Поднимаясь на второй этаж в кабинет начальника шахты, Евгений искоса поглядывал на москвича. Подозревал в нем изобретателя прибора.
Говорил москвич мало и, как показалось Сычу, не все, что утверждал начальник шахты, поддерживал.
Начальник шахты развивал свои воинственные мысли: - Кое–кто по наущению угольного института действует. Трахнуть бы по ним из вашей газетины!..
- Это по ком? - не понял Сыч.
- По лжеученым. Тунеядцев расплодили в лабораториях!..
- Ну так уж и тунеядцев?
- Мистификаторы!.. Я на двух шахтах работал - на одной механиком был, на второй главным инженером, а теперь начальником. И везде меня преследует лаборатория автоматики Горного института. На одной шахте анализатор внедряли, на другой - автоматический бухгалтер. Так я вам скажу, этот бухгалтер - шельма порядочная. Шахтеры с кувалдой приходили, хотели разбить обманщика.
Сыч, обращаясь к москвичу, спросил: - Не знаете, кто возглавляет лабораторию автоматики?
- Борис Ильич Каиров, доктор технических наук, лауреат Государственной премии.
Сыч не уловил в словах московского ученого ни иронии, ни задней мысли. Уже в кабинете Евгений снова заговорил о Каирове.
- Вы, товарищ Пивень, тоже работаете в институте?
- Не совсем так. Нас интересуют работы инженера Самарина - того самого, который изобрел АКУ.
Сыч вопросительно посмотрел на Селезнева. Начальник шахты разъяснил:
- АКУ и есть прибор, о котором идет речь. Не знаю, чем он не понравился совнархозу? Прибор жизнь горнякам охраняет, а они - демонтировать. Тут что–то неладное.
- Может быть, совнархоз неверно проинформирован, - заметил московский ученый.
Пивень нравился корреспонденту. Обо всех он говорит уважительно; в его словах слышится доброжелательность, стремление во всем разобраться по существу.
Женя с вопросами не торопился. Он придерживался правила не подстегивать беседу, предоставлять ее естественному ходу. Слушай да мотай на ус: и дело легче выяснить, и людей поймешь.
В кабинете начальника шахты сидели недолго, затем пошли осматривать прибор. АКУ находился в большой пустой комнате - лежал поверженный навзничь. Но странное дело - подавал признаки жизни: на панели мигали лампочки, раздавался потрескивающий шум.
- Приказали доставить в институт, а почему - не объясняют. Но мы не торопимся. Видите, я лишь положил его, но не отключил. Скажу по секрету: он и в лежачем положении отлично служит горнякам. Как только в шахте оголится электрический кабель или кто нечаянно обобьет изоляцию - АКУ сообщит, в каком месте утечка электричества, где опасность для шахтера.
Москвич пояснил корреспонденту:
- Инженер Самарин малогабаритную электронновычислительную машину для шахт изобрел. Если нам удастся отработать схему на сверхчистых проводниках, машина будет выполнять такой объем работы, который не под силу большой электронно–вычислительной установке.
- А почему совнархоз против АКУ?
- Тут какое–то недоразумение. Ума не приложу, в чем дело.
Евгений набирается терпения, слушает. За блокнотом в карман не лезет: не хочет стеснять рассказчика, старается уяснить дело в общих чертах. Тогда и записывать будет легче.
Уясняет: в шахтах темно, сыро, лавы тесные, проводов много, и не все они бронированные. Где–то упал кусок угля, повредил изоляцию - шахтер в темноте наткнулся, его ударило током. Нужна автоматическая защита. Теперь же, пробило кабель - сработал прибор, зажглась лампочка: идите, мол, исправляйте!
Все так, все ясно. Но почему совнархоз снимает прибор? Спрашивает Селезнева:
- Может, он действительно нуждается в доработке, приборчик–то?
- Не надо нам лучшего! - возражает начальник шахты. - Поймите, не надо!.. Это Каиров, рыжий черт, козни нам строит. Помогите нам отстоять прибор.
"Горяч, - думал Сыч о Селезневе, возвращаясь домой. - Однако почему все–таки совнархоз снимает прибор?.."
Глава шестая
"Счастливец не тот, кто долго живет, а тот, кто много смеется".
Маша подумала об этом, взглянув на артиста Жарича. Он всегда весел, даже во время тоскливых изнуряющих репетиций.
Маша сидит в старом дырявом кресле сбоку от радиоассистентского стола. На столе - постановочная карта, над ней склонился помощник режиссера Рудольф Эрин, молодой человек, одетый всегда с иголочки - галантно, модно. Он, как штурман дальнего плавания, отмечает на карте кружочки, крестики - это действующие лица. Кого позвать, какую сцену начать, наконец, какую музыку включить, какой подать свет - все здесь, на столе и на пульте, в руках Рудольфа Эрина.
Впереди, в складке занавеса, укрылся от глаз режиссера Микола Жарич - актер, изображающий простаков и неудачников, мужчина лет сорока - высокий, с плутоватыми глазами.
