§ 159. Возвращаясь тогда к "потенции потенции", "мысли мыслей", к "чистому само себя рефлексирующему действию", на уровне которых мы только и определяем изменение, мы видим, что имеет место "процесс" (понимая под "процессом" индивидуально завершенную и законченную связность условий знания в последовательности, так сказать, элементарную "сигнальную связность", и набирая сложную индивидуальную систему из таких элементарных процессов), что речь идет о подземном, туннельном синтезе того, что на поверхности разделяется в последовательности и необратимости, о непрерывном воссоздании и субъекта и его мира (ведь и устойчивость знания как события является чудом, и пребывание объекта во времени не является само собой разумеющимся), что это воссоздание - дополнительный к натуральной сотворенности и независимый от нее акт и что все остальное - простое развитие следствий из этого (вообще радикальные последствия такого факта, что лишь на втором шагу можем ухватывать и высказывать нечто о том, что предполагается существующим уже на первом).
И первое следствие - существует невидимая внутренняя история как механизм (и условие) последовательности этапов эволюции, сам не являющийся этой последовательностью. Для нас, изучающих сознательные явления, это способ что-то извлекать как раз из разрывов, поскольку именно такой "разделенный" характер времени оставляет место для сознательных явлений (по физическим законам): в "зазоре" - поле для проявлений воли и новых свободных явлений (только ведь в щели сознание, в расступившейся пустоте). Поскольку "мысль мыслей", то в постоянном движении и изменении участвуем в вечно живом событии. В каком-то смысле наша теория как наблюдение и язык описания этого есть теория одного события (ср. с "растяжкой § 45 и § 113). Если полностью эксплицировать одно, то получаем весь мир.
И эта история локализована, то есть существует, как мы видели (но теперь это нужно получить как следствие), особое пространство и время, в которых только и возможно извлечение информации и порядка из опыта и самообучение сознательных существ, формирование у них новой деятельности, то есть превращение их, как выражался Винер, в другие, им подобные. Лишь в терминах анализа такого пространства и времени можно понять указанный выше механизм (механизм туннельного синтеза и согласованной и связной мысли в долгосрочных и пространственно удаленных ее изменениях). Для этого берем, следовательно, формально события (то есть чтобы в объективизируемом ряду содержаний знания было упорядочивание, мы можем иметь в виду лишь какие-то формальные свойства самого события). Онтология событий как чего-то первичного, а не вещей и свойств. То есть "вне", "между", "точка пересечения", "многообразие", "далекое", "близкое", "связное", "преобразуемое", о которых говорилось, должны быть строгими элементами некоторого теоретического языка, фундаментально содержащего в себе ненаглядность и символизм.
§ 160. Если завершенный и законченный характер индивидуальных явлений (элементарных событий) имеет место лишь вместе с ненатуральностью основы и с размазанностью в многомерное (в том числе - во мнимое), с феноменальностью полноты в точке, то, наоборот, беря до завершения в развернутом интервале (и только в нем), рационально имеем множественную реальность и измерения (в том числе измерение физически невозможного в наших трех измерениях), отказываясь от допущения какого-либо единого плана истории (он исключен как раз отсутствием натуральной мотивированности отражений (то есть ненаблюдаемостью абсолютного соприкосновения) и непредданностью "свойств", "атрибутов", "законов") и оставляя пока в стороне дальнейшие характеристики коллапсированной базы, "фона" и всего того, что ушло в "фон" (поскольку законы формулируются в терминах законченных и завершенных явлений), можно принять следующее об общих исторических законах (или принять следующие общие исторические законы):
ПРИЛОЖЕНИЕ
М. К. Мамардашвили
К ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ ФЕНОМЕНОЛОГИИ СОБЫТИЙ ЗНАНИЯ
