Впервые в жизни Лагардер увидел, как в девушке пробудилась стыдливость, и перед ним словно открылись ворота в рай.
- Я не знаю, сколько вам лет, Анри, - ответила она, - но слово, которым я вас только что назвала, слово "отец", я всегда произношу с улыбкой.
- Почему же с улыбкой, дитя мое? Я вполне мог бы стать вашим отцом.
- Но я не могу быть вашей дочерью, Анри.
Амброзия, опьянявшая бессмертных богов, по сравнению с чарами этого голоса показалась бы уксусом и желчью. Но Лагардер не сдавался, желая выпить свое счастье до последней капли.
- Когда вы появились на свет, Аврора, я был старше, чем вы сейчас. Я был уже мужчиной.
- Это верно, - отозвалась девушка, - потому что вы могли держать в одной руке меня, а в другой - шпагу.
- Аврора, дитя мое милое, не смотрите на меня сквозь призму своей благодарности, вы должны видеть меня таким, какой я есть.
Она положила свои хорошенькие дрожащие ручки на плечи шевалье и долго в него всматривалась.
- Я не знаю никого, - проговорила девушка наконец, Улыбнувшись и опустив ресницы, - лучше, благороднее и красивее вас!
9. ЗАВЕРШЕНИЕ ПРАЗДНИКА
Это было правдой, особенно в этот миг, когда счастье как бы украсило чело Лагардера сияющей короной. Он выглядел ровесником Авроры и таким же прекрасным, как она.
Если бы вы видели эту влюбленную юную деву, прячущую свой пылкий взгляд за бахромой длинных ресниц, ее вздымающуюся грудь, смущенную улыбку на ее губах - если б вы только видели! Любовь, огромная и чистая, святая нежность, соединяющая два существа в одно, накрепко связывающая друг с другом две души; любовь, этот гимн, который Господь в неизреченной милости своей подарил земле, эта манна, эта роса небесная; любовь, которая даже урода делает прекрасным, а красоте придает небесный ореол, - эта любовь сияла на преобразившемся нежном лице девушки. Лагардер прижал к сердцу свою трепещущую невесту. Воцарилось долгое молчание. Губы влюбленных так и не соприкоснулись.
- Благодарю! Благодарю! - шептал Анри. Взоры их были красноречивее всяких слов.
- Скажи, - нарушил молчание Лагардер, - скажи, Аврора, ты всегда была со мною счастлива?
- Да, очень, - отвечала девушка.
- А между тем, ты сегодня плакала.
- Откуда вы знаете, Анри?
- Я все о тебе знаю. Так почему ты плакала?
- Почему плачут девушки? - попыталась Аврора уйти от ответа.
- Ты не такая, как все, когда ты плачешь… Так почему ты плакала, Аврора, скажи?
- Потому что вас не было, Анри. Я вижу вас так редко, и еще эти мысли…
Девушка умолкла и отвела глаза.
- Какие мысли? - настаивал Лагардер.
- Д наверное, дурочка, Анри, - смущенно пролепетала девушка. - Я просто подумала, что в Париже много красивых женщин, и все они хотели бы вам понравиться, и, может быть…
- Что - может быть? - повторил Лагардер, вновь припадая к чаше с нектаром.
- Может быть, вы любите не меня, а другую.
И она спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.
- Неужто Господь даровал мне это блаженство? - в восторге прошептал Анри. - Неужто я могу верить?..
- Поверь, я люблю тебя! - проговорила Аврора, не отрывая лица от груди возлюбленного и пытаясь таким образом приглушить испугавшие ее самое слова.
- Ты меня любишь, Аврора? Слышишь, как стучит мое сердце? О, неужели это правда? Но уверена ли ты в этом сама, моя милая Аврора? Так ли говорит твое сердце?
- Оно говорит, я слушаю.
- Еще вчера ты была ребенком.
- А сегодня я уже женщина, Анри. Я люблю тебя! Лагардер прижал ладони девушки к своей груди.
- А ты? - спросила Аврора.
На его глаза навернулись слезы, голос задрожал, и он лишь пробормотал:
- О, как я счастлив! Как счастлив!
Внезапно лицо Лагардера помрачнело. Заметив это, девушка строптиво топнула каблучком и осведомилась:
- Это еще что такое?
- Ты когда-нибудь сожалела о чем-либо? - поцеловав Аврору в волосы, тихо спросил Анри.
- О чем мне сожалеть, раз ты со мной?
- Послушай-ка. Сегодня вечером мне хотелось приподнять перед тобою уголок завесы, скрывающей великолепие света. Ты видела двор, его пышность и блеск, слышала звуки праздника. Что ты думаешь о дворе?
- Он красив, - ответила Аврора, - но я ведь видела далеко не все?
- Ты, похоже, чувствуешь, что создана для этой жизни? Глаза у тебя блестят, ты, наверное, могла бы полюбить светскую жизнь.
- Если с тобою - да.
- А без меня?
- Без тебя не полюблю ничего.
Лагардер прижал ее сложенные ладони к губам.
- Ты видела, - продолжал он, - проходивших мимо улыбающихся женщин?
- Мне показалось, что они счастливы, - проговорила Аврора, - и очень хороши собой.
- Они и впрямь счастливы, у них есть дворцы и замки…
- Когда ты дома, Анри, мне не нужно никаких дворцов.
