- Да, но особенная женщина, - пошутила кузина, ласково погладив ее изящную белую руку, выглядывавшую из пены кружев. И леди О'Мой, всегда понимавшая все сказанное буквально, замурлыкав от удовольствия, не без некоторого самодовольства принялась рассуждать о своих достоинствах, время от времени обращаясь за подтверждением своих слов к мужу. О'Мой, любивший ее с благоговением, которое природа заставляет испытывать воистину мужественных представителей сильного пола к хрупким и женственным представительницам слабого, с готовностью, даже истовостью соглашался с ней, показывая, что он и сам в этом искренне убежден. Их беседа была прервана докладом Маллинза о приходе графа Самовала - обстоятельством, несомненно более приятном для леди О'Мой, чем для ее собеседников.
Появился португальский вельможа. Степень его знакомства с семьей генерала позволяла графу являться в их дом без церемоний и предварительных уведомлений. Это был статный, красивый, смуглолицый человек лет тридцати, безупречно одетый, изящный и грациозный в своих движениях, как учитель фехтования, кем он, вполне возможно, и являлся, поскольку мастерское владение рапирой служило предметом его гордости и было всем известно. Впрочем, Жерониму ди Самовал никогда этим не хвастался, обнаруживая во многих отношениях весьма мягкую и тонкую натуру. Его дружба с супругами О'Мой, длившаяся уже около трех месяцев, в последнее время значительно окрепла благодаря тому обстоятельству, что он неожиданно стал одним из наиболее резких критиков регентского совета - после того, как его недавно туда назначили - и одним из самых горячих сторонников политики Веллингтона.
С величайшей грацией граф поклонился дамам и, не устрашившись ледяного взгляда голубых глаз О'Моя - чье расположение к человеку находилось в обратной зависимости от расположения, проявляемого этим человеком к его жене, - рискнул поцеловать чудную ручку хозяйки и вручить ей огромный букет ранних роз.
- Жалкие розы Португалии для их английской сестры, - тихо произнес он бархатным голосом.
- А вы поэт! - резко заметил О'Мой.
- Обнаружив здесь Кастальский ключ, - ответил граф, - разве я мог не напиться из его прозрачных вод?
- Полагаю, что могли, принимая во внимание наличие на столе неплохого портвейна. Надеюсь, вы не откажетесь, Самовал? - предложил О'Мой, взявшись за графин.
- Тогда совсем чуть-чуть. Я не привык пить с утра, но на этот раз пью за здоровье леди и ваше, мисс Армитидж! - Он эффектным жестом поднял бокал и, поднеся к губам, маленькими глотками выпил его, после чего занял кресло, пододвинутое О'Моем.
- Я слышал, есть хорошие новости, генерал. Удаление из правительства Антониу ди Созы уже приносит свои плоды. В долине Мондегу наконец приступили к методичному разрушению мельниц.
- Вы очень хорошо информированы, - хмуро проговорил О'Мой, который сам только что получил эти известия. - Так же хорошо, как и я. - За его словами почти угадывалось подозрение. Он был раздосадован тем фактом, что сведения, которые следовало скрывать как можно дольше, становились известными так скоро.
- Конечно, и с полным на то основанием, - с печальной улыбкой ответил Самовал. - Разве меня это не касается? Разве речь не идет о части и моих земель?
Он вздохнул.
- Но я принимаю неизбежности войны. По крайней мере, обо мне не скажут, как сказали о тех, кого в совете представлял Соза, что я ставлю личные интересы выше долга перед страной - так, по-моему, это звучало. Личность должна пострадать, чтобы нация победила - римский афоризм, дорогой генерал.
- И британский, - добавил О'Мой, для которого Британия была вторым Римом.
- О, согласен, - воскликнул любезный Самовал. - Вы доказали это, проявив твердость в связи с тем неприятным делом в Таворе.
- Что это за дело? - спросила мисс Армитидж.
- А вы разве не слышали? - удивленно воскликнул Самовал.
- Конечно, нет, - оборвал его О'Мой, которого прошиб холодный пот. - Едва ли стоит посвящать дам в подобные дела, граф.
- Вероятно, вы правы, да, вы правы, - согласился Самовал, как бы принимая упрек и умолкая. Но, едва лишь О'Мой перевел дух, он продолжил: - И я уверен, дорогой генерал, что - это, кстати, и в ваших интересах, - что не будет колебаний и тогда, когда этого лейтенанта Батлера схватят.
- Кого?! - Леди О'Мой изменилась в лице.
Сэр Теренс сделал отчаянную попытку замять разговор.
- Это не имеет никакого отношения к Дику, дорогая. Малый, по имени Филипп Батлер, который…
Но очень хорошо информированный Самовал поправил его:
- Не Филипп, генерал, - а Ричард Батлер. Я узнал имя вчера от Форжеша.
