Квартал частной застройки Саймонстауна, хоть и был по размеру меньше деревушки, количеством пивных, винных лавок и других злачных мест мог бы конкурировать с небольшим городом. В полумрак одного из таких мест вошел Стивен Мэтьюрин с букетом орхидей. Его мучила жажда, он был усталым, и с головы до ног покрывала его африканская пыль, но, тем не менее, он был счастлив. Свои первые полдня на берегу доктор потратил на прогулку в горы, покрытые незнакомой растительностью и населенные обилием замечательных птиц, некоторых он сумел распознать по описаниям. Также доктор обнаружил три четверти самки пятнистой гиены. Недостающую часть, в том числе морду с задумчивым выражением, он обнаружил в некотором отдалении, пожираемую своим старым знакомым - бородачом-ягнятником. Приятное сочетание прошлого и настоящего, либо двух удаленных частей света.
Он заказал вина и воды, смешал их в лучшей для утоления жажды пропорции, затем поставил орхидеи в кувшин с водой. Пил он долго, пока не почувствовал, что снова потеет. Кроме хозяина и трех симпатичных малайских девушек за барной стойкой, в полутемной комнате было только два человека: большого роста офицер в незнакомой форме, дородный и мрачный, с огромными бакенбардами, делавшими его похожим на меланхоличного медведя; и его гораздо более мелкий, неприметный компаньон, в одной рубашке и с расстегнутыми у колен бриджами. Грустный офицер говорил на беглом, но несколько странном английском, игнорируя артикли; грубый, раздражающий акцент его спутника выдавал уроженца Ольстера. Они обсуждали таинство Евхаристии, но Стивен уловил тему разговора лишь когда они почти хором выкрикнули: "Не Папа, только не Папа!" - грустный офицер, при этом, глубочайшим басом. Малайские девушки вежливо повторили из-за стойки: "Не Папа", - и, видимо восприняв это, как сигнал, принесли свечи и расставили их по комнате. Колеблющийся свет лег на орхидеи Стивена и на содержимое его носового платка - четырнадцать интересных жуков, собранных для его друга, сэра Джозефа Блэйна, в прошлом руководителя военно-морской разведки. Стивен как раз рассматривал одного из них - бупестриду, когда чья-то тень легла на стол. Подняв глаза, Стивен обнаружил меланхоличного медведя, который мягко покачивался.
- Лейтенант флота Его Императорского Величества Головнин, командир шлюпа "Диана", - отрекомендовался он, щелкнув каблуками.
Стивен поднялся, поклонился и произнес:
- Мэтьюрин, хирург фрегата Его Величества "Боадицея". Прошу вас, садитесь.
- Душевный ты парень…, - заключил Головнин, кивнув на орхидеи, - вот и я тоже… Где ты их взял, эти цветы?
- В горах.
Головнин вздохнул, затем выудил из кармана маленький огурчик и с хрустом начал его жевать. Он ничего не ответил на предложение Стивена выпить вина, но после долгой паузы спросил:
- Как они, эти цветы, называются?
- Диса грандифлора, - ответил Стивен, после чего воцарилось долгое молчание. Нарушил его ольстерец, которому наскучило пить в одиночестве. Он подошел, захватив свою бутылку, и безо всяких церемоний водрузил ее на стол Стивена.
- Я Мак-Адам, с "Оттера", бросил он, присаживаясь. - Я вас видел в госпитале этим утром.
Теперь, в свете свечи, Стивен узнал его. Не заметив его этим утром, он, тем не менее, знал его много лет: Вильям Мак-Адам, врачеватель безумных, с весьма солидной репутацией в Белфасте, покинувший Ирландию после банкротства его частного приюта. Стивен слышал его лекции и прочитал его книгу об истерии с большим одобрением.
- Долго он не продержится, - заключил Мак-Адам, глядя на плачущего над орхидеями Головнина.
"Как и вы, коллега", - подумал Стивен, глядя на бледное лицо и красные глаза собеседника.
- Не желаете ли чуток выпить? - обратился к нему Мак-Адам.
- Благодарю, сэр. Думаю, мне следует ограничиться своим "негусом". Но скажите, что это у вас в бутылке?
- Ох! Это здешний бренди. Тошнотворное пойло, я его пью исключительно в экспериментальных целях. Он, - дрожащий палец указал на Головнина, - пьет его от ностальгии, как заменитель его родной водки. А я составляю ему компанию.
- Но вы упоминали эксперимент?
- Да. Стробениус и другие утверждают, что человек, мертвецки упившийся зернового спирта, падает назад, а от винного он должен падать вперед. Если это правда, это говорит нам нечто о природе двигательных центров, если вам понятно это выражение. Этот джентльмен - мой экспериментальный объект. Но как здорово он держится! Это наша третья бутылка, а он пьет стакан за стаканом вместе со мной.
- Восхищаюсь вашей преданностью науке, сэр!
- Я ломаного фартинга не дам за науку. Искусство - все! Медицина - это искусство, или это пустое место. Медицина разума, я имею в виду. Что такое ваша физическая медицина? Слабительное, да ртуть, да хинная корка. Ну и еще ваша убойная хирургия. Они могут, в случае удачи, подавить симптомы, не более. С другой стороны, где источник, пр-родитель девяти десятых всех недугов? Разум, вот где! - он со значением постучал себя по лбу. - А что лечит разум? Искусство, более ничего. Искусство - это все! И это - моя епархия!
