В его научной биографии есть много такого, к чему можно присовокупить слово "чудо". Человек, кончивший механический институт по курсу "Торговое оборудование", становится электроником - разве это не чудо? Говорят, Леон Георгиевич пришел к директору института с запиской от академика Терпиморева - ученого с мировым именем. Утверждают, впрочем, и другое: Папиашвили изобрел что–то невероятное и получил приглашение в институт. Толком же никто ничего не знает.
Говорят, глубина ума определяется способностью человека слушать. Чем умнее человек, тем он больше слушает других и меньше рассказывает сам. Конечно же, в этой зависимости нет ничего от истины. Ведь если пойти дальше в таком рассуждении, то вынужден будешь признать, что самый мудрый человек тот, который совсем не говорит. Но в таком случае зачем же человеку дан язык?
Леона Папиашвили отличает середина: он умеет слушать, но умеет и рассказывать. Среди институтских руководителей Леон Георгиевич вообще слывет за человека внимательного, душевного. Для него нет начальников и подчиненных, старших научных сотрудников и младших, для него существует человек. И кто бы ни шел по коридору, Леон Георгиевич приветливо смотрит человеку в глаза, слегка улыбается. Иногда остановится, побеседует. А то и пригласит в кабинет, попросит рассказать новости. Конечно, новости производственные, деловые. Если на ваших ресницах, бровях Папиашвили заметит непромытую угольную пыль, то фамильярно подмигнет, скажет:
- В шахту лазили?..
- Да, Леон Георгиевич, три дня работал на "Комсомольской - Глубокой", снимал схему транспортных коммуникаций.
- А ну–ка, ну–ка… - оживляется Папиашвили, - заходите, расскажите поподробней.
Леон Георгиевич даже листок чистой бумаги к себе придвинет, карандаш возьмет. И слушает внимательно, все задает вопросы, велит чертить, показывать.
Другой сообщит ему о поездке за границу или, например, в Кузбасс. Леон Георгиевич и этого попросит чертить, показывать. Между делом, к слову заметит о развитии подземного транспорта на наших шахтах, расскажет о новейших схемах транспортных коммуникаций. Шахту "Комсомольскую - Глубокую" не упомянет, но скажет: "На шахтах угольного бассейна…"
Время от времени - не часто - Папиашвили обходит кабинеты начальников лабораторий, завернет к директору института. Ему тоже сообщит новости - ненароком, по ходу беседы, сделает обзор работ некоторых своих подчиненных: квалифицированный обзор, глубокий! Не преминет назвать специальные журналы, имена зарубежных теоретиков. И каждую беседу закончит жалобой: "Все время поглощает администраторская работа. Некогда заниматься своей темой. Киснет моя диссертация!"
Если в лаборатории шахтной автоматики кто–то ему не нравится, Леон Георгиевич упомянет имя этого человека. Когда же начальник спросит: "А как он?", - Папиашвили не торопится чернить сотрудника, но вид сделает многозначительный: склонит набок голову, закатит глаза, губы растянет в унылую гримасу. Влиятельное лицо понимающе закачает головой. Заметит:
- М–да–а…
Иные считают Папиашвили опасным. Но это уж откровенные завистники. Люди, не умеющие устроить свою судьбу, всегда завидуют другим.
Как и подобает заместителю, Леон Георгиевич питает неподдельное уважение к своему начальнику. Больше того, Папиашвили души не чает в Каирове. Он готов ему поклоняться не только в делах служебных, но и во всех остальных делах, не исключая глубоко личных. В ту минуту, когда мы ведем рассказ о лаборатории шахтной автоматики, Леон находится в кабинете начальника лаборатории.
Борис Ильич Каиров ему говорит:
- Экслибрис… Помните, как у Горького: "Люблю непонятные слова…" Нет, нет, славно придумано. А? Экслибрис!..
Каиров вертит в руках ярко раскрашенную книжицу и с детской радостью разглядывает картинки. У кресла, почтительно наклонив голову, стоит Папиашвили. Леон только что вернулся из туристской поездки во Францию, откуда и привез любопытную книжицу.
- Эмблема, - поясняет Леон смысл картины. - Нечто вроде семейного герба. Одним словом, книжный знак.
Борис Ильич листает страницы, покачивает головой, напевает:
Где копченки ноги мыли,
Там шахтеры воду пили…
В юности Борис Ильич трудился на шахте крепильщиком. Старые горняки называли "копченками" женщин, работающих на откатке, сортировке или отвале горной породы - закопченных, запорошенных угольной пылью.
Каиров работал под землей два года, но шахтерские песни, прибаутки, побасенки крепко запали ему в душу. Борис Ильич сыпал ими, дивя своих коллег знанием шахтерского быта.
Он имел обыкновение на работе, сидя за столом напевать старые шахтерские песенки:
Все гудочки прогудели,
Парамона черти съели.
