Этим восклицанием молодой человек выразил свой восторг и признательность за данную ему косвенным образом высокую оценку, забыв, следует признать, в эту минуту и о Дике Батлере, и о его бедах, что в тот момент не могло не насторожить мисс Армитидж, лицо которой приняло холодное выражение.
- Право, капитан Тремейн!
- О, простите меня, - спохватился он. - Но вы как будто намекнули… - Он смущенно замолчал.
Ее щеки порозовели.
- Да, сударь? - строго спросила она. - На что я намекнула, или вам показалось, будто намекнула?
Но неожиданно мисс Армитидж изменила тон.
- Пожалуй, мы сильно увлеклись мелочами, тогда как дело, с которым я к вам пришла, серьезное.
- Оно крайне серьезно, - печально подтвердил Тремейн.
- Так расскажите же мне наконец, в чем оно заключалось?
Капитан рассказал все, что знал, не забыв изобразить обстоятельства в выгодном для Батлера свете. Мисс Армитидж слушала его, опустив голову, постепенно все больше бледнея и хмурясь.
- А когда его найдут, - спросила она, - что его ожидает?
- Будем надеяться, что его не найдут.
- Но, если - если его все же найдут? - настаивала она, с явным нетерпением ожидая ответа.
Капитан Тремейн отвернулся и посмотрел в окно.
- Известие о его смерти теперь означало бы самый легкий конец этой истории, - тихо сказал он. - Если же его схватят, ему не дождаться пощады от своих собственных соотечественников.
- Вы хотите сказать, что его… расстреляют? - спросила мисс Армитидж изменившимся от ужаса голосом.
- Неминуемо.
Содрогнувшись всем телом, девушка закрыла лицо руками. Когда она их опустила, Тремейн увидел, как исказились ее черты.
- Но ведь Теренс спасет его? - с надеждой воскликнула она.
Сжав губы, Тремейн покачал головой.
- Сейчас, увы, не существует человека, который был бы способен на это меньше его.
- Почему вы так говорите? Что вы имеете в виду?
Прежде чем ответить, он немного помолчал и посмотрел ей в глаза.
- О'Мой дал слово членам португальского правительства, что Дик Батлер будет расстрелян после того, как его найдут.
- Теренс пообещал такое?
- Ему пришлось это сделать. Того требовали честь и долг. Я присутствовал при этом и знаю, чего это ему стоило и как он страдал. Он был вынужден отбросить все свои личные соображения - это была жертва во имя успешного проведения всей кампании.
Продолжая говорить, капитан описал подробности того разговора, касающиеся крайне несвоевременного проступка лейтенанта Батлера.
- Так что вы видите - на Теренса надеяться не приходится. Его честь не позволит ему проявить хоть малейшие колебания.
- Честь? - Она произнесла это слово почти с презрением. - А как же Юна?
- Я думал о Юне, когда сказал, что известие о смерти Дика где-нибудь в горах означало бы самый легкий исход. Это лучшее, на что можно надеяться.
- Я считала вас другом Дика, капитан Тремейн.
- Ну да, так оно и есть. И поймите, возможно, именно поэтому я надеюсь, что он погиб.
- Однако ведь нет причин, по которым вы не можете делать все, что в ваших силах, чтобы помочь ему?
Он посмотрел ей в глаза, спокойно выдержав ее укоризненный взгляд.
- Поверьте мне, мисс Армитидж, если бы я нашел способ его спасения, мог хоть чем-то ему помочь, я бы ухватился за это ради нашей с ним дружбы и моей любви к Юне, а теперь и из-за проявляемого вами интереса к нему. Но одно дело - проявление желания помочь, другое - предложение реальной помощи. Что я могу сейчас сделать? Уверяю вас, что я думаю об этом. Честно говоря, это занимает мои мысли больше всего. Но пока… Я жду событий - возможно, появится шанс.
Выражение ее лица смягчилось.
- Я поняла. - Она протянула руку, великодушно прося прощения. - Я была слишком резка, к тому же я не имею никакого права так говорить.
Тремейн взял ее за руку.
- Мне бы никогда не пришло в голову ставить под сомнение ваше право говорить со мной так, как вы сочтете нужным.
- Мне лучше пойти к Юне. Полагаю, что я нужна ей сейчас. Бедная девочка. Я благодарна вам, капитан Тремейн, за нашу доверительную беседу.
С этим мисс Армитидж удалилась, оставив молодого человека в задумчивости.
Да, Юна О'Мой могла кого угодно расположить в свою пользу. Что-то трогательное несла в себе очаровательная беспомощность и хрупкость этой женщины, отчего окружающие ее люди всегда стремились защитить и оградить это изящное создание от малейшего порыва ветра. Потому, что они это делали, она и оставалась такой, какой была.