Стивен было решил, что Мак-Адам, должно быть, просто шарлатан, пробавляющийся своим искусством, человек, чьи сокровенные желания крупными буквами написаны на его физиономии. Но мнение Стивена о Мак-Адаме изменилось по мере разговора о взаимодействии разума и тела, об интересных случаях, встречавшихся каждому из них: ложные беременности, необъяснимые выздоровления, их опыт судовых врачей, сложные взаимозависмости между состоянием стула и духа, доказанная эффективность плацебо. Мало-помалу они молчаливо признали друг друга равными, и высокомерный, поучающий тон Мак-Адама сменился более вежливым. Он рассказал Стивену о своих пациентах на борту "Оттера" - судя по всему, большинство членов экипажа судна были в той или иной степени ненормальны. Один из случаев Мак-Адам принялся описывать подробно: замечательная цепочка еле заметных симптомов, но тут внезапно Головнин рухнул на пол, сжимая в руке орхидеи. Рухнув, он лежал без движения, все в той же позе сидящего человека. Упал он при этом на бок, оставив, таким образом, эксперимент без определенного результата. Услышав грохот падения, хозяин таверны вышел за дверь и свистнул. Два огромных матроса вошли, и бормоча: "Ну, Василий Михайлович, ну же, пойдемте", - выволокли своего командира в темноту.
- Слава Богу, он не повредил мои цветы, - заметил Стивен, разглаживая их лепестки, - они остались как были, практически нетронуты. Несомненно, вы заметили интересный спиральный изгиб завязи, такой характерный для всей этой группы. Но, возможно, ваша епархия вообще не распространяется на ботанику?
- Не распространяется. Хотя спиральные завязи лучше чем никакие… То же относится и к яйцам… Извините, это я шучу. Нет, достойным объектом изучения для человека может быть только человек! И я могу сказать, доктор Мэтьюрин, что ваш живой интерес к половым органам овощей кажется мне…
Что именно казалось Мак-Адаму осталось невыясненным, так как его в этот момент и он достиг своего предела: он поднялся, его глаза закрылись и он прямо, как столб, повалился на руки Стивену - лицом вперед, как Стивен успел заметить.
Хозяин приволок одну из тачек, валявшихся у него под крыльцом, и с помощью негра Стивен повез Мак-Адама к пирсу, мимо нескольких счастливых компаний, наслаждавшихся увольнительной на берег. Каждую партию Стивен окликал в поисках кого-нибудь с "Оттера", но никто не желал, видимо, покинуть укрывающую их темноту и поступиться заслуженным отдыхом на берегу. Так что в ответ неслись лишь издевательские ответы: ""Оттер" направляется к Рио-Гранде", ""Оттер" ушел в Нор", ""Оттер" разобрали на дрова в прошлую среду", до тех пор, пока им не встретилась группа с "Нереиды". Знакомый голос воскликнул: "Да это же доктор!" - и перед Стивеном материализовался Бонден, бывший рулевой Джека Обри.
- Бонден, сэр. Помните меня?
- Конечно помню, Бонден, - воскликнул Стивен, пожимая ему руку. - И очень рад видеть тебя снова! Как ты?
- Да вроде живой, благодарю, сэр. Надеюсь, и вы в добром здравии? Ну, можешь уматывать, черненький, - обратился он к негру, - я займусь этой тачкой.
- Вопрос в том, Бонден, - заметил Стивен, вознаграждая негра двумя стайверами и пенни, - как мне изыскать способ доставить этот мой груз на его корабль? Это если вообще предположить, что этот корабль сейчас здесь, что неочевидно. Он врач с "Оттера", Бонден, очень ученый человек, хотя довольно оригинальный. В данный момент он прикидывается мертвецки пьяным.
- "Оттер", сэр? Он вошел в гавань с приливом, еще и десяти минут не прошло. Не беспокойтесь, сейчас кликну нашего лодочника и доставлю его в лучшем виде.
Бонден заторопился в темноту и через короткое время у пирса появился ялик с "Нереиды", в который тело и было незамедлительно уложено. Несмотря на темноту, Стивен обратил внимание, что Бонден двигается с трудом, и эта скованность в движениях стала еще заметнее, когда он греб через бухту к стоящему в отдалении шлюпу.
- Что-то ты двигаешься с трудом, Баррет Бонден, - заметил Стивен. - Если бы передо мной был другой человек, я бы предположил, что его недавно жестоко высекли, но это явно не твой случай. Надеюсь, это не ранение и не ревматизм?
Бонден засмеялся, однако совсем невесело, и ответил:
- Четыре дюжины горячих на шкафуте, сэр, и еще две - на удачу. Медь у замка орудия номер семь была недостаточно ярко надраена.
- Я поражен, Бонден, просто поражен, - произнес Стивен, и это действительно было так. Никогда на его памяти Бондена не секли, и даже на судах, практикующих порку пятьдесят плетей было жестоким наказанием за серьезную провинность.
- И огорчен. Давай-ка подойдем к "Боадицее", и я дам тебе мазь.