Семен вдруг кинулся на тиуна, вырвал у него посох, сломал о колено. Мужики схватили Семку, но он легко отшвырнул их.
- Не замайте! Счастье его, что у него борода седая, а то я бы не о колено, об него посох сломал бы. Уходи, пока цел, мизгирь, и мне на пути не попадайся…
Микита не слышал последних слов Семена. Он выскочил на крыльцо, кубарем скатился вниз. Сидя на последней, оледенелой ступеньке, только перхал да охал. Потом, отдышавшись, с трудом поднялся на ноги и, отряхивая снег, погрозил:
- Дай срок, Семка, я те покажу вольного человека, будет тебе ужо…
7. МУРЗА АХМЕД
Вечерело. Семка и Настя сидели у окна. В горнице было тепло и тихо–тихо.
Вдруг на улице зашумели: бежали мальчишки, кричали истошными голосами: "Татары! Татары!"
У околицы скакали первые верхоконные. С посвистом, с гиком летели они по селу, низкие лохматые лошаденки были на удивление резвы. Показался возок, крытый белым войлоком, сотня, если не больше, всадников окружала его.
Настя, увидев татар, замерла, лицо стало белее плата. Похолодевшими пальцами сжала Семкину руку.
- Настенька, беги наверх, схоронись, не ровен час… - парень не сумел скрыть тревогу.
Настя убежала, а Семка натянул кольчугу, опоясался мечом, - черт их знает, так–то спокойнее.
Посол ханский мурза Ахмед ехал злой: все бока обломало на ухабах. Выглянул: "улус большой". Решил здесь отдыхать. Татары рассыпались по селу, кололи баранов, телят, кое–где запалили костры. Через забор перелетела недорезанная курица, отчаянно кудахтая, заметалась по снегу, оставляя кровавый след. У изб на коленях стояли мужики с чадами и домочадцами.
Узкими, подслеповатыми глазками смотрел мурза вокруг. Вот навстречу к его возку направился старик в добротной лисьей шубе.
"Содрать с него шубу", - подумал мурза, но старик шел смело, и мурза решил повременить: "Содрать шубу никогда не поздно".
- Челом бью, государь. Что прикажешь? Тиун я здешний, и твои повеления рад выполнить.
- Веди на боярскую усадьбу.
- Далековато будет до усадьбы. Версты три аль четыре. Да ты, государь, не тревожься. Мы тя и тут ублаготворим, - указал на дом Андрея Спиридоновича. - Чем тебе не хоромы?
Мурза выглянул из возка. Дом Андрея Спиридоновича ему приглянулся, а больше того приглянулось испуганное девичье лицо, мелькнувшее из–за занавески в окне светлицы. Мурза крикнул:
- Заворачивай!
Ковыляя вслед за возком по сугробам, тиун злобно ухмылялся. Андрей Спиридонович встретил гостя честно, у ворот. Кланялся земно, седой головой в снег. В горнице, на коленях же, с хлебом–солью на чистом расшитом полотенце встретил его Семка. Кольчуга и меч пришлись не по сердцу мурзе Ахмеду, но татарин смолчал. Обратись к старику, спросил по–русски довольно чисто:
- Кто таков? Сын твой будет?
- Сын, государь, сын. Гриднем у Дмитрия Костянтиныча князя Суздальского служит.
- Сын у тебя карош. А девка, дочь, у тебя есть? - и, видя, как передернулся от этого вопроса Семка, мурза порешил: "Девка ему сестра иль невеста".
Старик кланялся опять и опять.
- Дочерей нет, государь, не обессудь. Сядь за стол, чем богаты, тем и рады.
Мурза сел. Распахнул полы теплого, подбитого волчьим мехом халата, велел, чтобы сам хозяин с сыном вместе служили ему. Что поделаешь? И служили татарину с поклоном, с приговором, с честью.
Чем сытее наедался старый мурза, тем веселее становился, шутил, посмеивался, лукаво поблескивал узким прищуром глаз. Наелся. Со вкусом облизал жирные персты и сам, как кот, облизнулся. Сказал, уставясь на хозяина:
- Теперь поспать надо. Проводи наверх. Там спать буду.
Побелел Андрей Спиридонович, задрожали колени, не помнил, что и говорил - и плохо в светлице, и не топлено, и не подметено, - вдруг поперхнулся, замолк, глядя в хитрые, злые глаза мурзы. Лютым змием зачаровал он старика, лютым змием зашипел, теребя редкую бороденку:
- Девку наверху прячешь! Хитрить, обманывать вздумал меня, раб! - Хлопнул в ладоши: - Эй! Привести девку!
Два татарина побежали из горницы, застучали по лестнице сапогами. Как плетью ударил Семку Настин крик, донесшийся сверху, помнил одно: молчать, терпеть надо, авось пронесет грозу. Мурза стар. Авось только покуражится. Не тронулся с места, лишь дыхание перехватило, когда отворилась дверь и татары швырнули Настю к ногам мурзы.
