- А почему не сейчас?
- Сейчас? - изумилась африканка. - Вот прямо сейчас, средь бела дня?
- Сейчас лучшее время для побега. К вечеру нас могут заковать. Нам понадобится лишь пара бурдюков с водой, ножи и немного еды.
- Нас догонят.
- Кто? - канарец небрежно махнул рукой в сторону изможденных матросов, с печальным видом сидящих на песке. - Жирный боров, едва способный оторвать задницу от стула, или горстка несчастных, умирающих от голода? Самый молодой офицер втрое старше нас, а юнги вряд ли захотят нас преследовать. От этого корабля несет смертью.
- Тогда чего же мы ждем? - вдруг бодро спросила Уголек. - Вперед!
Они как ни в чем не бывало подошли к кромке воды, взяли фляги с водой, которые выгрузили с корабля, и без лишних слов стали карабкаться по высокой дюне, не далее как в двухстах метрах от того места, где находился капитан Эвклидес Ботейро. Тому понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, в чем дело.
- Эй! - рявкнул он громовым голосом. - Куда это вы собрались?
Канарец поднял руку и махнул вперед.
- На юг! - ответил он с улыбкой. - Никакой это не остров, я вас обманул. Это материк.
- Материк? - переспросил толстяк, и его дряблые щеки задрожали. - Откуда ты знаешь?
- Я уже бывал здесь раньше. В пятнадцати лигах отсюда начинается сельва. - Сьенфуэгос махнул рукой в сторону "Сан-Бенто". - И забудьте про корабль! Он больше никогда не сможет плавать! Шашень превратил его в труху.
- Врешь!
- Сами убедитесь, когда спустите его на воду. Это уже не корабль, а выеденное яйцо: одна сплошная дыра. Прощайте, капитан! Вы - самый гнусный, подлый и вонючий сукин сын, которого я встречал в жизни. Счастливо оставаться!
Он весело помахал рукой, словно прощался со старым другом, и вновь неспешно зашагал под изумленными взглядами офицеров и матросов, застывших на месте, как вкопанные.
Когда они добрались до вершины дюны и начали спускаться с противоположного склона, Уголек ускорила шаг, чтобы догнать Сьенфуэгоса, и удивленно спросила:
- А ты действительно был здесь раньше?
- Нет.
- В таком случае как ты можешь быть уверен, что это материк?
- Никак.
- Тогда почему ты сказал, что это никакой не остров?
- Потому что он тоже не может этого знать, так же, как и команда. Они перестали его бояться, а без страха этот комок жира не опаснее прудовой лягушки.
Девушка на мгновение остановилась, задумавшись над услышанным, слегка наклонила голову и весело произнесла:
- Вот здорово! Может, мы умрем от голода и жажды, но могу себе представить, какая паника сейчас охватила старого жирдяя. Это вполне компенсирует те лишения, через которые нам придется пройти.
Сьенфуэгос тоже остановился и хитро ей подмигнул.
- И что будем делать? - спросила африканка.
- Пойдем вперед.
- И куда же?
- На юг. Все время на юг, - он плюнул в воздух и указал в том направлении, куда полетела слюна. - Здесь ветер все время дует с севера: с моря вглубь суши. Эти дюны как раз и намело ветром, несущим песок с пляжа вглубь острова - или материка, кто его знает. Чем дальше мы удалимся от берега, тем больше шансов добраться до мест, куда дюны еще не вторглись и где есть вода. Так что вперед! - мотнул головой он.
- Какой же ты умный! - восхитилась африканка, послушно следуя за ним и слегка покачиваясь на ходу, поскольку привыкла ходить по неустойчивой палубе. - Просто чертовски умный!
- Я дал себе слово, что не умру, пока не попаду в Севилью.
- Куда?
- В Севилью. Это город на юге Испании, где меня ждет одна женщина.
- И давно она тебя там ждет?
- Вот уже пять или шесть лет... Я не уверен. Потерял счет времени.
- Дай ей бог терпения! Лично бы не стала ждать ни одного мужчину дольше шести дней.
- Это говорит лишь о том, что ты ничего не знаешь о любви.
- Как раз знаю, - ответила она со странной серьезностью. - Это то, что я чувствовала к тому марсовому из Коимбры, которому толстяк приказал залить в глотку расплавленный свинец, после того как застал нас вдвоем, - она немного помолчала и вдруг прищелкнула языком, словно речь шла о какой-то полузабытой детской шалости. - Я тогда была совсем юной. Больше такого никогда не повторится.
Канарец хотел уже ответить, но передумал, внезапно остановился и уставился в одну точку куда-то за спиной негритянки.
- Смотри! - воскликнул он.
Уголек послушно обернулась и в страхе застыла на месте, увидев, что с полдюжины моряков следуют за ними.
- Бежим! - крикнула она, бросаясь вперед, но канарец остановил ее, крепко схватив за руку.
- Постой! - сказал он. - Они вовсе не собираются нас преследовать. Наоборот, они сами уходят.
- Уходят? - недоверчиво повторила она.
