Скажи мне, луна, золотая луна,
Какая мне участь в любви суждена?
Кого полюблю я? Каков он на вид?
Как ходит, как смотрит и как говорит?
- Но к чему мне спрашивать луну о суженом? Я и так его знаю - хоть он и оказался обманщиком. Но тсс! Никому ни слова! Только вот ребеночка жаль… Что ж, Бог милостив. - Тут Мэдж тяжело вздохнула. - А на небе луна, да еще и звезды! .. - И она опять засмеялась.
- Всю ночь нам, что ли, здесь стоять? - вскричал Шарпитло, теряя терпение. - Гони ее вперед!
- Кабы мы знали, куда ее гнать, сэр, - сказал Рэтклиф. - Пойдем-ка, Мэдж, - обратился он к ней. - Нам бы успеть повидаться с Николом и его женой. А ведь без тебя мы не найдем к ним дороги.
- Идем, идем, Рэт, - сказала она, хватая его за руку и устремляясь вперед удивительно большими для женщины шагами. - А знаешь что, Рэт? Ведь Никол Мусхет очень тебе обрадуется. Он говорит, что другого такого негодяя только в аду сыщешь. Вы с ним пара - оба черту служите. Еще неизвестно, кому из вас он отведет лучшее место в пекле.
Рэтклиф был неприятно поражен и невольно запротестовал против этого сравнения.
- Я крови не проливал, - сказал он.
- Зато ты ее продавал, да еще сколько раз. Можно ведь и языком убить человека, не только рукою… Словом, а не только ножичком…
Красивый малый наш мясник,
Красив его камзол,
Он днем распродал тех овец,
Что утром заколол.
"Вот это самое я сейчас и делаю, - подумал Рэтклиф. - Нет, не продам я молодую жизнь Робертсона!" И он тихо спросил Мэдж, не помнит ли она какие-нибудь старые песни.
- Как не помнить, - сказала Мэдж. - Я охотно тебе спою - с песней идти веселее. - И она запела:
Когда стервятник в облаках -
Не слышен жаворонок звонкий;
Собаки носятся в лесах -
Олени держатся в сторонке.
- Заткни ее проклятую глотку, хотя бы пришлось задушить ее, - прошипел Шарпитло. - Я кого-то вижу. Идемте в обход, ребята, вокруг холма. Ты, Джордж Пойндер, останься с Рэтклифом и этой помешанной сукой; а вы ступайте со мною и держитесь в тени пригорка.
И он бесшумно пополз вперед, словно индейский вождь, собирающийся напасть врасплох на враждебное племя. Рэтклиф видел, как осторожно они держались в тени, избегая выходить в полосы лунного света. "Несдобровать Робертсону, - сказал он себе. - Эх, молодежь! Ну зачем ему Джини Динс или любая другая? Нет, надо было рисковать из-за бабы головой! А эта дура всю дорогу горланила, как петух, трещала громче духового ружья, а сейчас, когда от ее визга может быть польза, она и язык проглотила! Вот так всегда с бабами: раз замолчала - значит быть беде! Надо бы ее опять расшевелить, только бы этот пес не догадался… Мудрено это! Уж так остер, так остер! Как шило Мак-Кихана, что проткнуло шесть подошв да еще вошло на полдюйма в королевскую пятку".
И он принялся чуть слышно напевать первый куплет любимой баллады Мэдж, слова которой имели некоторое отдаленное сходство с положением Робертсона, надеясь, что она подхватит:
Ищейки рыскают в лесу,
Летят во весь опор,
Но громко девушка поет
В Тинвальде среди гор.
Едва услышав эти слова, Мэдж оправдала надежды Рэтклифа и во весь голос запела:
Ты крепко спишь, сэр Джеймс! Вставай!
Теперь не время спать.
Двенадцать дюжих молодцов
Хотят тебя поймать!
Хотя они были еще далеко от места, называемого Мусхетовым кэрном, Рэтклиф, видевший в темноте точно кошка, заметил, что Робертсон услышал сигнал. Джордж Пойндер, менее зоркий или менее внимательный, не увидел его бегства, так же как и Шарпитло со своими подручными; те были значительно ближе к кэрну, но он еще был заслонен от них неровностями местности, за которыми они укрывались. Спустя несколько минут они тоже наконец заметили исчезновение своей добычи и бросились вперед, между тем как Шарпитло кричал скрипучим голосом, похожим на визг пилы:
- Вдогонку, ребята, за ним! Окружайте холм! Вон он, на вершине! - Обернувшись к своему арьергарду, он скомандовал: - Эй, Рэтклиф, сюда! Ты постережешь девчонку! А ты, Джордж, бегом к калитке, что у Герцогской аллеи! Живее, Рэтклиф, но сперва пристукни сумасшедшую суку!
- Беги, Мэдж, - сказал Рэтклиф. - Слышишь, как он осерчал!
Мэдж не настолько была лишена здравого смысла, чтобы не понять этого предостережения. Пока Рэтклиф, выказывая великое усердие, поспешил к Шарпитло, чтобы стеречь пойманную Джини, Мэдж со всех ног пустилась в противоположную сторону. Таким образом, все рассыпались - кто в бега, а кто в погоню. У Мусхетова кэрна остались лишь Рэтклиф и Джини, которую он крепко держал за плащ, хотя она не делала никаких попыток к бегству.