В наступившей вслед за его словами пугающей тишине ничего не понимающему графу, видевшему, как бледнеет лицо леди О'Мой и расширяются взирающие на него сапфировой синевы глаза, представилось, что он неожиданно очутился на театральном спектакле.
- Ричард Батлер! - повторила она. - Что Ричард Батлер? Скажите мне! Говорите немедленно!
Самовал заколебался и посмотрел на О'Моя, но встретил его хмурый взгляд. Леди О'Мой обратилась к мужу:
- В чем дело, Теренс? Ты знаешь что-то о Дике и скрываешь это от меня? Дик в беде?
- Да, - мрачно подтвердил О'Мой. - В большой беде.
- Что он натворил? Ты говорил о каком-то деле в Эворе или Таворе, в которое не стоит посвящать дам. Я хочу знать, что это за история.
Любовь к брату и тревога за него придали леди О'Мой решительность, которую она так редко проявляла.
Видя обоих мужчин в оцепенении - Самовала от все возрастающего изумления, а О'Моя от полной подавленности, - она предположила после всего, что было сказано, что их молчание объясняется соображениями благопристойности.
- Оставь нас, Сильвия, пожалуйста, - попросила леди О'Мой. - Прости меня, милая. Но ты видишь, они не могут себе позволить говорить об этом в твоем присутствии.
В ожидании ухода своей скромной и благоразумной кузины, маленькая и несчастная, она стала обрывать нервными пальцами лепестки одной из принесенных Самовалом роз.
Едва мисс Армитидж скрылась за дверью крыла дома, где находились занимаемые генерал-адъютантом жилые комнаты, леди О'Мой без сил откинулась на спинку кресла.
- Теперь, - попросила она, - пожалуйста, расскажите все.
О'Мой вздохнул, сожалея по поводу разоблачения с таким трудом замаскированного обмана, и хриплым голосом поведал правду.
Глава IV
ГРАФ САМОВАЛ
Мнение мисс Армитидж совпадало с мнением леди О'Мой. Но она сочла для себя невозможным строить предположения относительно того, что мог натворить Дик Батлер, и переживала за Юну. Но не за Дика.
По арочной галерее, идущей вдоль южной стороны дома и соединяющей жилые и служебные комнаты, мисс Армитидж направилась в рабочий кабинет сэра Теренса, надеясь застать там капитана Тремейна, который должен был быть сейчас один.
- Я могу войти? - спросила она с порога.
Капитан быстро встал.
- Конечно, мисс Армитидж. - Зная его обычную невозмутимость, можно было сказать, что молодой человек выглядел теперь, пожалуй, несколько взволнованным.
- Вы ищете сэра О'Моя? Полчаса назад он ушел завтракать, и я как раз тоже собираюсь сделать это.
- Что ж, не смею вас задерживать.
- Что вы, напротив. Я хотел сказать… вовсе нет. Но… чем я могу быть вам полезен?
Прикрыв дверь, с присущей ей грацией она прошла в глубь комнаты.
- Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, капитан Тремейн, и мне необходимо, чтобы вы были откровенны со мной.
- Полагаю, иначе и быть не может.
- Мне бы хотелось, чтобы вы сейчас смотрели на меня как на своего друга мужчину.
Тремейн вздохнул. Он уже оправился от неожиданности ее появления и был опять невозмутим.
- Смею вас заверить, мне бы менее всего хотелось смотреть на вас так. Но если вы настаиваете…
- Да, настаиваю, - решительно подтвердила мисс Армитидж, нахмурившись при этих его словах, содержащих некий полушутливый намек.
- Повинуюсь вашему желанию, - слегка поклонившись, сказал капитан.
- В чем именно провинился Дик Батлер?
Он внимательно посмотрел на свою собеседницу.
- Что произошло в Таворе?
Тремейн продолжал молча смотреть на нее.
- А что вы об этом слышали? - наконец спросил он.
- Только то, что он натворил что-то - что именно, я не знаю - и последствия для него, как я поняла, могут быть весьма серьезными. Я очень тревожусь за Юну и хочу знать, в чем дело.
- А Юна это знает?
- Ей как раз сейчас рассказывают. Граф Самовал проговорился при ней о деле Дика.
- Почему вы, в таком случае, не остались при этом разговоре?
- Потому, что они отослали меня по причине - какой вздор! - моей молодости и невинности, которые нельзя оскорблять.
- А я, как вы полагаете, на этот счет не слишком щепетилен?
- Наоборот. Я уверена, что вы способны рассказать о чем угодно так, что это прозвучит в любом случае пристойно.
- Сильвия!