- У них есть друзья.
- А у меня есть ты.
- У них есть семья.
- Моя семья - это ты.
Аврора отвечала не раздумывая, с ясной улыбкой на губах. Это говорило ее сердце. Но Лагардер хотел убедиться во всем окончательно. Призвав на помощь все свое мужество, он чуть помедлил и сказал: У каждой из них есть мать.
Аврора побледнела, улыбка исчезла с ее губ. Из-под полуприкрытых век выступили слезы. Лагардер выпустил руки девушки, и они сами сложились у нее на груди.
- Мать, - возведя глаза к небу, проговорила она. - Я никогда не забываю о своей матери. Я чаще всего думаю о ней, не считая вас, Анри.
В глазах Авроры светилась жаркая мольба.
- Ах, если бы она была здесь, рядом с вами, Анри, и я слышала, как она называет вас своим сыном! Это было бы поистине райское блаженство! Но если бы мне, - продолжала она, немного помолчав, - пришлось выбирать между нею и вами…
Грудь девушки задрожала, на лице появилась невыразимая печаль. Вне себя от тревоги, затаив дыхание, Лагардер ждал.
- Наверное, то, что я скажу, дурно, - с усилием проговорила Аврора, - но я говорю то, что думаю. Если бы мне пришлось выбирать между матерью и вами…
Не договорив, совершенно сломленная Аврора бросилась в объятия Анри и, захлебываясь от рыданий, вскричала:
- Я люблю тебя! О, как я тебя люблю!
Лагардер расправил плечи. Поддерживая одной рукой ослабевшую девушку, другую он воздел к небесам, как бы призывая их в свидетели:
- Ты, Господи, который нас видит, - в исступлении воскликнул он, - который нас слышит и рассудит, - ты вручил ее мне! Я беру ее у тебя и клянусь, что она будет счастлива!
Аврора приоткрыла глаза и слегка улыбнулась, блеснув белыми зубами.
- Благодарю тебя, благодарю! - продолжал Лагардер, прижимаясь губами ко лбу девушки. - Видишь, какое счастье ты мне даровала! Я смеюсь, я плачу, я пьян, я вне себя от радости! Наконец-то ты принадлежишь мне, Аврора, мне одному!.. Но что я такое недавно тут наговорил? Не верь этому, Аврора. Я молод! Я был неправ, я чувствую, как меня переполняют юность, силы, жизнь! Давай будем счастливы, счастливы долго-долго. Послушай, любимая, другие люди моего возраста гораздо старше меня. И знаешь, почему? Сейчас объясню. Они поступают так, как делал я, пока не встретил тебя на своем пути - любят, пьют, играют и всякое такое, и когда у них много того, что было у меня - пыла и отваги, они безрассудно расточают сокровища молодости. Но появилась ты, Аврора, и я сразу же стал скупцом. Дарованный провидением инстинкт велел мне прекратить это мотовство. И я стал копить, чтобы сохранить для тебя всю свою душу. Я спрятал в сундук жар моих лучших лет. Я перестал любить, перестал желать. Моя страсть, погруженная в сон, словно Спящая Красавица, проснулась только теперь, чистая и сильная. Моему сердцу всего двадцать лет. Ты слушаешь меня и улыбаешься, тебе кажется, что я сошел с ума. Я и впрямь обезумел от радости, но говорю я вполне разумно. Что я делал все эти годы? Я все время следил, как ты взрослеешь и расцветаешь, я подстерегал миг пробуждения твоей души, я искал свое счастье в твоей улыбке. Клянусь Господом, ты права: теперь я в самом возрасте для счастья и любви. Ты моя! Мы станем жить друг для этом мире нет. Мы отправимся в какое-нибудь уединенное убежище, далеко-далеко отсюда. Я скажу тебе, что будет в нашей жизни: любовь полною чашей, любовь, всегда любовь. Но скажи же что-нибудь, Аврора, не молчи! Девушка восхищенно слушала Анри.
- Любовь! - повторила она, словно радостную песню. - Всегда любовь!
- Ну, битый туз! - проговорил Плюмаж, державший за ноги барона де Барбаншуа. - Дедуля весит будь здоров, вот что я тебе скажу, мое сокровище!
Галунье держал за плечи того же барона де Барбаншуа - человека крайне недовольного и испытывающего глубокое отвращение к оргиям Регентства, который тем не менее в настоящий момент был пьян, как сразу несколько царей, путешествующих по Франции.
Господин барон де ла Юноде нанял за небольшую сумму Плюмажа и Галунье, чтобы те отнесли барона де Барбаншуа домой. Они шли по темному опустевшему саду.
- Эй! - воскликнул гасконец шагах в ста от палатки, где они ужинали. - Может, передохнем немного, миленький, а?
- Повинуюсь, - согласился Галунье. - Старик тяжел, а вознаграждение легковесно.
Когда они положили барона де Барбаншуа на траву, тот, немного придя в себя от ночной прохлады, тут же принялся за любимый припев:
- Куда мы идем? Куда?
- Клянусь преисподней, - заметил Плюмаж, - этот старый выпивоха - парень любопытный, не правда ли, голубчик мой?
- Мы идем на собственные похороны, - смиренно вздохнул Галунье.
Приятели уселись на скамью. Галунье достал из кармана трубку и принялся спокойненько ее набивать.