- Расскажите мне коротко свою биографию, - попросил он.
- Из рабочей семьи. Три года без толку томился, все работу по душе искал, - охотно начал рассказывать Федорчук. - А тут армия. Попал в саперы. Потому мне теперь и взрывчатку доверили. Вернулся домой, стал работать в милиции. А между прочим, еще в армии я увлекся тяжелой атлетикой, даже разряд получил. Дома меня сразу в спортивное общество "Динамо". Попал на динамовское соревнование в Ленинград, взял второе место, и меня назначили в спецшколу инструктором по физкультуре. А я как пригляделся, подал заявление, чтобы взяли курсантом. Вот и вся моя биография.
Шрагин попросил Федорчука охарактеризовать участников группы.
- Это занятие не для меня, я к людям очень доверчивый.
- Это опасно.
- Согласен, я еще до войны сделал для себя этот вывод. Что сказать о людях группы? Все мы одного покроя, вместе учились. Ну, а если по-человечески, больше всех мне но душе Харченко.
- Почему? - спросил Шрагин.
- Да по всему, - коротко ответил Федорчук и, видя, что Шрагин ждет более подробного ответа, добавил: - Безотказный, работу любит, любую, я еще в школе приметил. Знаете, есть такие люди: пошли их в ад печи топить, они слова не скажут, поедут в тот ад и будут те печи топить. Работа так работа. Мы и тут держимся с ним на пару, и, если можно, учтите это на будущее.
Новым собеседником Шрагина был худощавый, нервный паренек. Он вошел моряцкой походкой вразвалочку, но тут же спохватился и пошел ровнее.
- Явился для беседы, - сказал он бойко и при этом покраснел. Было видно, что он старается держаться независимо и в то же время он чисто по-мальчишески боится произвести плохое впечатление.
- Моя фамилия Дымко… Сергей Дымко… Сергей Николаевич Дымко… Это если полностью, - говорил он быстро и сбивчиво, прямо смотря на Шрагина, будто желая знать уже сейчас, какое впечатление он произвел. Но так как Шрагин выжидательно молчал, он продолжал: - Начал я жизнь беспризорником… Сиротой остался… Ну, конечно, детдом, учеба… Первичная, так сказать. Там же вступил в комсомол. По путевке комсомола строил московское метро. Не я один, конечно, строил. Оттуда послали в спецшколу. Учился ничего. Бывало, конечно, и срывался. Но когда зашла речь о создании нашей группы, я вызвался первым, вернее, одним из первых.
- Вы представляете себе, чем мы будем заниматься?
- Конечно, представляю, - уверенно ответил Дымко и тут же поправился: - В общих чертах, конечно.
- А к чему у вас больше лежит душа?
- Как к чему? - смешался Дымко.
- К диверсии, разведке, пропаганде?
- Что прикажете, то и буду делать, - выпалил Дымко, явно избегая разговора о предстоящей работе.
"Парень ты хороший, - думал о нем Шрагин. - Но зачем тебя решили сделать разведчиком, никто не знает, а сам ты - тем более".
- Это моя беда, я не умею сразу произвести хорошее впечатление, - огорченно сказал Дымко, будто разгадав мысли Шрагина. - И знаете, это началось еще в детдоме. Но поверьте, всегда со временем выяснялось, что я не такой уж плохой, честное слово. А может быть, это мое свойство как-нибудь пригодится? - с надеждой спросил он.
- Ничего, не боги горшки обжигают. Будем работать, - сказал Шрагин.
Глаза у Дымко радостно вспыхнули, и Шрагин подумал, что он сейчас скажет что-нибудь выспреннее, ненужное, но Дымко промолчал.
Парень, который пришел после Дымко, был неразговорчив, каждое слово приходилось вытягивать клещами.
- Ястребов Алексей Васильевич, - представился он, а потом на все вопросы отвечал только: "да", "нет", "не знаю". У него было открытое, простоватое лицо, и только светло-серые глаза, которыми он в упор смотрел на Шрагина, таили в себе пока еще непонятную силу характера. Шрагин не терпел болтливых людей, но, сталкиваясь с людьми молчаливыми, всегда стремился разгадать, отчего у человека замкнутость. Далеко не всегда это выражает характер человека. Сейчас он осторожно выспрашивал Ястребова о его жизни, учебе в спецшколе, об отношениях с товарищами по группе и, слыша односложные его ответы, видел, что не жизнь сделала этого парня таким сдержанным. Его биография была прямой и чистой, как взгляд его светло-серых глаз. Значит, все дело в характере, а такой характер для разведчика - ценнейшее качество.
Шрагин спросил, любит ли он свою чекистскую работу.
- На эту работу, товарищ майор, без любви вряд ли так просто пойдешь, - убежденно и с хорошей злобинкой ответил Ястребов.
- А вы что же, так вот, сразу эту работу и полюбили?
Ястребов долго не отвечал.
- Батя мой - украинский большевик, - сказал он наконец. - Его на глазах у матери немцы убили… в восемнадцатом году. Мне тогда и трех лет не было.
