Штурмбаннфюрер не делал из этого тайны. Тем более что я, как переводчик, должен был в какой-то мере войти в курс дела. Актер имеет дочь. Не родную, а приемную Этакую молодую и, скажем прямо, роскошную девку. Имеется ее фото, когда ей минуло девятнадцать лет. Люба. Любовь. Она вскружила голову ротенфюреру СС Райнеке. И видимо, основательно вскружила, если такой служака, как Райнеке, прошедший огни и воды, стал волочиться за этой шлюхой. Он стал наведываться к ней на дом. Болван! Иначе нельзя его назвать. Забыл хорошее правило, рекомендованное покойным обергруппенфюрером Рейнгардом Гейдрихом. Правило гласило: "Немец! Покидая любой русский дом, не забудь поджечь его!" А Райнеке забыл. И поплатился. Его нашли мертвым. И где бы вы думали? В трех кварталах от дома актера.
"И ты болван, - отметил я. - Поздно хватился".
Памятная история с эсэсовцем Райнеке имела годичную давность. Никакого отношения к смерти Райнеке актер не имел. На эсэсовца точили зубы и я, и Костя, но Трофим Герасимович опередил нас.
- Давно это было? - на всякий случай полюбопытствовал я.
Штурмбаннфюрер сел за стол, покопался в ворохе бумаг и ответил, что в феврале минувшего года. Давненько. Но все дело в том, что у Райнеке, как у всякого порядочного немца, есть брат. Председатель военно-полевого суда. И его страшно интересует, кто мог поднять руку на его брата. Вот лежит его письмо. Надо же ответить.
- А этот актер замешан в убийстве? - спросил я.
Начальник гестапо засмеялся. Очень сомнительно. Как ему доложили, актер - дряхлый старик, развалина. Одной ногой стоит в могиле, а Райнеке… Его надо было видеть. У Райнеке размер шеи, бицепса и ступни - сорок четыре сантиметра. Это что-нибудь да значит. Юберменш! Он мог раздавить этого актеришку одним ногтем. Но старик, может, выболтает кое-что, если его припугнуть. Он может знать знакомых этой своей девки, а среди них, возможно, отыщется и тот, кто осмелился поднять руку на представителя германских вооруженных сил.
- Понимаете? - осведомился Штурмбаннфюрер.
Я кивнул.
Задребезжал телефон. Земельбауэр снял трубку и отрывисто бросил в нее:
- Да, пусть войдет. - Он отодвинул телефонный аппарат и сказал: - Пожаловал.
Через минуту дверь открылась и впустила высокого, страшно худого старика лет шестидесяти. В одной руке он держал толстую бамбуковую палку, испещренную выжженными рисунками, а в другой - не по сезону холодную и очень поношенную фетровую шляпу. Одежда его была не в блестящем состоянии.
Согбенный страданиями, голодом и холодом, он имел жалкий вид. На костистом, породистом лице его тихо и печально тлели огромные, но уже помутневшие глаза. Радость давно не касалась их.
- Прозрачный старикан, - заметил гестаповец. - Как это у вас поется: были когда-то и мы рысаками? Что ж, приступим. Переводите и записывайте. Фамилия?
- Полонский, - глухо произнес старик и счел нужным продолжить: - Полонский Всеволод Юрьевич. Шестьдесят девять лет. Русский. Из дворян. В прошлом актер.
- Спасибо, - осторожно, как бы про себя, проговорил я.
Тихий, усталый взгляд его глаз ненадолго задержался на мне.
Стоять на ногах ему было трудно. Указав пальцем на стул у печи, он спросил:
- Я имею право сесть?
- Есть стулья, сев на которые однажды, уже больше не встанешь. Это его не пугает? - сострил штурмбаннфюрер. И я подумал, что юмор у него довольно мрачный.
Нет, Полонского это не пугало.
- Сила привычки, - заметил он своим глухим голосом. - Смерть уже много времени открыто бродит вокруг. Хотя, разумеется, всему бывает предел.
- Болтун! - констатировал начальник гестапо и разрешил Полонскому сесть. А когда тот водворился на стул, предупредил: - У вас, как у любого смертного двуногого, двести сорок восемь костей. Я переломаю каждую из них, если вы не будете правдиво отвечать на мои вопросы.
- Я никогда и никому не лгал. И я не боюсь. Пугать меня не надо.
Штурмбаннфюрер фыркнул от неожиданности:
- Но вы свободно можете умереть. Кости есть кости.
- Человек умирает раз и навсегда. Вы, не знаю вашего чина, тоже не бессмертны. Вы тоже можете однажды не проснуться.
Крысиные глазки гестаповца заискрились подленьким смешком.
- Вы юродивый? Что это за философия? Вы сектант? Или вы хотите получить по физиономии?
Старик Полонский, я уже понял, бесспорно, относился к числу тех русских людей, которые все могут выдержать и не опустить головы. И я знал их. Вот так, видно, держали себя перед врагом Прохор, Прокоп, Урал, Крайний, Аристократ.
На короткое мгновение в его старческих, помутневших глазах мелькнул суровый, неумолимый огонек. Мелькнул и исчез. Он лишь сдвинул свои седые клочкастые брови и спросил:
- Бить по лицу старика? Это что, рекомендовано уставом цивилизованной германской армии, несущей на своих знаменах так называемый новый порядок?