Весеннее солнце затопило светом кабинет ученого. Утренний ветерок парусом вздувал оконные шторы, обвевал высокое, как у судьи, кресло, щекотал ноздри. Время от времени Каиров откидывался на спинку кресла, долго, с наслаждением жмурился. Хорош у него заместитель, Леон Папиашвили. Всегда с какой–то новинкой, живинкой. Один его внешний вид доставляет эстетическую радость. Черный костюм и ослепительной белизны рубашка. Ручейком льется серый с крапинкой галстук. Все наполнено жизнью, вкусом, обаянием. Когда Борис Ильич украдкой, с тайной завистью смотрит на Папиашвили, ему вспоминается его собственная молодость.
Борис Ильич делит свою жизнь на два периода: на те годы, когда он боролся за место под луной - это было до сорока лет, - и то время, когда, достигнув положения в науке, пребывает, как говорится, в чинах и почете. Вторая часть короче первой, она составляет двенадцать лет, но именно в эти годы Каиров испытывает состояние, про которое можно сказать: "Что ж, человек заслужил…" Вот только в семейной жизни бог счастья ему не дал, но это уж статья особая.
- Самарин башковит. Талантище, черт бы его побрал, а, Леон? Что вы скажете?
Папиашвили взглянул на шефа удивленно: "При чем тут Самарин?" Впрочем, Леону не привыкать к чудачествам Каирова, его неожиданным ремаркам, шахтерским куплетам, посвистыванью. Сотрудники лаборатории называют это "размышлением вслух" и по обыкновению в такие минуты замолкают.
- Для вашей библиотеки старался, - говорит Леон.
Да, у Каирова большая библиотека. Пожалуй, тысячи три книг наберется. И каких!..
Борис Ильич представил, как на белых полях его книг закрасуется фамильный знак. Экслибрис!..
- Самарин будет руководителем группы.
- Борис Ильич! - развел руками Леон, - Зачем нам Самарин! Какой Самарин! Человек в институте учится, еще диплома не имеет, а вы говорите: руководитель!..
Папиашвили возражал взволнованно: А когда Леон волновался, он сильно нажимал на каждое слово, сдабривал речь горячим акцентом.
- Ничего, Леон, - говорил Каиров с загадочной хитринкой, продолжая рассматривать экслибрисы, - Чапаев тоже академий не кончал, а вон как беляков рубил.
- Чапаев был Чапаев! - распалялся Леон, видя, что шеф говорит серьезно. - Чапаев саблей махал да на коне скакал, а тут автоматика.
- Вы, Леон, тоже не сразу стали заместителем начальника лаборатории, - тянул Каиров, поворачивая на свет понравившийся рисунок. - А Самарин нужен нам, нужен. И вам, Леон, нужен, и мне. Составьте, Леон Георгиевич, отчетик о работе лаборатории. Включите туда приборчик АКУ. Слыхали про такой? Его сделал Самарин. А теперь он новую машину делает - посложнее и поважнее. И сделает! Как вы думаете, Леон, сделает, а? Непременно сделает. Он такой, этот Самарин.
Каиров запрокинул над креслом шевелюру черных красивых волос, лукаво подмигнул:
- Конечно, не без нашей помощи.
И протянул Леону книжку экслибрисов.
- А ну–ка, Леон, какой бы вы предложили для меня знак?
Папиашвили раскрыл страницу, на которой была нарисована обнаженная женщина, лежащая на ковре. В руках срамница держала две открытки с изображением остроносых кабальеро.
- Вы шутник, Леон, - сказал Каиров и сдержанно засмеялся. Он хотел тут же перевернуть страницу, но его пухлый короткий палец лишь загнул уголок листа.
- Хе, чертовка! - прищелкивал языком Борис Ильич, покачивая львиной головой. Такая птаха, Леон, по твоей части. Ты, мил друг, не вали с больной головы на здоровую. - Каиров ласково журил Папиашвили.
Леон сиял. Угодил шефу, развеселил, доставил ему минуту удовольствия. Разумеется, он шутя предлагал Каирову заманчивый экслибрис, но втайне подумывал: "Чем плохой значок?"
Не торопясь, нехотя Каиров перевернул страницу. Тут ему предстал экслибрис совсем иного плана: склоненная на кулак мужская голова. В пальцах зажата автоматическая ручка.
- Леон, гляди–ка, что скажешь?..
- Замечательный экслибрис! Мысль.
- А что ж, и верно. Значок подходящий.
Так был выбран экслибрис Каирова. Голова, склоненная в глубокой думе, - вполне почтенный значок! Как нельзя лучше отражает он сущность владельца библиотеки.
2
Каждый живет по–своему. Например, Каиров живет сложно и скучно. С точки зрения материальной у него все благополучно. Денег он получает много. Квартира его состоит из четырех комнат: трех больших и одной маленькой, для домашней работницы. Но домашней работницы у Каирова нет. Года два или три тому назад Борис Ильич предложил своей жене нанять работницу, но Мария Павловна равнодушно отнеслась к этому. Теперь же, когда Борис Ильич, по сути, не живет с женой, проблема домашней работницы и вовсе отпала. Мария Павловна редко бывает дома - все в театре и в театре. А когда возвращается домой, забивается в свою комнату - не показывается даже на кухне.