- Ни один человек не обязан гореть из-за книги, - возразил клирик. - Если он раскается в совершенном святотатстве и отречется от дьявола, он получит прощение.
- Ха! - воскликнул Сильвестр. - Это вы называете прощением? То, что человек с вязанкой хвороста должен бегать по улицам и унижаться перед людьми вроде вас? Что его вызывают в собор Святого Павла, чтобы он на ступенях признался, что у него больше нет своего достоинства, что он жалкий грешник?
- Смирение еще никому не вредило, оно суть благодеяние для души.
- И вы в этом разбираетесь? В смирении? Поэтому вы унижаете мальчика, который вас уважает, и вбиваете ему в голову, что совершили благодеяние? Поэтому требуете, чтобы христиане объявили ересью свою тоску по слову Божьему, по своей любви к жизни, по своей гордости? Если спросите меня, я от - вечу: в каждом человеке больше Бога, чем в ваших бессердечные догмах.
- Одно скажу я вам, - заявил клирик. Голос его был тонких^ и острым, как клинок, которым брился Энтони. - Если бы мне пришлось опасаться, что вы можете толкнуть моего мальчику, в объятия дьявола, я немедленно написал бы епископу Танстоллу_
- Он не ваш! И давно не мальчик. Он мужчина и строит корабль на верфи лондонского Тауэра.
С этими словами Сильвестр развернулся и выбежал на улицу, опасаясь задохнуться в тесной комнате. "Новая эпоха столь чудесна, - думал он. - Но от страха перед самой собой она теряет рассудок".
Дома он обнаружил отца и тетушку, сидевших у огня и мило переругивавшихся, словно давно женатая пара. Перед ними на столе стоял кувшин и бокал с вином, которое его отец приправлял корицей и кардамоном и называл "подсластителем мира". "Как же нам хорошо, - подумалось Сильвестру, - сколько прелести в жизни! Разве можно упрекать нас в том, что, боясь смерти, мы цепляемся за нее". Две пары глаз, голубые и карие, уставились на него.
- Где Фенелла? - спросил он.
Тетушка вскочила.
- Наверное, скорее стоило бы спросить, где был ты, молодой человек?
- А вы что, беспокоились? - С плеч словно свалилась часть тяжести. Этот дом обладал странной магией и силой успокаивать разволновавшийся мир.
- Немного, - ответил отец. - Ты из Саутгемптона обычно возвращаешься быстрее, а в городе вроде как беспорядки.
- Я ничего такого не видел, - ответил Сильвестр. - Просто еще заходил к отцу Бенедикту.
- Энтони прислал письмо?
- Да.
По лицу тетушки промелькнула улыбка.
- Как он поживает? Снова в Англии?
Сильвестр кивнул.
- В Лондоне. Целый и невредимый.
- Слава Богу, - вздохнул отец. - Чем занимается? Ему что- нибудь нужно?
- Ты же знаешь Энтони, - ответил Сильвестр. - Он строит корабль, и ему ничего не нужно.
- Конечно. Как же иначе? - Отец улыбнулся. - Есть хочешь? Карлос держит еду в тепле, у нас еще остался паштет из вальдшнепа.
- Я поел по дороге, - солгал Сильвестр, который не мог выносить потрескивание огня, смотреть на пламя и слушать, как кипит жир.
- Значит, тогда пойди наверх и посмотри, как тамтвоя Фенелла, - посоветовал ему отец. - Она не захотела спуститься и поесть. Сказала, что ей нехорошо, но мы с Микой опасаемся, что ее что-то мучит.
- Что в этом удивительного! - Тетушка Микаэла запрокинула голову, отбросила волосы назад и открыла взглядам кустики в ушах.
- Теперь, когда сердечный друг в безопасности на острове, может быть, стоит заняться дамой сердца? Насколько я помню, эта семья собиралась праздновать свадьбу.
- Это не к спеху, - отмахнулся Сильвестр.
- Ах, не к спеху? - Тетушка уперла руки в по-прежнему стройные бедра. - А кто это решает, а? Ты или та несчастная девушка, которая отдала свое сердце легкомысленному человеку? Думаешь, девице приятно ждать под крышей жениха до дня святого Непойми-кого? Ты не тот человек, который не нравится дамам, милая моя треска. Как думаешь, что творится в голове у твоей невесты, когда она сидит здесь день-деньской?
- У нас с Фенеллой полное единодушие в этом вопросе, - резко осадил ее Сильвестр, чтобы покончить с неприятным разговором.
Но тетушка Микаэла никогда еще никому не позволяла запретить себе говорить на какую бы то ни было тему, которую она еще не закрыла.
- Значит, единодушие! - произнесла она. - А что бедняжке остается, кроме как соглашаться с тобой? У нее нет отца, нет приданого, никого, кто бы за нее вступился. Неужели ты действительно настолько жестокосерден, чтобы дать ей это почувствовать? Мне будет стыдно, Сильвестр, что я вовремя не отходила тебя палкой и не научила, как должен вести себя порядочный человек. Мне будет очень стыдно перед Ботом и моей сестрой, незабвенной Хуаной.
