- Да, да, - кивнул Плюмаж, - они были спокойны и довольны. Но Пинто был убит в Турине, Матодор был убит в Глазго.
- А Жоэль де Жюган, - продолжил брат Галунье, - был убит в Морло. И все одним и тем же ударом!
- Ударом Невера, черт возьми!
- Да, страшным ударом Невера!
Они разом замолкли. Плюмаж приподнял поникшие поля шляпы, чтобы стереть пот со лба.
- Остается еще Фаэнца, - наконец промолвил он.
- И Сальданья, - дополнил брат Галунье.
- Гонзаго много сделал для них. Фаэнца теперь шевалье.
- А Сальданья барон. Но придет и их черед.
- Немножко раньше, немножко позже наступит и наш, - прошептал гасконец.
- И наш, - вздрогнув, шепотом подтвердил Галунье. Плюмаж приосанился.
- Знаешь, дорогуша, - произнес он тоном человека, примирившегося с судьбой, - перед тем как рухнуть на мостовую или на траву с дыркою между бровей - я ведь понимаю, что победить его не смогу, - знаешь, что я ему скажу? А скажу я, как когда-то: "Эх, малыш, пожми только руку и, чтобы я умер со спокойной душой, прости старика Плюмажа!" Ризы Господни, именно так я и скажу.
Галунье не смог удержаться от гримасы.
- Я тоже постараюсь, чтобы он хоть поздно, но простил меня, - сказал он.
- Желаю удачи, золотце. А пока что он изгнан из Франции. Можно быть уверенным, что в Париже мы его не встретим.
- Можно, - повторил Галунье, но не слишком убежденно.
- Одним словом, в мире это единственное место, где меньше всего шансов повстречать его. Поэтому я здесь.
- И я тоже.
- И еще я хочу напомнить о себе господину Гонзаго.
- Да уж, он кое-что нам задолжал.
- Сальданья и Фаэнца окажут нам протекцию.
- И мы станет важными господами, как они.
- Раны Христовы! Из нас с тобой получатся неплохие щеголи, дорогуша!
Гасконец крутанулся на каблуке, а нормандец весьма серьезно заметил:
- Мне идут роскошные наряды.
- Когда я пришел к Фаэнце, - сообщил Плюмаж, - мне объявили: "Господин шевалье отсутствуют". Отсутствуют! - повторил он, пожав плечами. - Господин шевалье! А я ведь помню те времена, когда он юлил передо мною.
- Когда я явился в дом к Сальданье, - подхватил Галунье, - здоровенный лакей презрительно смерил меня взглядом и процедил: "Господин барон не принимает".
- Эх, - крякнул Плюмаж, - когда у нас тоже появятся верзилы-лакеи, мой, черт побери, будет груб, как подручный палача.
- Ах, - вздохнул Галунье, - мне хотя бы домоправительницу!
- Все у нас будет, дорогуша, прах меня побери! Если я верно понимаю, ты еще не встречался с господином де Перолем?
- Нет, я хочу обратиться прямо к принцу.
- Говорят, у него теперь миллионы.
- Миллиарды! Ведь этот дворец называют "Золотым домом". Я не гордый и готов стать, если нужно, финансистом.
- Ты что! Финансистом?
Этот вопль возмущения невольно вырвался из благородного сердца Плюмажа-младшего. Но он тут же спохватился и добавил:
- Да, это ужасное падение. Но если это правда, мой голубок, что тут делают состояния…
- Ты еще сомневаешься! - с энтузиазмом вскричал Галунье. - Неужто ты ничего не знаешь?
- Я много чего слышал, да только не верю в чудеса.
- Придется поверить. Тут сплошные чудеса. Тебе не доводилось слышать про горбуна с улицы Кенкампуа?
- Это о том, который предоставлял свой горб индоссантам акций?
- Не предоставлял, а сдавал в наем в течение двух лет и, говорят, заработал на этом полтора миллиона ливров.
- Не может быть! - воскликнул гасконец и расхохотался.
- Напротив, может, и даже очень, потому что теперь он женится на графине.
- Полтора миллиона! - повторил Плюмаж. - И заработал горбом! Силы небесные!
- Ах, дружище, - порывисто произнес Галунье, - мы потеряли на чужбине лучшие годы, и все же вовремя прибыли сюда. Здесь, представь себе, нужно только нагнуться, чтобы поднять. Это какой-то чудесный лов рыбы. Завтра луидоры пойдут по шесть су. По пути сюда я видел, как мальчишки играли в бушон серебряными экю в шесть ливров.
Плюмаж облизал губы.
- А сколько может стоить, - поинтересовался он, - в эти благословенные времена удар шпагой, нанесенный точно, умело и по всем правилам искусства?
Плюмаж выпятил грудь, громко притопнул правой ногой и сделал глубокий выпад. Галунье скосил глаз.
- Тише! - сказал он. - Не шуми. Люди идут, - и склонившись к уху Плюмажа, прошептал: - Думаю, что и сейчас недешево. Надеюсь не позже, чем через час, узнать цену из уст самого господина Гонзаго.
