скорбь - лицо и без твоих потуг нужную форму примет. Здесь Бога славят, а не сле­зами омывают!.. Видишь как, батюшка? - вернулся он ко мне.- Со скуки все... Ты уж прости нас, бездельни­ков...