Прощались, как после обычного совещания. Короткое рукопожатие и привычные слова:
- До встречи.
- До свидания.
- Пока…
Был уже поздний вечер, когда Шрагин вышел на улицу. Город погрузился в кромешную темноту. Непрерывно и глухо слышался отдаленный рокот, будто где-то работал большой завод. Это была вплотную приблизившаяся к городу война, там работала ее ночная смена.
На перекрестке ждал, как условились, Григоренко. Некоторое время они шли вместе.
- Через три дня после захвата города каждый день смотрите мой сигнал о явке, - говорил Шрагин. - Схема номер один, запомните?
- Не беспокойтесь, Игорь Николаевич. Патефон…
- Больше никаких действий.
- Ясно, Игорь Николаевич.
- Все. До свидания.
Григоренко исчез в темноте.
Дома Шрагина ждали, усадили за стол ужинать. Увидев горячую с шипящим салом яичницу, Шрагин почувствовал такой голод, что ему нелегко было соблюдать приличие и есть спокойно. Он видел, что между Эммой Густавовной и Лилей установился мир. Однако ничто не говорило о сборах в дорогу.
- Ну как, Игорь Николаевич, ваши дела? Остаетесь? - спросила Эмма Густавовна.
- По-прежнему ничего не известно, - огорченно ответил Шрагин, незаметно наблюдая за Лилей. - Заводское начальство уже драпануло, и никто слова мне не сказал. Попробую завтра выбраться один, свет не без добрых людей.
Лиля сказала, подчеркивая каждое слово:
- А мы с мамой решили положиться на милость фашистов.
- Ну что же, бог не выдаст, свинья не съест, - усмехнулся Шрагин.
Эмма Густавовна с возмущением стала рассказывать о том, как на ее глазах какие-то люди грабили промтоварный магазин.
- Вот это самое страшное, самое страшное, - говорила она огорченно. - Немцы этого никогда не поймут, никогда.
- Ну что вы, они сами беспардонные грабители, - заметил Шрагин.
- Неправда! - воскликнула Эмма Густавовна.
- Мама! - предостерегающе крикнула Лиля.
- Ну да, ну да, - поправилась Эмма Густавовна. - Немецкие фашисты - это бандиты, но они ведь и не немцы. Во всяком случае, не те немцы, которые чтят Гёте и Шиллера.
- И Гейне, - добавил Шрагин.
- Ну нет, знаете, - с запалом возразила Эмма Густавовна, - Гёте нельзя равнять с Гейне. Гёте поэт Германии, а - Гейне, если хотите, ее судья, а судьи никогда не бывают так популярны, как поэты.
- Да, пожалуй… - рассеянно проговорил Шрагин, думая в это время о том, что хозяйка совсем не так проста, как показалось ему раньше.
- Оставайтесь! Мама поможет вам разобраться в немцах, - насмешливо сказала Лиля. - Это же так интересно - выяснить, кто из них любит Гёте, а кто Гейне и почему.
- Ты, Лили, невыносима, - Эмма Густавовна прикоснулась пальцами к вискам и вышла из гостиной.
Лиля подняла голову. Глаза ее теперь были совершенно сухими, и она смотрела на Шрагина с мольбой.
- Оставайтесь, - шепотом сказала она. - Или возьмите меня с собой.
Шрагин смотрел ей в глаза и молчал.
- Я боюсь возненавидеть мать - единственно близкого мне человека на всей Земле, - продолжала Лиля шепотом. - Это грешней всего. Понимаете вы это?
- Я все отлично понимаю. Но я же ничем не могу вам помочь, - сказал Шрагин. - Я ведь и сам в таком же положении.
Он встал, поблагодарил за ужин и ушел к себе. Ему хотелось сказать девушке что-то ласковое, успокоить ее, он видел, что она тяжело и мучительно страдает. Она не понимает, что за всю свою прошедшую и будущую жизнь держит сейчас самый ответственный экзамен на право называться человеком. По-человечески надо бы ей помочь. Но нельзя. Он не имеет права.
Шрагин уже хотел раздеться и лечь в постель, но вдруг подумал, что ни за что не заснет. Не зажигая света, он открыл окно и сел на подоконник. Мгновенно его обступили впечатления окончившегося дня, но они точно плясали вокруг него, и ни на одном из них он не мог сосредоточиться. В конце концов эта сумятица впечатлений вылилась в острое ощущение невероятности всего, что с ним происходит. Когда в Москве шла подготовка операции и потом, когда он мчался сюда, он просто не имел времени задуматься толком над тем, как он будет жить и работать в этом городе, он понимал только, что не может безмятежно полагаться на детальную ясность плана операции. И вот он здесь, и его работа уже началась. И все-таки невероятная работа! Его товарищи относятся к ней совершенно спокойно, как ко всякой другой, в глазах у них он не увидел и тени сомнения. Дезертир Рубакин не в счет. А сам он спокоен?.. Нет, он этого сказать не может. И дело не в допущенных здесь опасных просчетах. Просто уже второй раз в своей не такой уж длинной биографии ему приходится как бы начинать жизнь сначала, не очень ясно представляя себе все завтрашнее, а это не так просто.