Следующим пришел Семен Ковалев. Он был выше среднего роста, широкий в плечах, но немного сутулый и оттого казался неуклюжим. Он уже успел избавиться от казенной одежды, на нем были разномастные пиджак и брюки, заправленные в резиновые рыбацкие сапоги с отвернутыми голенищами. Все это сидело на нем ладно и естественно, прямо заскочил сюда человек, идя на рыбалку.
- Вид у вас отменный, - похвалил его Шрагин.
- Натерпелся с этим. Первый раз, знаете, на рынке менялу изображал. Но, вроде, спецовочка получилась ничего.
Шрагин попросил его рассказать о себе.
- Из крестьян я, из потомственных плотников, - говорил он, мягко окая. - Мне бы дома строить, а не это… - он подмигнул. - Но раз уж груздем назвался, надо лезть в кошелку. Так что давайте задание - выполню все, что будет по силам. А надо, так и через силу.
- Что вам больше с руки? - спросил Шрагин.
- Что-нибудь такое, товарищ майор, чтобы немца бить издали и в разговор с ним не вступать, - спокойно и неторопливо ответил Ковалев. - Говорить с ним, наверно, не смогу. И не оттого, что языка не знаю. Просто выдержки не хватит. А вот, к примеру, сбросить под откос поезд - это я готов. И если их там хоть с полсотни сгинет, тогда и самому умереть будет не жалко.
- Ну что же, пристраивайтесь к железной дороге. А только погибать не надо, и менять вас на полсотни фашистов невыгодно.
- Я и не спешу. Я хотел только, чтобы вы знали: перед смертью не дрогну, - просто сказал Ковалев.
- Демьянов Иван Спиридонович, - густым басом представился следующий участник группы, аккуратный, подтянутый мужчина, на котором даже нелепая казенная одежда выглядела ладно и не бросалась в глаза. Он был постарше всех, с кем уже беседовал Шрагин, и в нем сразу же обнаруживалась военная косточка. А спустя несколько минут Шрагин уже знал, что перед ним человек с опытом чекистской работы, который хорошо представлял, чем будет заниматься группа. Шрагин даже подумал, что надо будет иметь его в виду как своего преемника на случай беды. Шрагин спросил Демьянова, почему он в таком возрасте оказался выпускником спецшколы.
- Сколько раз я это объяснял людям! - сдержанно улыбнулся Демьянов. - Я уже шесть лет работал в органах и на седьмой обнаружил, что, если не подучусь, лучше мне в шоферы идти. Поверьте, пять рапортов написал, выговор получил за попытку отлынивать от работы, а все-таки прорвался. И не жалею.
Последним собеседником Шрагина был Егор Васильевич Назаров. Он родился и вырос в рабочей семье на берегу Волги, а похож был на южанина: смуглое лицо, угольно-черные волосы и глаза. А речь неторопливая, рязанская, со всякими самодельными приговорочками. И весь он был такой же неторопливый, скупой на движения.
- На заводе я проработал всего три года, - рассказывал он. - Так что я возле рабочего класса только слегка повертелся, вроде как торопливый гость на свадьбе. И сразу меня в спецшколу. Шел по грибы, а попал на охоту. Но ничего, кончил школу, получил звание. Но звание - это еще не знание, так что я стараться буду, но прошу и подсказать, когда требуется, - говорил он спокойно и даже с улыбочкой.
- Страха не испытываете? - прямо спросил Шрагин.
- Немного есть, конечно, - не успев стереть с лица улыбку, ответил Назаров. - Но умереть, товарищ майор, можно и от аппендицита, а в наш образованный век такая смерть, по-моему, страшнее. - Назаров опустил свои черные глаза, лицо его стало строгим. - Я знаю, товарищ майор, на что иду, но думаю не о смерти, а о борьбе с заклятым врагом, его смерть меня интересует, его, товарищ майор! - сказал он и опять улыбнулся, подняв глаза на Шрагина.
Пока снова все друг за другом входили в кабинет и рассаживались, Шрагин смотрел на них и думал: "Славный в общем народ подобрался. Но вряд ли вот так все соберемся… после…"
- Теперь я еще тверже уверен, дорогие товарищи, что нам по силам развернуть большую работу, - начал он и никак не мог выбросить из головы: "Вряд ли вот так все соберемся… после…" - Наше дело - разведка и диверсия.
В отношении диверсии все ясно: выбираем цель покрупнее и наносим удары, чтобы врагу и не думалось о спокойной жизни. Разведка - это для всех нас ежедневная, кропотливая и предельно важная работа. Наш город и весь этот район - южный фланг немецкого фронта. Когда они пройдут дальше на восток, наш город окажется как бы изолированным от фронта и потому удобным для расположения здесь военных и административных служб. Большой судостроительный завод привлечет сюда морское начальство.
Сейчас мы расстанемся, чтобы в дальнейшем видеться только по установленной системе встреч. Главное для всех - прочней осесть в городе. Нужно торопиться. Считайте, что на эти дела вам даны одни сутки. Григоренко я назначаю своим связным. Мои приказы, переданные через него, подлежат неукоснительному исполнению. Ко мне обращаться можно только через связного, и только я решаю, с кем из вас нужно встретиться лично. Повторяю: я уверен, что мы поработаем хорошо. А теперь идите, товарищи. Времени мало. За дело.