- Боже мой, в Саутгемптоне сегодня сожгли человека! - вырвалось у Сильвестра. - А вы требуете, чтобы я думал "женитьбе, может быть, побежал приглашать соседей, которые сегодня будут плясать на нашей свадьбе, а завтра ликовать, наблюдая за казнью? - Он резко развернулся и бросился вверх по лестнице.
Фенелла распахнула дверь прежде, чем он успел постучать. Стройная и прямая, с распущенными волосами, она стояла на пороге. Ее щеки были мокрыми от слез. Он обнял ее.
- Ах, Сильвестр.
- Ах, Фенелла.
- Ты тоже?
Он кивнул, уткнувшись подбородком ей в голову.
- Какой мерзкий день.
Они крепко обнялись. Фенелла гладила его по голове, а он гладил ее мокрое лицо. Его сердце совершило не один, как обычно, а несколько маленьких прыжков и успокоилось.
Они молча отстранились друг от друга и сели за столик, за которым иногда играли в шахматы, она - так же плохо, как он.
В ее серых глазах читался один вопрос: "Что с тобой стряслось?"
- В Саутгемптоне сегодня послали на костер человека. Лютеранина, отца двоих детей, - сказал он, не в силах сдержать слезы. - Я хотел что-то сделать, Фенни, но просто сидел верхом на лошади и смотрел, как тогда, на верфи, когда палачи повалили на пол Энтони.
Фенелла молча посмотрела на него.
- Что ты делала тогда? - прошептал Сильвестр.
- Смотрела, - ответила Фенелла. Когда он ничего не сказал, она взяла его рукой за подбородок и подняла голову. - Мы были маленькими детьми, - произнесла она. - Бессильными. И до смерти напуганными.
Сильвестр содрогнулся.
- Стоит мне подумать об Энтони, и эта сцена снова встает у меня перед глазами, - сказал он. - Я постоянно спрашиваю себя: как он может доверять мне после того, как я его бросил? Ты даже не представляешь, как сильно я жалею, что не вмешался тогда, дал этим чудовищам бить моего друга по голове, ставить на нем клеймо убийцы. Моего друга, который был так же бессилен и напуган до смерти, как и я.
- А если бы ты сделал это? Думаешь, если бы ты получил побои заодно с калекой, это избавило бы Энтони от боли?
Ответа Сильвестр не знал. Фенелла взяла его за руку.
- Ты был рядом, когда его выпустили из темницы в мир, который он перестал понимать. Ты был его якорем, державшим его в жизни. Для человека, которого сожгли сегодня, ты больше ничего не можешь сделать. Но, возможно, еще найдется способ помочь его вдове и детям.
Сильвестр с удивлением обнаружил, что улыбается.
- Ты просто золото, Фенни, ты знаешь об этом? Если бы у нас не было тебя, нам пришлось бы тебя выдумать - тогда, когда мы выдумывали все, что нам было необходимо.
Фенелла рассмеялась. Скользнув взглядом по ее лицу, он обнаружил, что щеки девушки все еще влажные от слез.
- Я попытаюсь, - ответил он. - Того мужчину звали Рейф Хенли, и он был свечных дел мастером, так что мне будет нетрудно выяснить, куда увели его детей. Спасибо, милая. А теперь расскажи мне, почему ты плакала и почему твой день был таким же омерзительным, как и мой.
- Лучше не стоит. По сравнению с тем, что пережил ты, это сущая безделица. Боюсь, так проходит большинство дней.
- Тетушка говорила о чем-то подобном, - понял он. - Она набросилась на меня, словно фурия, поскольку я оставляю тебя здесь одну, наедине со своими мыслями.
- Как несправедливо! - Фенелла обняла его. - Теперь ты еще должен подбадривать нас, бедный Сильвестр. Если бы тебя у нас не было, нам пришлось бы тебя выдумать, нам с Энтони.
- Что случилось, Фенелла? Расскажи мне.
- Правда, ничего, - выдавила она из себя, указывая на стоявшую у окна конторку. - Просто эта книга…
- "Смерть короля Артура"?
Фенелла кивнула.
- Не нужно было мне давать ее тебе.
- Конечно, нужно. Мне стыдно, потому что ты видел, как горит человек, а я плачу над бумажными фигурками из дурацкой книги.
- Я тоже плакал, когда читал ее, - признался Сильвестр. - О короле Артуре, который любил свою прекрасную жен: у Гвиневру и своего друга, этого великолепного Ланселота… И о Гвиневре с Ланселотом, которые любят друг друга и…
- …которые обманывают его, - сдавленным от слез голосом закончила за него Фенелла. - И о Камелоте, который рушится из-за этого. Поверь мне, я даже не представляю себе, почему так ужасно реву из-за этого.
Он прижал ее к себе и погладил по спине. "Я тоже, - подумал он. - И, черт возьми, даже думать об этом не хочу".
- Между этими тремя столько любви, - вырвалось у Фенеллы. - Ах, Сильвестр, как столько любви может принести не еще больше любви, а смерть?
Девушка горько плакала. Каждый раз, когда она пыталась поднять голову, ее снова захлестывала волна слез. Это было для нее слишком. Ожидание, тревога, неопределенность будущего.
- Фенелла, - произнес он, - для Англии война окончена. Энтони в Лондоне, и, судя по письму, у него все хорошо.
На один удар сердца она замерла в его руках.
Сильвестр вытянул из-за пояса сложенный лист бумаги.