2
Муравьев ворвался в кабинет Сенявина стремительно, словно штурмуя, как в юности, турецкие редуты Шумлы, за что тогда получил свой первый орден - Святой Анны третьей степени. Захлопнул за собой дверь перед носом рванувшегося следом секретаря и быстрым шагом, придерживая левой рукой шпагу, прошел к столу товарища министра. Он снова был в мундире, при орденах и чувствовал себя воином. Вспомнилось: "Есть упоение в бою…" - вычитанное где-то Катюшей.
Сенявин оторвался от бумаг, успел выйти из-за стола навстречу:
- Рад видеть вас, дорогой Николай Николаевич! - Он потянулся по привычке обнять за плечи, но столкнулся взглядом с бешеными глазами генерала и промямлил: - Как здоровье супруги?
- Спасибо, хорошо… - процедил сквозь зубы Муравьев. - Я с визитом, не предупредив, любезный Лев Григорьевич, но дело не терпит отлагательства.
- Я весь внимание…
- Только что прибыл курьер из Иркутска.
- И что же? - насторожился Сенявин. - Курьеры прибывают чуть ли не еженедельно. Случилось что-то экстраординарное? Да вы садитесь, садитесь.
Муравьев, не обратив на приглашение ни малейшего внимания, продолжал говорить стоя и вынуждал стоять Сенявина.
- Я получил донесение, что китайские уполномоченные скоро соберутся в Урге для трактования установки пограничных знаков, якобы вследствие ноты нашего правительства. Мне еще в Европе говорили, что такая нота была отправлена сразу после моего отъезда…
- Кто говорил?! - вскинулся Сенявин, и глаза ею угрожающе сверкнули.
"Эх, прости, Митя! - мелькнуло в голове Муравьева. - Ему же ничего не стоит вычислить, кто из служащих министерства был в это время за границей".
- Кто говорил - неважно, - отмахнулся генерал. - Важно - что именно говорил. Так была такая нота или нет?
- Милейший Николай Николаевич, мы ведем весьма живую переписку со всей Азией. Вот адмирал Путятин Евфимий Васильевич отправлен налаживать отношения с Японией…
- Милейший Лев Григорьевич, - перебил Муравьев, - я спрашиваю не об Японии, я спрашиваю о Китае.
- Да, да… о Китае… Кажется, припоминаю: было такое… Да, точно было! И даже вроде бы мы получили ответ из Пекина.
- И вы только теперь говорите мне об этом? Я прошу, я требую немедленно показать мне переписку с Китаем. Немедленно!
Лицо Муравьева залила краска, на висках взмокли волосы. Сенявин поспешил к столу, схватился за колокольчик.
На звонок в дверь заглянул секретарь:
- Слушаю, Лев Григорьевич?
- Принесите дело переписки с Китаем за этот год.
Секретарь исчез.
Муравьев отодвинул стул у длинного стола для заседаний, присел, не глядя на хозяина кабинета, погрузился в мрачные раздумья. Сенявин, заложив руки за спину, прошелся по мягкому ковру, скрадывающему шаги, остановился перед генералом, спросил, участливо улыбаясь:
- Что, не помогают заграничные воды?
Муравьев поднял тяжелый взгляд:
- О чем это вы?
- Нервы… нервы…
Муравьев покачал головой, усмехнулся невесело:
- Меня волнуют интересы России, а чему вы радуетесь?
- Мы тоже печемся о пользе Отечества.
Вошел секретарь с папкой, по знаку Сенявина положил ее перед генералом и скрылся за дверью. Муравьев углубился в чтение и тут же хлопнул ладонью по листу:
- И верно: отправлено сразу после моего отъезда из Петербурга! Не согласовали, не посоветовались! То-то китайцы засуетились. Еще бы - такой подарочек им преподносится! Что ж вы делаете-то, а, господа дипломаты?! Неужели не понимаете, что этой нотой не только Амур отдаете, но и лишаете защиты Камчатку и все Охотское море?! И это сейчас, когда уже идет война с Турцией, когда, того и гляди, ее поддержат Англия и Франция, и значит, под угрозой нападения будет весь наш крайний Восток. Не Китай на нас нападет - у него сил для этого нет - нападут европейцы, которые промышляют в Тихом океане. Вот к чему приведет ваша "польза Отечеству"! - Генерал-губернатор встал, поправил мундир и отчеканил, глядя прямо в глаза товарищу министра: - Государь сегодня возвращается в Петербург, и я, не медля ни дня, прошу у него аудиенции.
- Как вам будет угодно, - кисло отозвался тот.