3. ТОРГИ
Зала, где мирно беседовали нормандец и гасконец с примесью провансальца, находилась в центре главного здания. Ее окна, затянутые тяжелыми фламандскими гобеленами, выходили на узенькую полоску травы, огражденную трельяжем, которая отныне получила пышное название "Личный сад госпожи принцессы". В отличие от других помещений первого и второго этажа, уже наводненных рабочими, здесь пока еще ничто не подверглось переделке.
То была парадная гостиная княжеского дворца, обставленная богатой, но строгой мебелью. Гостиная, которой пользовались только для празднеств и представлений, о чем свидетельствовало находящееся напротив гигантского камина черного мрамора возвышение, застеленное турецким ковром; из-за этого возвышения зала приобретала совершенно судебный вид.
И действительно здесь в те времена, когда знать решала судьбы королевства, не раз собирались представители прославленных домов - Лотарингского, Шеврез, Жуайез, Омаль, Эльбеф, Невер, Меркер, Майеннского, Гизов. И только полным смятением, царящим во дворце Гонзаго, можно объяснить то, что наши два храбреца сумели пройти сюда. И надо сказать, тут они оказались в самом тихом и спокойном месте.
До завтрашнего дня зала эта должна была оставаться нетронутой. Сегодня тут состоится торжественный семейный совет, и только завтра она будет отдана на растерзание плотникам, которые выстроят в ней клетушки.
- Да, кстати о Лагардере, - заговорил Плюмаж, когда шум потревоживших их шагов отдалился. - Когда ты встретился с ним в Брюсселе, он был один?
- Тоже нет.
- С кем он был?
- С девушкой.
- Красивой?
- Очень.
- Интересно. Когда я встретил его во Фландрии, он тоже был с очень красивой молоденькой девушкой. А ты не помнишь, каковы были манеры, лицо, наряд той девушки?
Плюмаж ответил:
- Лицо, манеры, наряд прелестной испанской цыганки. А у твоей?
- Манеры скромные, ангельское личико, наряд благородной девицы.
- Интересно, - в свой черед произнес Плюмаж. - А сколько ей могло быть примерно лет?
- Столько же, сколько было бы унесенному ребенку.
- Второй тоже. Но ведь мы с тобой, золотце, кое о чем позабыли. К тем, кто ждет своей очереди, то есть к нам обоим, к шевалье Фаэнце и барону Сальданье, мы не причислили ни господина де Пероля, ни принца Гонзаго.
Отворилась дверь, и Галунье успел только бросить:
- Ежели доживем, увидим.
Вошел слуга в пышной ливрее, сопровождаемый двумя рабочими с измерительными инструментами. Он был до того озабочен, что даже не обратил внимания на Плюмажа с Галунье, и те сумели незаметно скользнуть в нишу окна.
- Поторопитесь! - распорядился лакей. - Наметьте все для завтрашней работы. Четыре фута на четыре.
Рабочие тут же принялись за дело. Один измерял, второй проводил мелом линии и писал номера. Первым был поставлен номер 927, а далее шло по порядку.
- Дорогуша, кой черт они тут делают? - поинтересовался гасконец, выглянув из укрытия.
- Ты что, не знаешь? - удивился Галунье. - Эти линии показывают, где будут поставлены перегородки, а номер девятьсот двадцать семь говорит, что в доме господина Гонзаго продана уже почти тысяча клетушек.
- А для чего эти клетушки?
- Чтобы делать золото.
Плюмаж широко раскрыл глаза. Брат Галунье растолковал ему, какой драгоценный подарок недавно сделал Филипп Орлеанский своему сердечному другу.
- Как! - ахнул гасконец. - Каждая из этих каморок стоит больше, чем ферма в Босе или в Бри? Друг мой, друг мой, мы просто должны примкнуть к достойнейшему господину Гонзаго!
А измерения и разметка тем временем шли своим чередом. Лакей заметил рабочему:
- Номера девятьсот тридцать пять, девятьсот тридцать шесть и тридцать семь вы сделали слишком большими. Не забывайте, каждый дюйм стоит золота.
- Рай и святители! - пробормотал Плюмаж. - Что же, эти бумажки и впрямь так дорого стоят?
- Настолько, - отвечал Галунье, - что золото и серебро скоро не будут стоить ничего.
- Презренные металлы! И поделом им, - мрачно произнес гасконец и тут же изрек: - Черт побери, видно, у меня неистребимая привычка, но я сохраняю слабость к пистолям.
- Номер девятьсот сорок один, - объявил лакей.
- Осталось только два с половиной фута, - сообщил отмерявший рабочий. - На полную не хватает.
- Ничего, - заметил Плюмаж, - клетка пойдет какому-нибудь тощавому.
- Плотники придут сразу после совета.
- Какого еще совета? - удивился Плюмаж.
- Попытаемся узнать. Когда знаешь, что происходит в доме, считай, что дело здорово продвинулось.