Этого и я не ожидал.
Начальник гестапо опешил. Кровь схлынула с его морщинистого лица. Он встал, сжал кулачки, разжал их, сел, откинулся на высокую спинку стула и дико захохотал.
- Однако вы смелы, черт вас подери!
- Когда пройдешь через многое, то угрозы воспринимаются не совсем так, как некоторые рассчитывают.
- Принципиальный старикан. Но ближе к делу! Ответьте мне: вам фамилия Райнеке о чем-нибудь говорит?
- К сожалению, да. Бандит с большой дороги.
- Что? - разинул рот штурмбаннфюрер.
- А вы считаете его красой германских вооруженных сил? Что ж… мы расходимся во взглядах.
- Довольно болтать! - ударил кулачком по столу Земельбауэр. - Зачем Райнеке приходил в ваш дом?
- Мне думается, что об этом лучше всего спросить его самого.
- Думается, думается… Я могу сделать так, что вам вообще нечем станет думать.
- Я его, этого Райнеке, не приглашал.
- Но на вашей шее сидит девка, которая…
- Моя шея, - шевельнул головой Полонский, - тонка для того, чтобы на ней кто-либо сидел.
- Для петли неважно, какая она у вас: тонкая или толстая. Тонкая даже лучше. Райнеке завлекала в дом ваша девка.
- Ложь! - сказал Полонский. - Она боялась его.
Штурмбаннфюрер решил выложить свой последний козырь и спросил:
- Вам известно, что убитый ротенфюрер Райнеке подобран вблизи вашего дома?
- Неужто! - выпрямился старик и осенил себя крестом. - Вот уж кому я не пожелаю царствия небесного.
Земельбауэр опять откинулся на спинку стула и застыл, покусывая нижнюю губу. Этот немощный, бессильный старик говорил все, что хотел.
- Он идиот, - пробормотал штурмбаннфюрер после долгой паузы. - Его можно жарить на угольях, а он будет в ладоши хлопать. Попадались мне такие. Или он не понимает, куда попал? Что с ним делать? Позвольте!.. Скажите ему, что я прикажу сейчас приволочь его шлюху. Эту Любу. С нее и надо было начинать. И скажите, что уж ей-то придется заговорить так, как нам хочется.
Я перевел.
Полонский горько усмехнулся, одарил меня укоризненным взглядом и произнес:
- Скажите своему шефу, что за моей дочерью ему надо будет съездить в Германию. Она там. Давно. Полгода. Если только еще жива.
Сострадание к старику сжало мое горло.
- Кончайте! - взвизгнул гестаповец. - Переведите ему протокол. Пусть подпишет.
- Не стоит, я сам прочту, - сказал вдруг на чистом немецком языке Полонский. - Я сам умею. Я бывал в Германии. Дрезден, Мюнхен, Кельн, Лейпциг, Франкфурт. Я пел. Мне аплодировали!
- А что же вы ломались? - взорвался Земельбауэр.
- Меня не спрашивали. И потом, я бы все равно отвечал только по-русски.
Когда затихли звуки его шагов, штурмбаннфюрер вскочил, прошелся по комнате, плюнул с остервенением.
- Ну, знаете ли! Если бы он не перекрестился…
Что было бы, он не договорил. Вспомнил о моем присутствии, подумал и произнес уже спокойно:
- Вы тоже свободны.
С облегченным сердцем я покинул гестапо.
На дворе стоял последний зимний месяц, но снег еще звонко поскрипывал под ногами.
Свернув за угол, я увидел бредущего Полонского. Он, как слепой, ощупывал палкой дорогу и медленно и осторожно ставил ноги. Около витрины, на которой обычно вывешивалась местная газета, он остановился. Но не затем, чтобы прочесть ее, а чтобы передохнуть.
Мне захотелось пожать руку этому смелому человеку. Я подошел к нему вплотную и тихо сказал:
- Я горжусь вами. Разрешите? - протянул я руку.
Старик взглянул на меня и сейчас же отвернулся. И в глазах его была не ненависть, даже не отвращение, а скорее всего брезгливость.
Рука моя упала. Что-то обожгло сердце, точно огнем. Вжав голову в плечи и стараясь не смотреть в лица прохожих, я быстро зашагал своей дорогой.
Вечером я встретился с Костей и передал ему для Наперстка радиограмму за подписью Перебежчика. В ней было сказано:
В ночь с восьмого на девятое вывозятся для выброски на нашу территорию завербованные мною и обученные гауптманом Штульдреером "агенты" абвера: Чекунов Василий Тарасович, кличка Кипарис, Огарков Петр Данилович, кличка Реванш, и Криволапое Александр Федорович, кличка Проходящий. Общий пароль: "Дело идет к весне". Приземление намечено на отрезке желпути Плавск-Чернь между часом и двумя ночи. Желательно встретить.
А Костя передал радиограмму, адресованную Андрею:
Первое: Освобождение Солдата от руководства группой и ваше назначение одобряем.
Второе: Поздравляем Перебежчика, Цыгана, Костю, Усатого и Наперстка с награждением орденом Отечественной войны второй степени. Аристократ награжден посмертно.