Глава XVIII
Вы исполнили свою обязанность перед небом и свой долг перед заключенным.
"Мера за меру"
Джини Динс, к которой теперь возвращается наше повествование, прерванное в конце пятнадцатой главы, в страхе ожидала приближения неизвестных, но испугалась еще больше, когда они вдруг бросились в разные стороны, в погоню за ее недавним собеседником, который внушил ей такой ужас, а теперь, непонятно почему, начал внушать участие. Один из пришедших (это был Шарпитло), подойдя к ней, сказал:
- Ты Джини Динс, и я тебя арестую, - и тут же добавил: - Но если ты укажешь, куда он побежал, я тебя отпущу.
- Не знаю, сэр, - только и могла произнести бедная девушка - первое, что отвечают простые люди на суровый начальственный окрик.
- Но ведь ты знаешь, с кем разговаривала наедине, да еще в полночь, - сказал Шарпитло. - Это-то уж ты, наверное, знаешь, голубушка?
- Не знаю, сэр, - повторила Джини, которая от страха и в самом деле не понимала, о чем ее спрашивают так настойчиво.
- А вот погоди, мы тебя приведем в память, моя милая, - сказал Шарпитло и, как мы уже сообщили читателю, крикнул Рэтклифу, чтобы тот постерег пленницу, а сам возглавил погоню за Робертсоном, которого все еще надеялся поймать. Грубо толкнув девушку к подоспевшему Рэтклифу, он устремился к главной своей цели и начал карабкаться по отвесным скалам с проворством, которого трудно было ожидать от особы в таком большом чине и почтенных летах. Скоро все скрылись из виду, и только отдаленная перекличка указывала на присутствие в горах людей. Джини Динс осталась на попечении человека, о котором она ничего не знала, а если бы узнала, то, конечно, испугалась бы еще более.
Когда все звуки смолкли в отдалении, Рэтклиф заговорил с нею тем развязным и насмешливым тоном, который является скорее следствием привычки, чем дурных страстей.
- А ночка-то недурна, - сказал он, пытаясь обнять ее, - как раз для свидания с милым.
Джини высвободилась из его объятий, но ничего не ответила.
- Не за тем же парни и девушки ходят по ночам к Мусхетову кэрну, - продолжал наглец, - чтобы орешки щелкать. - И он снова потянулся обнять ее.
- Если вы служитель закона, сэр, - сказала Джини, снова отстраняясь, - с вас за это следовало бы снять мундир.
- Правильно, милая, - сказал он, удерживая ее силой. - Только я прежде сниму с тебя плащ.
- Неужели вы обидите беззащитную девушку, сэр? - сказала Джини. - Сжальтесь, ради Бога, у меня и без того хватает горя.
- Полно! - сказал Рэтклиф. - Такой красотке не к лицу упрямиться. Я уж совсем было собрался стать честным человеком. Надо ж было дьяволу подсунуть мне сегодня сперва судейского, потом женщину. Вот что я тебе скажу, Джини: пока они там рыщут по горам, дай-ка я тебя проведу в укромное местечко в Плезансе, к одной знакомой старухе. Там тебя не разыщет ни один следователь, а оттуда дадим знать Робертсону, чтобы встречал нас в Йоркшире. В центральных графствах у меня полно приятелей, я с ними обделал не одно дельце. Вот мы и оставим мистера Шарпитло с носом!
К счастью для Джини, она обладала достаточной смелостью и присутствием духа, чтобы найтись сразу, как только миновал первый миг испуга. Она поняла, как опасно ей оставаться с этим человеком, который к тому же весь вечер пытался утопить в вине свое отвращение к делу, порученному ему следователем.
- Тише! - прошептала она. - Он там.
- Кто? Робертсон? - спросил Рэтклиф с живостью.
- Да, вон там. - И Джини указала на развалины обители и часовни.
- Ладно же, - сказал Рэтклиф. - Я его догоню. Так или иначе, я свое возьму. А ты подожди.
Но едва он бегом направился к часовне, как Джини, не разбирая дороги, пустилась домой. Недаром она в детстве пасла скот - ноги у нее были крепки и неутомимы; но никогда она так не бегала за собакой Дастифут, когда коровы забирались в овсы, как бежала от Мусхетова кэрна до дому. Войти, затворить за собой дверь, запереть ее на засов, на второй засов, задвинуть ее на всякий случай еще тяжелым сундуком (который она в другое время не сдвинула бы с места) было делом минуты, но проделано так же бесшумно, как быстро.
Потом она вспомнила об отце и подкралась к его дверям, чтобы убедиться, не потревожила ли она его сон. Он не спал - вряд ли он уснул во всю эту ночь, - но он был погружен в свое горе, комната его была далеко от входной двери, а Джини, уходя и возвращаясь, была так осторожна, что он ничего не слыхал. Он молился, и Джини ясно услышала, как он говорил: "А другое дитя мое, Господи, посланное мне в утешение, опору старости моей, пошли ей долгие лета, как обещано тем, кто чтит отца своего и матерь свою. Да не убоится страха нощного, стрелы, летящая во дни… Яви ей милость твою, Господи! Да не отяготеет десница твоя на тех, кол ищут тебя воистину и путем правым…"