Репетицию ведет главный режиссер театра Симона Кассис. Он требует присутствия на репетиции всей труппы - и тех артистов, которые заняты в спектакле, и тех, кто не занят. Смотрите, учитесь, постигайте тайны сценического искусства.
Артисты располагаются группами в глубине сцены: кто примостился в развалинах неубранной декорации, а кто присел на фанерный пенек где–нибудь за роялем.
- Вернитесь к столу, вам говорят! - кричит Кассис молоденькой артистке, приехавшей недавно из театрального института. - Такой жест не годится! Это легкомысленный жест. Вы слышите?.. У вас получился жест, будто вы отогнали муху. А я вам говорил: даже незначительный, едва заметный жест должен быть современным, должен отрицать старое, отжившее. В институте вас обучали профессора. Вы что усвоили в институте, что?.. "Театр начинается с вешалки", да?.. Хорошо, мы это тоже знаем. Наш театр начинается еще раньше - с парадных ступенек. Но наш театр имеет и нечто новое, и это новое в отрицании старого.
Маша с сожалением смотрит на потерявшуюся артистку, и ей становится грустно и тоскливо: вспоминаются свои первые шаги, свои муки и переживания. Маше хотелось играть по–своему - хорошо ли, плохо ли, но непременно по–своему. Режиссеры же, как правило, "выкручивали" новизну. Непременно новизну. Вначале казалось, что это естественно - артист и театр должны утверждать новаторское, но вскоре Маша поняла: новое тогда можно считать новаторским, когда оно лучше старого. У Марии возник конфликт с режиссерами. Однако скоро пришла к выводу: борьба с ними бесполезна. Режиссеры говорят: "В наши дни нет актера, который бы не нуждался в руководстве режиссера. И даже драматург - ничто без режиссера. Физики называют наш век атомным, социологи - веком социализма, а для людей искусства двадцатый век - режиссерский век".
- Прежде артист играл, сегодня он должен делать роль, - продолжал Кассис. - Артист должен быть глубже и тоньше умом, чем живописец, скульптор, литератор…
Маша знала, о чем дальше будет говорить Кассис. Писатель пишет семьсот страниц и не всегда раскрывает идею. Он может толковать и растолковывать мысли, вставлять вводные предложения и деепричастные обороты, придавать оттенки с помощью описаний природы, тянуть и размазывать волынку, а театр?.. Сколько нам дано для раскрытия идей?.. Нет, нет - вы мне скажите, пожалуйста, сколько нам надо времени?..
Репетиция только началась, а Маша уже с беспокойством посматривала на часы. Ее сцена подойдет не раньше чем через час. Но она уже устала, она не может равнодушно слушать покрикивания Кассиса.
- Займите второй план, - продолжает Кассис, и голос его органным вздохом отдается под сводами пустого зала. - Второй план, вам говорят!.. Вы - шаг налево, а вы - два шага назад…
На репетицию пришел начальник областного управления культуры Федор Федорович Яценко, мужчина лет пятидесяти, с лицом приветливым и открытым. Он отбросил чехол с кресел и сел во втором ряду партера. У артистов появился зритель. Одно только плохо: Кассис теперь много и пространно говорил о необходимости каждым жестом проявлять современность.
- Работаем без перерыва, - возвестил Кассис. - Текст не помните. Унисона с музыкой нет - я недоволен, недоволен. Прошу сцену у костра, - хлопнул в ладоши.
Маша толкнула Жарича:
- Через десять минут наша очередь.
Жарич встал, одернул пиджак. Он всегда вот так: на сцену выходил, точно солдат на строевой смотр. Если в тот же момент не раздавалась подсказка, Жарич оборачивался к кому–либо из стоявших рядом, таращил на партнера глаза: "Что я должен говорить?.." Текст он забывал, память его подводила.
Жарич бодро подошел к костру, распростер над "огнем" руки, тревожно зашептал: "Что мне говорить?.."
Отвернув голову в сторону, Маша подсказала: "Ах вы мое горюшко!.. Что я с вами буду делать в этой глуши окаянской?.." Жарич всплеснул руками, заревел басом:
- Ах вы мое горюшко!.. Что я с вами буду делать в этой глуши океанской?..
Артисты захихикали, но Кассис сделал вид, что не заметил ошибки актера.
- Не считайте меня белоручкой, - без кокетства, но и без лишней серьезности проговорила Маша. Она исполняла роль научного сотрудника экспедиции по борьбе с вредителями леса. - Поручайте мне любую работу, я все буду делать с удовольствием.
В это время с дерева, под которым горит костер, раздается голос геодезиста экспедиции:
- А у меня письмо к вам!.. - вертит над костром письмо: - Вот брошу в огонь, а вы доставайте.
Мария тянется за письмом, а Жарич пытается опередить. Он должен говорить какие–то слова, но решительно ни одного не помнит. Отталкивая Марию и пытаясь достать маячащее над огнем письмо, с приглушенным свистом шепчет: "Что я должен говорить?.." Мария тоже забыла его текст. Силится и не может припомнить. Тогда Жарич пустился импровизировать.
- А, черт, Петро, не балуй же!.. Отдай письмо, а то намылю шею. Слышишь, подлец, отдай!..