- Вне всяких сомнений.
- Почему это?
- По той же причине, что и мы: они больше не боятся старого мерзавца. Знают, что на материке его власть над ними кончилась.
- Тогда, может быть, подождем их?
Канарец покачал головой и обвел руками окружающую местность.
- Два человека еще могут выжить в подобном месте, но сорок - ни за что. А я могу поклясться головой, что еще до захода солнца капитан Эвклидес Ботейро останется в полном одиночестве.
Сьенфуэгос ошибся лишь в сроках - офицеры оставались с капитаном до самых сумерек, пока вечерняя мгла не опустилась на бескрайнее желтое море неподвижных дюн; лишь тогда они решились его покинуть, крадучись и под покровом темноты, укрывшей их от грозного взгляда поросячьих глазок самодура-капитана. Такие предосторожности, впрочем, оказались совершенно излишними, поскольку капитан уже более трех часов неподвижно сидел на песке, молча глядя на море, что плескалось у его ног и, казалось, не обращал никакого внимания на происходящее вокруг, чувствуя себя беспомощным и неуклюжим, как морж на берегу.
Этот громадный кусок жира и грязи в видавшем виды кресле представлял собой странное зрелище - огромные руки, гигантское воспаленное яйцо, выпирающее между дряблыми бедрами, он сидел, всеми покинутый, на вершине дюны, готовой с минуту на минуту окраситься в новый цвет, а всего в сотне метрах от него лежал корабль, к которому уже начал подступать прилив.
Бессмысленно было задаваться вопросом, что происходит в эти мгновения в его голове - ведь скорее всего, там не осталось ни единой мысли, как у акулы, бьющейся в воде и не способной при этом вцепиться зубами в добычу или продвинуться хоть на сантиметр, как бы она не била хвостом.
Он уже был мертв и знал это. Мертв, хотя пока еще дышал и будет еще дышать несколько часов, поскольку ужасный капитан Эвклидес Ботейро не мог прожить самостоятельно, а если бы попытался вернуться на "Сан-Бенто", то ему пришлось бы потешно катиться вниз, как арбуз.
Капитан собрал в кулак остатки достоинства, скрытые в самом потаенном уголке его совести, и это на некоторое время помогло, но вскоре его охватила необъяснимая жалость к самому себе, он закрыл глаза и позволил слезам катиться по чумазым щекам.
Ночь на вершине дюны была долгой, сначала жутко темной, а потом, когда взошла луна, слегка посветлело. Компанию ему составляли лишь рокот волн, мягкая песня ветра и жалобный скрип досок "Сан-Бенто" - корабль, лежащий на берегу, походил на огромного кита, под собственным весом распластавшегося на песке.
Капитану больно было слушать агонию своего корабля, ведь хотя тот был самым грязным, вонючим и ветхим из всех бороздящих океан судов, но все же его единственным домом, королевском убежищем, единственным, чем он действительно обладал.
На заре он одолел усталость и проснулся с первыми лучами солнца, пробудившими вшей, а когда стал искать глазами навес, оказалось, что тот воткнут на расстоянии в десять метров и теперь отбрасывает тень на мальчугана, сидящего на песке и пристально наблюдающего за капитаном своим единственным глазом.
- Вернулся значит, чтобы посмотреть на мою смерть, - хрипло пробормотал португалец и после молчаливого кивка добавил: - Но все равно останешься одноглазым на всю оставшуюся жизнь.
- Уж лучше я буду одноглазым, но живым, а вы - просто жирный боров, которому солнце скоро иссушит мозги... - паренек помахал перед капитаном Эвклидесом Ботейро флягой, стоящей у его ног, и сухо добавил: - В полдень вы предложите мне глаз в обмен на глоток воды.
- Вот же мелкий сукин сын.
- У меня был хороший учитель.
Больше они не произнесли ни слова, лишь молча сидели друг перед другом - один плавился под палящим солнцем, а другой оставался неподвижным, словно превратился в каменного истукана, и только наполненный безграничной ненавистью глаз выдавал, что он жив.
Отчаянная агония жирного и смердящего Эвклидеса Ботейро, капитана "Сан-Бенто", длилась три долгих дня, и за это время он ни разу не пошевелился, лишь закрывал глаза, чтобы поплакать, и открывал их, чтобы посмотреть на своего мучителя или бросить редкий взгляд на выпотрошенный корпус корабля.
Он умер, когда зеленые и кристально чистые морские воды мягко проникли в самое сердце корабля через многочисленные дыры, из-за которых он здесь и лежал, и капитан встретил смерть, хоть и ужасную, но все же не достаточно, чтобы компенсировать весь вред, причиненный миру его существованием.
Юнга, который почти не шевелился, а лишь время от времени отхлебывал из фляги, еще пару часов смотрел на огромное тело, тут же начавшее разлагаться, и когда миллион мух навели его на мысль, что он больше не выжмет ни капли сладкой мести, парнишка медленно поднялся на ноги и пустился вдогонку за своими товарищами по мучениям.