Тем же вечером в гостинице Николай Николаевич с Екатериной Николаевной занимались обычной почтой. Ее скопилось много, надо было разобрать, рассортировать, на что-то ответить сразу… Известие о трагической смерти Элизы, полученное от Вагранова, явилось для них ни с чем не сравнимым потрясением. Екатерина Николаевна зарыдала, припав мужу на плечо, а он закаменел лицом, машинально поглаживая вздрагивающие плечи жены. По щекам текли слезы, повисая крупными каплями на рыжеватых усах.
Каждый плакал о своем.
Николай Николаевич горько сожалел, что не уберег талантливую musicienne, которая с редкостной для европейской женщины доверчивостью припала под крыло самого генерал-губернатора, а он с непозволительным легкомыслием отнесся к бродящей вокруг нее опасности и даже не сделал нужных выводов после нападения насильника. У него, боевого офицера, не единожды смотревшего в лицо смерти, высекала слезы предстающая перед глазами картина мертвой, с окровавленной грудью, Элизы.
Катрин плакала не о потере подруги - это она отгоревала еще во Франции, - ее ужаснула сама смерть молодой женщины, нанесенная неизвестно чьей рукой непонятно за что. И в то же время она чувствовала облегчение, оттого что, пусть и столь жестоким способом, судьба избавила ее от необходимости оправдываться перед Николя в том, в чем не было ее вины, - попытке насилия со стороны Анри. Нет, тут же покаялась Катрин, вина была: она же не сказала мужу, кто такой Андре Легран, и тем самым позволила бывшему возлюбленному надеяться на возврат прежних отношений; кроме того, утаила, что этот Легран - разведчик, правда, была убеждена, что в их глухомани и разведывать-то нечего; наконец - и это самое главное! - скрыла участие Анри в нападении на Охотском тракте. Господи боже мой, еще больше ужаснулась она, как же я виновата перед Николя, смогу ли я когда-нибудь оправдаться?! Если бы тогда сразу ему рассказать все-все… или почти все - как о парижском похищении… возможно, многих неприятностей не произошло бы.
И она заплакала еще горше.
Историю с похищением Катрин поведала мужу сразу же по возвращении Николя из Англии. Она долго думала, надо ли его посвящать в трагедию семьи Анри, но цепочка утаиваний и недоговоренностей неминуемо привела к выбору: либо рассказывать все, начиная от "воскрешения" Анри, либо добавлять к этой цепочке еще одно звено - тайну смерти Анастасии. И отчетливо сознавая, что и один случайный камешек может устроить камнепад, подобный тому, под который попал муж в Забайкалье (только теперь под камнями может оказаться она), тем не менее у Катрин не хватило духу на исповедь. И Николай Николаевич узнал лишь о том, что Екатерину Николаевну заставили дать согласие помогать французской разведке.
- Они, конечно, понимают, что никаких особых услуг ты оказать не можешь, - задумчиво говорил Николай Николаевич, расхаживая по гостиной апартаментов Женевьевы де Савиньи (сама хозяйка избегала лишнего общения - чувствовала себя виноватой, хотя Катрин не сказала мужу о мнимости ее болезни), - что непременно все мне расскажешь, но им только это и нужно - давить на меня постоянной угрозой разоблачения твоего согласия…
Муж не стал ее пугать своими приключениями в Лондоне, и потому Екатерина Николаевна не знала, что, говоря о ней, Николай Николаевич думал о себе, о том, что же имела в виду Алиша (ему было удобней так ее называть: она тем самым как бы ставилась на место, какое занимала в Бомборах), когда говорила о надежном способе держать его в руках. Портрет и предупреждение - значит, все-таки в основе - жизнь Катрин, а потому надо немедленно возвращаться в Россию. Конечно, убийцу можно прислать и туда, пример Элизы о многом говорит (неужели и это сделали они?!), но там легче защититься, зная, откуда может быть нанесен удар.
- Но мы что-нибудь придумаем, - продолжал он, остановившись у окна и глядя с третьего этажа на вечернюю Рю Мазарен. - А пока что собирайся. Мы уезжаем в Россию.
- А как же… - Екатерина Николаевна хотела было напомнить про обещание до отъезда вернуться в шато Ришмон д’Адур, но не договорила, поняв, что Николя прав: надо уезжать из Франции как можно быстрей, пока господа из разведки не придумали что-нибудь еще.
Николай Николаевич понял недосказанный вопрос.
- Мы напишем родителям письмо: мол, император срочно вызвал меня на родину, а ты не захотела надолго расставаться.
Так и сделали.
Уже в дороге из газет узнали, что Турция предъявила России ультиматум с требованием безотлагательно вывести войска из Молдавии и Валахии, а когда, опираясь на прежде признанное право России защищать православные народы, император отказался, султан Абдул-Меджид I объявил войну.
- Ну вот, началось, - только и сказал Николай Николаевич. И добавил: - Теперь никто от сплава не отвертится. Буду просить у государя срочную аудиенцию.