Но сейчас леди О'Мой не испытывала столь острой необходимости в присутствии мисс Армитидж, как представлялось той. Она выслушала "скандальную" историю о выходке своего братца, но чем именно эта выходка была так уж скандальна, понять не могла. Он совершил всего лишь мелкую, хотя и досадную, ошибку, рассуждала она, вторгся в монастырь по недоразумению, - наказывать его за это просто нелепо. Это была оплошность, которую может допустить любой человек в чужой стране. Были загублены жизни, это так, но произошло это по глупости монахинь, которые побежали прятаться, тогда как опасность существовала только в их глупом воображении, и крестьян, по ошибке прибежавших к ним на помощь, когда никакой помощи не требовалось; и вот они-то, бросившиеся на драгун, и были виновны в кровопролитии. Было бы странно ждать от солдат, что они покорно позволят себя перебить.
Таково было мнение леди О'Мой о происшествии в Таворе. Она помыслить не могла, что оно может иметь какие-то серьезные последствия для Дика. Его долгое отсутствие тревожило ее. Но если он объявится, то, конечно, наказание для него будет простой формальностью, в худшем случае его отправят домой, что будет даже неплохо для его самочувствия: здешний климат ему никогда не нравился. Она продолжала рассуждать дальше в том же духе, и О'Мой, втайне благодарный ей за такой взгляд на случившееся и питающий милосердную надежду на то, что услышит о гибели своего грешного, непутевого шурина, был рад, - больше, чем рад - оставить жену в этом заблуждении ради ее же спокойствия.
А потом, когда леди О'Мой все еще продолжала сравнительно спокойно спрашивать, какими могут быть последствия этой истории, пришел ординарец, и О'Мой удалился, оставив ее в обществе Самовала.
Граф был глубоко потрясен, узнав, что Дик Батлер приходится братом леди О'Мой, и немало раздосадован тем фактом, что, будучи в неведении относительно этого обстоятельства, проговорился и тем самым не только огорчил леди О'Мой, но и подвел ее мужа, скрывавшего эту новость от супруги. Самовал благодарил бога за то, что она посмотрела на события столь оптимистично, и быстро понял милосердное желание О'Моя не разубеждать ее. Но не менее быстро он оценил и возможности, которые открывались в данных обстоятельствах для осуществления вынашиваемых им замыслов.
Поэтому Самовал не стал спешить откланиваться сразу после ухода генерала, а предложил леди О'Мой прогуляться по террасе, возвышающейся над лесистым склоном, деревья которого скрывали из вида Алькантару. Тут графу открылось, что эта женщина еще более легкомысленна и непостоянна, чем он до сих пор предполагал. В состоянии душевного потрясения леди О'Мой не могла сдерживать свои эмоции и при этом вела себя почти театрально. Чувства ее были столь же сильными, сколь и недолговечными, а в сознании этой женщины запечатлевалось только то, что было глубоко прочувствовано. К тому же, обладая весьма развитым инстинктом самосохранения и привычкой потакать своим желаниям, она умела не замечать неприятные для нее вещи. Таким образом, легко убедив себя, как мы видели, что к происшествию с братом нельзя относиться слишком серьезно и что последствия будут не слишком для него тяжелыми, леди О'Мой беспечно болтала со своим гостем о посторонних вещах - званом обеде у маркиза Минаша, видного члена регентского совета, приближающемся бале у графа Редонду, новостях из Англии, моде, последних сплетнях, амурных делах герцога Йоркского и промашках лорда Персеваля.
Однако в расчеты Самовала никак не входило, чтобы леди О'Мой совершенно забыла о деле своего братца, и потому граф решил напомнить о нем.
Она стояла, облокотившись о гранитную балюстраду, отклонив назад розовый зонтик от солнца. Самовал вздохнул. Собеседница искоса бросила на него лукавый взгляд.
- Ваше уныние, сударь, - неважный комплимент, - заметила она.
Предостережем здесь читателя от возможного неправильного истолкования поведения молодой женщины, почти детское кокетство которой было для нее совершенно органичным, одной из сторон свойственной ей от природы непосредственности и желания всегда вызывать восхищение у представителей сильного пола и получать комплименты. А Самовал был молодым, красивым, знатным и слыл к тому же героем многочисленных романов.
Он в замешательстве машинально поправил свой белоснежный шейный платок и с обожанием взглянул на нее.
- Дорогая леди! - Его голос был тихим и мягким, почти нежным. - Я вздохнул, когда подумал, что столь прекрасному созданию, служащему украшением нашей жизни и рожденному для радости и веселья, придется испытывать тревогу или печаль при мысли о грозящей брату опасности.
Ее взгляд омрачился при этом напоминании, она надула губы и, нетерпеливо поведя плечами, ответила:
- Опасность Дику не грозит, и он поступает глупо, продолжая скрываться. Конечно, его ждут неприятности, когда он объявится. Но говорить, что он в опасности… просто нелепо. Теренс ничего такого не сказал, он согласился со мной, что Дика, вероятно, отправят домой. Ведь вы же не думаете…