Исторически изучая явления и акты научного познания, мы - и об этом стоит постоянно помнить - изучаем фактически свободные явления, то есть такие, которые в себе же содержат (или сами впервые устанавливают) причины своего случания. Иначе говоря, они самопричинны как исторически индивидуальные, "один-единственный раз и впервые" завязывающиеся конфигурации мысли и понимания. Они свободны в том смысле, что в живой истории науки (а не в учебниках и логических систематизациях) никто не делает того, причины чего (я имею в виду основания и необходимость думать именно так, а не иначе, проводить именно данный эксперимент, а не другой и так далее) уже известны (это было бы просто бесполезным плагиатом), как не делает и того, причины чего были бы видны какому то вселенскому "Наблюдателю" вне и помимо сообщаемого и впервые "только однажды" случившегося. Ибо из какого источника он черпал бы знание о них, а с другой стороны, как мы могли бы встать на точку зрения такого "Наблюдателя" и посмотреть его глазами? То есть они свободны в том буквальном смысле, что иначе мы о них и говорить не можем, поскольку, допуская в корпус науки только новое и уникально происходящее, мы лишь после этого говорим о чем то в мире в терминах законов (в этом смысле законы устанавливаются, а не пребывают где то в трансцендентном мире сущностей, ожидая быть познанными). Более того, такие явления представляют собой самопричинные особенности еще и в том от ношении, что а языке историка (и вообще в горизонте его эпистемологических и онтологических возможностей) суждение, например, такого рода, что ученым открыт закон или физический эффект "А" потому, что в мире на самом деле действует и может быть воспринят предмет А этого закона или эффекта, было бы суждением ex post facto, предполагающим к тому же еще и некоторую скрытую направляющую силу в историческом механизме познания, способную наподобие этакого "третьего глаза" (вспомним Декарта!) сравнивать образ предмета в уме ("А") с предметом в мире (А) и приводить их в соответствие. Но такого "третьего глаза" Знания с большой буквы не существует, и допущение его или подобных ему скрытых качеств и сил должно тщательно устраняться из представлений об исторической реальности и из неявных вкраплений в языке историка.
Добавлю, что если бы причиной понятого и высказанного в явлениях "А" было бы просто существование понимаемого обстояния дел в мире, то стало бы совершеннейшей мистерией и было бы непонятно (в силу отсутствия иных оснований), почему этим явлениям случаться именно в момент X и именно в форме "А". Мы в принципе не можем различительно локализовывать знание законов, если будем рассматривать его как актуализацию готовых смыслов и сущностей. Казалось бы, мы можем выйти из этого затруднения, начав рассматривать знание как превращение, усложнение и развитие некоторых предшествующих актов и состояний мысли (понимая, следовательно, под "исторической зависимостью" просто то, что кирпичики верхнего этажа нельзя положить без кирпичиков нижнего этажа). Но это как раз и представляет собой проблему и содержит массу неясностей, затрагивающих в принципе сами онтологические и эпистемологические возможности анализа нами исторических изменений и развития, самое raison d'etre понятийного аппарата, специально приспособленного для их мыслимости и рациональной воспроизводимости.
Например, простой вопрос: что, разве в развертывании последующих положений конфигурации знаний из каких-либо предшествующих актов и состояний есть некая заложенная программа, лишь вызревающая во времени и постепенно выступающая на белый свет в одеянии конкретных утверждений и связей истин? Стоит только так поставить вопрос, как становится ясно, что этого не может быть. Однако неявно и молчаливо именно это предположение чаще всего фигурирует в историко-научных описаниях. Хотя оно, конечно, призрак, "теневой образ", наводимый в рефлексивной системе мысли и объектном языке науки их неизбежной макроскопичностью и идеальностью. То есть в силу формулировки и выражения истин в рамках субъект-объектной оппозиции, в рамках идеально отделенного от нас спектакля мира и денотатов нашего языка, которые мы воспринимаем и наблюдаем сквозь ментально-предметное содержание истин и связей между ними и о которых мы рассуждаем на основе логики такого содержания и его актуальных семантических и экспериментальных интерпретаций.