Ян Казимир взял в руки колокольчик и позвонил, вызывая дворецкого, показывая тем самым, что аудиенция окончена.
Иеремия вышел. Казаки были рассеяны, но не истреблены. А какой резон был польскому королю Яну Казимиру истреблять их, ведь они ожесточились не против него, а как раз против того, кто только что сидел у него в кабинете - главного его конкурента на королевский престол. И если бы этого конкурента не стало, насколько облегчилась бы жизнь короля. Ян Казимир испугался пришедшей вдруг в голову мысли и отогнал её, но она уже глубоко засела в его хитроумном, иезуитском мозгу.
Вскоре тридцатитысячное войско Потоцкого, состоявшее в основном из неопытных новичков, не прошедших даже Берестечкового дела, двинулась на Украину. Вся надежда командующего возлагалась на примкнувшие к нему хоругви Вишневецкого и еврейский конный отряд.
Прежде чем достигнуть Украйны, войску предстояло пройти Волынь, край совершенно опустошенный. Уже через несколько дней сказалось отсутствие возможности пополнить продовольственные запасы. То, что было припасено, таяло на глазах, Вишневецкий приказал сократить норму.
Давид послал нескольких солдат поохотиться на дичь, но те вернулись с пустыми руками. Всё зверьё было совершенно истреблено огромным количеством людей, собранных в одном месте. Польская армия оказалась в критическом положении. Доверенное лицо короля в этом походе, пан Мясковский, доносил ему:
"Слякоть, и ужасная в самом начале непогода причинили большой вред коннице и пехоте; потом такой голод, о каком на людской памяти не слыхано, разве где-нибудь при самой жестокой осаде замков и городов.
Пехота принуждена употреблять отвратительную пищу, хлеба никоим образом достать нельзя, даже за самую дорогую цену, а мяса, кроме конской падали, и не видят. Даже едят такую падалину, которая уже три дня гниёт в болоте - принуждены, как звери, питаться сырою кожею и травою. Нельзя придумать никакого способа к спасению голодных потому, что край, в котором мы надеемся иметь хлеб, ещё далёк. При чём он так опустошён, что об нём можно сказать: земля же была неустроенна и пуста. Нет ни городов, ни сёл, одно поле и пепел, не видно ни людей, ни зверей живых, только птицы летают в воздухе".
С горечью наблюдал Давид ту пустыню, что оставило после себя войско Хмельницкого. Одни мысли обуревали его сейчас: как сохранить людей. Польская армия разлагалась: одни умирали от голода и болезней, другие под предлогом добывания пищи покидали расположение войска и уходили домой, в Польшу.
Наконец, достигли Украины, но и здесь поляков ждало разочарование: едва селяне узнавали о приближении королевского войска, тотчас же бросали свои дома, сжигали имущество и уходили за Днепр. Полякам доставалась лишь жатва на полях. Оставшиеся крестьяне запирались в замках и местечках и оказывали ожесточённое сопротивление. Потоцкий потерял много людей, но среди конных потерь почти не было, на штурм укреплений шли пешие. Получив известие, что Потоцкий приближается к Паволочи, Хмельницкий бежал оттуда к Белой Церкви, вместе со своей охраной, состоящей из двух тысяч татар, на казаков он уже не надеялся.
С другой стороны к Белой церкви приближалось войско литовского князя Радзивилла, захватившего уже Чернигов и Киев. Потоцкий послал к нему гонца договариваться о совместных действиях.
Десятого августа 1651-го года войско Потоцкого подошло к местечку Трилисы, оборону которого возглавил казацкий сотник Александренко. Вперёд выдвинулись пешие немецкие наёмники. Казаки и горожане сопротивлялись до последнего. Когда Трилисы уже были очищены от сопротивляющихся холопов, неожиданно выскочившая из-за дома женщина подбежала к немецкому полковнику Штраусу и, взмахнув косой, снесла ему голову.
Коронный гетман Потоцкий попросил князя Иеремию направить в помощь немцам конный отряд. Вишневецкий вызвал к себе Давида.
Смуглая девушка молча подавала напитки. Давид внимательно наблюдал за ней: правильный овал лица, лучистые зелёные глаза, скромно опущенные вниз, длинные, блестящие каштановые волосы, высокая волнующая грудь, мягкая кошачья походка. Давид ощутил тонкий аромат роз. Красива, нечего сказать, такая в омут непременно затянет. Давид уже неоднократно видел её у князя Иеремии. Князь кивнул девушке:
- Спасибо, Мрия, - отхлебнул из венецианского запотевшего бокала вишнёвый напиток и, дождавшись, пока девушка уйдёт, с усмешкой заметил Давиду: - Любуешься?
- Красивая девушка, а кто она?
- Мрия Свитайлиха, казачка на треть, полячка на треть, а остальное только предполагать можно, арианка, скорее всего. Исполнительная и молчаливая, потому и держу, - потом добавил со смешинкой, - и на вид приятная.