Первый раз это было, когда он вдруг из инженера превратился и чекиста. Тогда кончался первый год его работы на Ленинградском судостроительном заводе. Осуществлялась его давняя мечта - он строил могучий военный корабль. И он уже был человеком, который был нужен всем, нужен был кораблю.
И вдруг его вызвали в городской комитет партии и объявили, что он в порядке партийной мобилизации направляется работать и НКВД.
- Но я инженер-судостроитель, меня государство учило этому пять лет, - пытался он возражать.
Ему ответили, что именно инженер-судостроитель был и нужен.
В большом доме на Литейном Шрагин не без труда отыскал в бесконечных коридорах нужную ему дверь. Полковник Сапаров, к которому его направили, оказался человеком в летах и по всему своему облику совсем не таким, каким Шрагин представлял себе чекиста. Это был человек веселый, с живым открытым взглядом карих глаз, в которых любое его настроение отражалось раньше, чем он его высказывал.
- О субботнем пожаре на вашем объекте знаете? - сразу спросил он.
- Слышал, конечно, - ответил Шрагин. - Прокладка строительного кабельного хозяйства - традиционная беда.
Глаза у Сапарова засмеялись.
- В общем, традиционное короткое замыкание. Да? - Он протянул Шрагину что-то похожее на большую отвертку с резиновой ручкой и, привстав, склонился над столом, вместе со Шрагиным рассматривая железку. А потом поднял на Шрагина внимательный взгляд. - Вот эту штуку вытащили из кабеля, с ее помощью было сделано короткое замыкание, то самое, традиционное. Видите, как от дуги оплыл и деформировался металл? А до употребления конец этой штуки был, очевидно, острым, как у шила. Ведь иначе его и не воткнуть бы. Верно?
- Верно, - отозвался Шрагин, продолжая рассматривать находку. - И ручка как здорово заизолирована - колоть безопасно. Но кто же это мог сделать?
- Кто это сделал? Вот это, товарищ Шрагин, нам с вами и надо выяснить. И как можно скорее.
Вот так, незаметно для себя, Шрагин стал чекистом. Два года он проработал в Ленинграде рядом с Сатаровым, учась у него. Потом его перевели в Москву, и там рядом с ним тоже были опытные боевые товарищи. Но никто никогда не учил его, как работать, как вести себя в родном своем советском городе, захваченном врагами. Ему еще никогда не было так трудно, как сейчас. Но он помнил, как Сапаров сказал ему однажды: чекистом должен быть человек честный, но не честолюбивый, а главное, он должен так любить свою работу, что чем она тяжелее, тем он счастливее.
Глава 6
Шрагин стоял на улице, по которой густо двигались немецкие войска. Они ехали через город весь день, было такое впечатление, что город их совершенно не интересует и они торопятся куда-то дальше. Всю первую половину дня двигались плотно - пехота на машинах, тягачи с пушками на прицепе, мотоциклисты. Пеших солдат не было. Часам к трем в потоке войск стали образовываться просветы. На главных улицах уже стояли грузовики и легковые машины, возле которых томились солдаты и офицеры. Зеваки от греха подальше разошлись по домам. Но один рослый пожилой мужчина в хорошем светло-сером костюме и белой соломенной шляпе продолжал стоять у витрины аптеки. Шрагин уже давно смотрел на него и старался угадать, что это за человек, с таким абсолютно безразличным лицом наблюдающий движение вражеских войск.
Вдали показалась медленно двигавшаяся грузовая автомашина с откинутыми бортами. Рядом с ней шли солдаты. В машине рядом с шофером сидел офицер. У каждого перекрестка машина останавливалась, солдаты брали из машины и прикрепляли к столбам указательные знаки - стрелы с нарисованными под ними эмблемами воинских частей. Одна эмблема была в виде выгнувшегося волка со стоячей шерстью, другая - в виде лебедя с распахнутыми крыльями, третья - львиная голова. Шрагин наблюдал за работой немцев и запоминал эмблемы - его работа уже началась.
- Вот это порядок! Силища и порядок! - вдруг услышал он за спиной тихий голос.
Шрагин оглянулся. Это был пожилой мужчина в сером костюме.
- Да, порядку у них следует поучиться, - сказал ему Шрагин.
- А как они шли! - тихо воскликнул мужчина. - Где нашим? Идут без оркестра, без криков, без лозунгов, а видишь - силища прет. Вы согласны?
- Вы правы, конечно, как ни трудно это признать, - как бы задумчиво сказал Шрагин, смотря на проезжавшую мимо них вереницу легковых машин.
- Начальство прибыло, - уважительно сказал мужчина, провожая взглядом автомашины. - И где он, я вас спрашиваю, бандитский грабеж? Где убийства женщин и детей? Я с самого начала не верил в это. - Мужчина умолк, как будто вдруг испугался, внимательно посмотрел на Шрагина, а потом продолжал: - Вы не подумайте только, что я какой-нибудь… - сказал он тихо. - Я просто человек вне политики. Я всего-навсего портной. Я гляжу на события трезво и вижу: немец есть немец.