Ахмед подошел. Остро загнутым носком сапога тронул ее в плечо:
- Встань. Опусти, опусти руки - посмотреть на тебя хочу. - Отошел в сторону, зашел с боку, мигал красными веками, что–то сказал по–своему…
Кинулись татары, Настя забилась в сильных руках, кусалась, царапалась, кричала пронзительно.
Семка услышал треск разрываемого сарафана, сразу не понял даже, глядел оторопело на обнаженную, упавшую на пол девушку, на мурзу, который стоял над ней, потирая руки, любуясь розовым молодым телом, а поняв, забыл обо всем, выхватил меч, с ревом бросился на Ахмеда.
Белым огнем сверкнуло перед глазами. Боль в плече отрезвила, понял: саблей полоснули, кольчуга спасла. Рубился сразу с полуторадесятком татар, озверел, не помнил, скольких врагов зарубил, сколько ударов принял…
Когда очнулся, первое, что увидел, - остекленелые глаза Андрея Спиридоновича и сивую бороду его в сгустках запекшейся крови.
Душил дым.
Собрался с силами, выполз на крыльцо, свалился в сугроб, окровавив снег. Если бы у Семена не застлало глаза кровавой мглой, он увидел бы, что в соседнем сугробе валяется тиун Микита. Подвернулся под горячую руку. Шел он к мурзе, хотел натравить его на Семена, да и попал в сечу. Ну и зарубили. Не его одного. Рубили всех, до кого сабля доставала.
Село, подожженное с четырех концов, пылало. Ни Насти, ни татар нигде не было.
8. В ОГНЕВИЦЕ
Не помнил Семка, как нашли его мужики, прибежавшие на пожар, как свезли в соседнюю деревню.
Вечером пришла бабка, что–то жгла на шестке, помешивая клюшкой, что–то шептала. По избе шел медвяный запах, в котелке булькало: варились травы. В темноте зловеще вспыхивал огонь, озаряя седую косматую голову старухи, острыми искрами плясал в умных, глубоко запавших глазах ее.
Семка лежал на лавке мертвец мертвецом: голова закинута, сам белый, а кровь все шла и шла, чистая холстина на ранах набухла, порыжела.
- Бабушка, а бабушка, остановишь ли руду–то?
Хозяйка склонилась над Семкой, откинула русую прядь, прилипшую ко лбу.
- Тише ты! Нашла время болтать. Сорока!
Хозяйка под строгим бабкиным взглядом испуганно подалась в темноту, в угол.
Старуха долго молчала, мешала зелье, не мигая глядела на летящие искры. Хозяйка шевельнулась в своем углу, бабка покосилась на нее, укоризненно качнула головой.
- Ох, баба, сказала тоже. Парень не разбойник какой, не вор, за правое дело порублен, такому ли руду не остановить?!
И помогла: кровь–руда стала. Семка открыл глаза, глядел на синий свет утра, скупо пробивавшийся в окно, затянутое бычьим пузырем. Опамятовался, нестерпимая боль полоснула сердце: "Настя!" Сознание опять захлебнулось в темном омуте горя…
Страшны были ночи душные, горячечные. Все тело в огне, руки силятся и не могут скинуть тяжелую овчину. Настя стала бредом, тоской неуемной.
Слыша его стоны, хозяйка вздувала лучину, давала испить водицы. До слез было жалко смотреть, как посиневшие губы жадно ловили край деревянного ковшика, вода проливалась, голова бессильно падала, и опять черная тень ночная, и опять в бреду, в огневице: "Настя! Настя! Настя!"
Едва немного оправился, стал собираться в Суздаль, поклонился добрым людям, приютившим его, с трудом открыл дверь, белый клуб морозного пара пошел по избе; собрался с силами, шагнул через порог. Ноги держали плохо, покачнувшись, схватился за косяк, на мгновение задержался, потом тряхнул головой, плотно закрыл дверь и ушел, обмотанный тряпицами, в стужу и пургу январскую. Побирался христовым именем, не замечал, как текли и мерзли слезы на щеках. В Суздаль пришел обмороженный.
На княжеском дворе едва узнали удальца и забияку Семку.
Бросился князю в ноги, просил заступы от обид и разбоя татарского и увидел вдруг, что страх округлил глаза князя, это было хуже вражьей сабли: лишь на князя и надеялся.
Дмитрий Костянтинович заговорил строго, наставительно:
- Бог дал, бог и взял. Смирись. Жаль тебя, парень, но помочь не могу. Кто я перед послом царским? - Князь опустил очи долу, а когда вновь взглянул на Семена, вздрогнул, не ждал увидеть на лице смерда такого гнева и скорби, попытался уговорить: - Не горюй. Знать, судьба. Не клином сошлось. Другую девицу найдешь, краше Насти.
Света не взвидел Семка, вскочил с колен, все раны заныли, бросил шапку к ногам князя, поклонился.
- Прости, Дмитрий Костянтинович, хотел служить тебе верой и правдой, больше не хочу! Эк сказал: "Найдешь краше". А Настя как? Погибать девке? Так, что ли?
И князь и хоромы поплыли, как в тумане.
- Искал, княже, суда у тебя, да оскудела Русь судом княжим! Прощай!