Вишневецкий не мог рассказать Давиду о том событии, которое произошло между ним и Мрией некоторое время назад. О таких делах мужчины не распространяются даже близким друзьям. А князь - человек твёрдый не только к людям, но и к себе.
Взять девушку в прислуги порекомендовал Иеремии давний знакомый в Варшаве. Иеремия пообещал, но и забыл вскоре за чередой неотложных дел. И когда к нему явилась привлекательная девушка с рекомендательным письмом на руках, был немало озадачен. Но девушку взял, тем более что и работником она оказалась отменным: подвижная, энергичная, смышлёная, она вскоре выполняла работу двух служанок, преданных, но уже пожилых, толстых и ленивых. И даже то, что они служили ещё отцу князя, не изменило его решения, он отправил их в Вишневец.
И всё было бы прекрасно, но однажды приехал к Вишневецкому давний знакомый, который ещё в самом начале казацкого бунта присоединился к князю, - Доминик Заславский. Это с ним Иеремия мерялся землями, у кого их больше, и кто из них богаче и знатнее. И когда Мрия прислуживала, меняя напитки и закуски, Заславский тихо сказал князю:
- Вона как девка смотрит на тебя, сейчас съест.
И только после этого Иеремия стал замечать, что Мрия глаз с него не сводит, то встанет перед ним так, что грудь её соблазнительная, едва прикрытая, прямо перед лицом его окажется, то наклонится, будто невзначай, и юбку поднимет выше положенного, ноги аж до бёдер обнажаются.
Этой ночью снилась Иеремии его Гризельда. Тоненькая, задумчивая, в длинном светлом платье с высокой талией, такая, какою он увидел её в первый раз на встрече невесты короля Владислава IV. Состояние, которое накопил отец, привлекало множество претендентов на её руку, но она выбрала молодого князя Иеремию. Скромной была их помолвка из-за смерти отца Гризельды коронного канцлера Томаша Замойского. Ей тогда ещё не исполнилось и пятнадцати. Зато свадьбу через год князь отпраздновал с небывалой роскошью, истратил 250 тысяч злотых в наличности и драгоценностях. Но что значат деньги, когда он женится на самой лучшей девушке в мире. А летом следующего года родился их сын - Михаил, которому было суждено стать королём Польши.
Через несколько лет их замок в Лубнах посетил король Владислав IV с супругой. Визит был обставлен с такой пышностью, как будто король посетил царскую особу. Нескольким парижанкам, фрейлинам королевы, пышность двора французского монарха показалась жалкой в сравнении с богатством и роскошью дворца Иеремии. Дворец князя состоял из 300 комнат, переполненных коврами, статуями, картинами XIV–XV веков, золотыми и серебряными сервизами, драгоценными украшениями. В подземелье дворца хранилась казна, а тоннель на всякий случай выходил к реке Суле. Фрейлины предпочли служить княгине Гризельде, чем польской королеве, и остались в замке. Княгиня тогда подарила королеве карету, обитую изнутри чёрным бархатом и отделанную золотом. Но не дал Владислав воеводе русскому польной булавы Коронного гетмана, хотя воинским талантом и доблестью блистал князь и среди более опытных магнатов. Видимо, ещё тогда опасался в нём главного конкурента на королевский престол.
Где теперь его Гризельда? С началом восстания Хмельницкого отправил он её вглубь Польши, и вовремя: 15 тысяч казаков напали на Лубны и сровняли замок с землёй, а население вырезали полностью.
Внезапно князь проснулся и увидел женщину в длинном белом одеянии, стоящую в дверном проёме. Длинные волосы струились тёмным дождём в неверном свете луны.
- Гризельда!
Женщина сделала шаг к его постели.
Князь отбросил одеяло и сел:
- Гризельда, любимая моя!
Он в эту минуту, ещё находясь во власти сна, не подумал о том, что никак не могла оказаться его жена здесь, за тысячи вёрст от Польши, в диком, разорённом войной крае, в дверях его спальни, в ночной рубашке. Меж тем женщина неслышной тенью скользнула внутрь спальни, и князь ощутил, как мягкое податливое тело прижалось к нему, а жаркие губы коснулись его губ и шепнули:
- Ярема, любый, мий, любый.
И в то же мгновенье он узнал её, узнал эти горящие глаза, эти высокие груди, прижимающиеся к нему сейчас, это горячее, страстное тело, этот тонкий аромат роз.
- Мрия, - князь резко поднялся, отстранив от себя льнущую к нему женщину.
- Я это, я… к тебе пришла.
- Уходи, Мрия, - он уклонялся от её объятий.
- Гонишь меня, а ведь я к тебе… сама.
- Уходи, Мрия, не хочу я, не могу, - Вишневецкий отодвинулся и расцепил обнимавшие его женские руки.